Русская идея. От Николая I до Путина. Книга первая (1825–1917) - Александр Львович Янов
Никто, пожалуй, не выразил эту ностальгию так ярко и так откровенно, как обозреватель «Комсомольской правды»
Ульяна Скойбеда в колонке под странным двусмысленным названием «Я больше не живу в завоеванной стране». Вот ключевые ее откровения: «Это не Крым вернулся, это мы вернулись домой. В СССР. Вступать в конфронтацию со всем миром ради отстаивания своей правды — это СССР. Быть готовым жить в бедности (потому что санкции со стороны мирового сообщества означают бедность) — это СССР. Когда весь народ готов ходить в резиновых сапогах — это СССР. Когда позор перестройки, наконец, изжит и людей не пугает даже железный занавес. именно так, в изоляции, всегда ведь и жил СССР. Здравствуй, Родина! Как же соскучилась я по тебе». Воскресни на развалинах обеих русских империй ХХ века Сергей Шарапов — и он не сказал бы лучше. Жив фантомный наполеоновский комплекс России, пусть скукоженный, пусть дважды униженный и дважды жестоко проученный, но жив. По-прежнему больна Россия.
Это мы, впрочем, опять неосторожно перескочили через кошмарное для страны столетие. Вернемся к Шарапову, пока еще в добром здравии, пока еще, подобно будущей Скойбеде, фантазируюшему.
Еврейский вопрос
Конечно, и священный для славянофилов второго поколения Всеславянский союз оказался «через полвека» всего лишь очередной маской русской сверхдержавности, отброшенной за ненадобностью: «Помилуйте, это смешно. Вы посмотрите, какая необъятная величина Россия и какой маленький к ней привесок славянство. Неужели было бы справедливо нам, победителю и первому в мире народу, садиться на корточки ради какого-то равенства со славянами?» (Помните, как в свое время так же оговорился Достоевский? Но тогда это была оговорка. У Шарапова это уже убеждение.).
Потому что до славян ли, когда «речь идет о непомерном размножении в Москве еврейского элемента, сделавшего старую русскую столицу совершенно еврейским городом»? Дело ведь дошло до того, что «была уничтожена процентная норма для учащихся евреев во всех учебных заведениях». Даже в фантастическом будущем такой либеральный разврат ужасает автора. Для того ли «обезвредили» мы Германию с ее заимствованными у еврейства идеалами, чтобы допустить такое безобразие дома? Подобает ли «первому в мире народу» и «новому свету мира» мириться с засильем этих «с не вполне человеческой душой»?
Впрочем, как мы знаем, ужасался Шарапов зря: процентная норма для учащихся евреев при царе Иосифе была благочестиво восстановлена. И бушевавшие в тогдашней Москве истерические кампании против «безродных космополитов» и «убийц в белых халатах» свидетельствовали, что к предупреждению Шарапова прислушались. Социалистический царь и впрямь превратил еврейский вопрос в самую насущную проблему России. И вообще Москва 1951 года куда больше, согласитесь, напоминала предсказание Шарапова, нежели видение Ленина.
C. Ф. Шарапов
М. О. Меньшиков
В начале ХХ века взгляды расходились лишь по поводу того, что с этим проклятым «вопросом» делать. Шарапов предлагал бойкот евреев со стороны «коренных русских людей, которые, наконец, почувствовали себя хозяевами своей земли», перестали, как скажет в будущем Скойбеда, «жить в завоеванной стране». Просто не брать их ни на какую работу, кроме черной. Более жесткие последователи «великого патриота» Михаила Меньшикова, такие как Владимир Пуришкевич, возглавлявший Союз Михаила Архангела, или Николай Марков, шеф Союза русского народа, опираясь на меньшиковский диктум, что «народ требует чистки», нашли, однако, рекомендации Шарапова слишком либеральными. Они требовали «чистки» более радикальной. Почему бы, например, не выслать всех евреев куда-нибудь за Полярный круг, к чему, по многим свидетельствам, склонялся в конце своих дней и социалистический царь?
Ритм самодержавия
Как видим, «красные бесы», захватившие власть в России в октябре 1917-го, превратились со временем в «бесов черных». О том, что все утопии раньше или позже вырождаются, было известно давно. Но тому, что вырождаются они буквально в собственную противоположность, научила нас только история России ХХ века.
И все-таки главного «третьи» не поняли, историю отечества учили, как и Скойбеда, по Карамзину, а не по Ключевскому: режим спецслужб, породивший как его утопию, так и вполне реалистическую кампанию против безродных космополитов «через полвека», оказался не только преходящим. Он сменился, как всегда было в русской истории, либеральной оттепелью. Пусть еще не «позором перестройки», по Скойбеде, но достаточной для того, чтобы никогда больше не появились в России проекты переселения целых народов в места, как принято говорить, не столь отдаленные.
А режим спецслужб что ж? Во времена Шарапова и Пуришкевича сокрушен он был гигантской всероссийской забастовкой и отвратительной для славянофилов конституцией, во втором случае — страхом соратников царя Иосифа за собственную жизнь и реабилитацией жертв террора. Но главное, чего не поняли «третьи» — и их сегодняшние наследники, — что в постоянном чередовании режимов террора и либерализации и состоит, собственно, регулярный ритм политического процесса самодержавия.
Вспомним, например, что произошло в 1801 году после того, как Павел I «захотел, — по словам Карамзина, — быть Иоанном IV и начал господствовать всеобщим ужасом, считал нас не подданными, а рабами, казнил без вины, ежедневно вымышляя новые способы устрашать людей». Разве не пришло тогда на смену режиму террора «дней Александровых прекрасное начало»? Разве не сменила режим Николая I Великая реформа и «дениколаизация» страны, если можно так выразиться? И разве не продолжало в том же ритме функционировать самодержавие и после торжества «мужицкого царства» в 1917-м?
Вспомните хотя бы неожиданную смену «красного террора» и военного коммунизма НЭПом в 1920-е, или десталинизацию в середине ХХ века, или, наконец, перестройку в конце тысячелетия. Вот и верьте после этого Солженицыну, что «советское развитие не продолжение русского, но извращение его совершенно в новом, неестественном направлении». Увы, в очень даже естественном для самодержавия направлении продолжалось это развитие. Более того, продолжается и в постсоветском уже излете самодержавия. Случайно ли, словно интуитивно об этом самодержавном ритме догадываясь, отказался тот же Солженицын принять орден из рук либерального царя Бориса и почтительно принял его от другого, нелиберального царя?
Что правда, то правда, однако: Первая мировая война действительно сорвала процесс очередной либерализации режима. Мы не знаем, чем закончилась бы эта либерализация, не будь войны, но знаем, что война и впрямь принесла стране национальную катастрофу. О том, могла ли Россия избежать этой страшной войны — и катастрофы — мы поговорим в следующей главе.
Глава 16
ТРАГЕДИЯ ПЕТРА СТОЛЫПИНА
В отличие от недавних годовщин А. И. Герцена и М. М. Спер анского, двойной юбилей Петра Аркадьевича Столыпина (150 лет со дня рождения и столетие со дня смерти) отпразднован был
