Трагедия войны. Гуманитарное измерение вооруженных конфликтов XX века - Коллектив авторов
Ключевые слова: Вторая мировая война, немецко-фашистская оккупация, сопротивление, советское партизанское движение, разведка, коллаборационизм, национализм.
Вступление: Самая большая партизанская тайна
В период временной нацистской оккупации части территории Советского Союза, с конца июня 1941 г. по начало мая 1945 г.[406], под контролем оккупантов находилось от 30 до 40 % всего тогдашнего, почти двухсотмиллионного населения «страны Советов», что составляло 70–80 млн человек[407]. Уже в июне – июле 1941 г. в Прибалтике, в западных областях Украины и Белоруссии создаваемые немцами военная и гражданская оккупационные администрации начали привлекать к сотрудничеству по целому ряду вопросов местные прогермански настроенные элементы – националистов, этнических немцев, лиц, так или иначе пострадавших от советской власти. Помимо активного участия в выявлении, концентрации и уничтожении оставшихся евреев и представителей партийно-советского актива, эти первые коллаборационисты[408] выстраивали подконтрольные оккупантам сети «местных самоуправлений», помогали новым «хозяевам» бороться с зарождающимся антинацистским сопротивлением и сторожить военнопленных, а также восстанавливали и охраняли поврежденные в ходе военных действий необходимые вермахту объекты инфраструктуры и обеспечивали текущие материальные потребности немецких тыловых органов и фронтовых частей[409].
С конца июля того же года, особенно после разгрома гитлеровцев под Москвой и осознания Берлином затяжного характера войны на востоке, политика поощрения коллаборационизма была распространена немцами на оккупированные ими к тому времени центральные районы Советского Союза. Здесь помимо осуществления вышеперечисленных задач от коллаборационистов, среди которых, в отличие от жителей западных регионов СССР, было гораздо меньше идейных антисоветчиков и гораздо больше пытавшихся выжить и даже нажиться на чужой беде «приспособленцев», требовали активно способствовать драконовской эксплуатации местных экономических ресурсов (природных, людских и пр.) для удовлетворения постоянно растущих нужд воюющей Германии[410].
Более того, в декабре 1941 г. Берлином был дан зеленый свет на призыв в ряды вермахта представителей южных народов СССР, среди которых, как полагали немцы, были сильны антирусские и антикоммунистические настроения. Несколько позже немецкое военное командование приступило к созданию так называемой Русской Национальной Народной Армии, а затем появились на свет и прочие «армии» русских коллаборационистов. Однако до Восточного фронта, пока тот находился на территории СССР, большинство этих «армейцев» так и не добрались. В основном они подвизались на борьбе с партизанами и оперативными группами советской разведки, охране различных объектов и на антисоветской пропаганде. Зато против Красной Армии непосредственно в войсках вермахта и СС, а также под их эгидой успели долго и тяжело повоевать многочисленные советские «добровольные помощники» (Хильфсвиллиге), отдельные «восточные» – русские (включая казачьи), северокавказские, «туркестанские» (среднеазиатские), крымско-татарские и прибалтийские – боевые формирования различного формата – от взвода до корпуса. Одновременно создатели покрывшей немецкий тыл инфраструктуры полиции безопасности и СД (службы безопасности рейхсфюрера СС) преуспели в наборе многих десятков тысяч местных жителей в различные подчиненные им полицейские и охранные структуры[411]. В результате до окончания нацистской оккупации через военные и военизированные формирования местных коллаборационистов прошли, по разным оценкам, от 280 тыс. до 1,5 млн человек [412].
Следует отметить, что далеко не все поступившие на военную и полицейскую службу к оккупантам принимали активное участие в боевых действиях против Красной Армии и карательных акциях в отношении партизан, подпольщиков и мирного населения. Многие тысячи коллаборационистов выполняли вспомогательные функции: они были заняты на строительных, дорожных и очистных работах, осуществляли бытовое и иное обслуживание сил вермахта и нацистского аппарата безопасности[413]. Помимо этого, множество советских граждан, включая захваченных или добровольно перешедших на сторону противника бывших коммунистов, офицеров Красной Армии и НКВД, выполняли по заданию оккупантов пропагандистские, разведывательные, контрразведывательные и иные задания, призванные способствовать военной победе нацистов [414].
Ввиду указанных национальных, географических, социальных и количественных параметров коллаборационизма, а также наносимого им Советскому Союзу военного и политического вреда советское руководство проявляло к данному явлению неослабное внимание с самого начала нацистской оккупации территорий СССР. Несколько позже многие национально ориентированные коллаборационисты из числа украинцев и прибалтов разочаровались в нацистах и стали переходить к ним в оппозицию, параллельно усиливалось никогда с немцами не сотрудничавшее[415], но ориентированное на Запад польское подполье на Украине, в Белоруссии и Литве. В этих условиях советские лидеры всерьез озаботились явлением национализма в тылу врага. Учитывалась его потенциальная опасность для ожидавшегося в недалеком будущем усилия по восстановлению советской власти на территориях, отошедших к СССР после сентября 1939 г., а также возможность опасного альянса националистов с западными державами в послевоенный период[416]. Как следствие, на протяжении всего периода оккупации, и особенно после перехвата Красной Армией стратегической инициативы летом 1943 г., на выявление и изучение формирований коллаборационистов и националистов были ориентированы различные советские структуры, занимавшиеся сбором и анализом разведывательной информации. Одним из них стал разведаппарат зародившегося летом 1941 г. советского партизанского движения.
В советский период как сама партизанская разведка, так и ее деятельность по анализу коллаборационизма и национализма на оккупированных территориях и искоренению этих явлений почти не освещались ветеранами партизанского движения[417] и не изучались советскими и иностранными историками[418]. По всей видимости, причинами тому были соображения идеологического плана: до 1991 г. в СССР тема сотрудничества советских граждан с нацистами вообще не особо разрабатывалась историками[419]. Кроме того, в Советском Союзе существовал строжайший режим секретности данных, касавшихся любой деятельности отечественных специальных служб: допуск исследователей в архивы разведки был строго ограничен, даже их обработанные фонды лишь в незначительной степени вовлекались в научный оборот, а из государственных архивов все относящиеся к разведдеятельности документы методично изымались[420].
В постсоветский период этот пробел в корпусе исторической литературы о Второй мировой войне и советском партизанском движении был весьма частично заполнен российскими и зарубежными историками. Целый ряд серьезных научных работ о нацистской оккупации в СССР, затрагивавших развитие партизанского движения, зафронтовые мероприятия советских органов госбезопасности и самих партизан, вообще не коснулся темы деятельности партизанской разведки по изучению и искоренению коллаборационизма и национализма[421]. А те исследователи, что все же обратили внимание, не пошли далее его лаконичного освещения. Так, например, российский историк Борис Ковалев в книге «Нацистская оккупация и коллаборационизм в России 1941–1944» упомянул о засылке агентуры Ленинградского штаба партизанского движения в действовавшие на оккупированной территории Ленинградской области «добровольческие» формирования коллаборационистов для их изучения и последующего разложения, а также об использовании партизан органами НКВД для тайного внедрения в структуры так называемой Русской освободительной армии (РОА)[422]. В предисловии к сборнику документов о деятельности советских партизан и разведывательных структур на территории Латвии в 1941–1944 гг. латвийский историк Хейнрихс Стродс отметил такое явление, как сбор информации о «врагах народа» с целью их последующей нейтрализации[423].
