Двор халифов - Хью Кеннеди
Более обстоятельная версия той же самой истории{190} ходила при дворе халифа. Там появился неизвестный и сказал, что у него для халифа конфиденциальное сообщение. Гарун попросил подождать, пока наступит жара, тогда придворные уйдут на отдых. Он отослал сыновей и приказал слугам удалиться на расстояние предела слышимости. Тогда человек сказал, что он был в гостинице в Хулиане на хорасанской дороге, как раз там, где равнина переходит в ущелья гор Загрос. Там он видел Яхью ибн Абд Аллаха в грубом шерстяном плаще. С ним была группа людей, но они сохраняли тактичную дистанцию.
Все это оказалось новостью для Гаруна, который считал, что Яхью надежно охраняет Джафар Бармакид. Сначала ему нужно было убедиться, что человек говорит правду. Человек объяснил, что знал Яхью раньше, и когда халиф попросил его описать Алида, он ответил: «Он среднего роста, со светло-каштановыми волосами, с залысинами на висках, с большими глазами и огромным животом». В ответ на дальнейшие расспросы он сказал, что не слышал, чтобы Яхья что-либо говорил, но что тот выполнял дневную молитву. Когда его спросили о нем самом, он объяснил, что происходит из семьи, которая поддерживала переворот Аббасидов в Мерве, но сам родился в Багдаде. По этой версии Гарун не уличал лично Джафара в открывшемся предательстве — но эта история стала одной из причин, по которым халиф со временем отвернулся от старого друга.
Существует объяснение внезапного падения Бармакидов и через «гаремную интригу»{191}. Табари подробно пересказывает какой-то неизвестный нам источник, по изложенная им история обрела долгую жизнь, так как ее пересказывали с импровизациями и с дополнительными деталями многие более поздние писатели. Согласно этой версии Гарун очень любил свою сестру Аббасу и хотел, чтобы она присоединялась к ним с Джафаром во время их попоек. Для принцессы из царской семьи было абсолютно недопустимо участвовать в таких интимных и неформальных мероприятиях с тем, кто не был ей родственником (то есть с Джафаром). Гарун решился на хитрость, чтобы обойти это препятствие. «Я выдам ее за тебя, — сообщил он Джафару, — чтобы тебе можно было смотреть на нее, когда я привожу се на вечеринку, но только с условием, что ты не прикоснешься к ней». На этих условиях их поженили; Аббаса время от времени посещала их компанию, но однажды вечером, когда Гарун оставил их, а оба уже были подвыпившими, они не удержались от близости. Согласно более поздней версии, Аббаса действительно полюбила Джафара, и, направляемая своей матерью, однажды соблазнила его в темноте, когда он считал, что имеет дело с одной из своих рабынь{192}. Аббаса забеременела и, боясь. что брат обнаружит это, отослала ребенка в Мекку воспитываться у няни.
В версии Табари между Аббасой и одной из ее девушек-рабынь произошла ссора, и девушка рассказала все Гаруну — поведав в деталях о том, кто смотрит за ребенком и какие украшения мать его сестры дала няне. В другой, более поздней версии, их выдала Зубейда, жена Гаруна, потому что ревновала к Бармакидам и хотела погубить их. Во время паломничества Гарун нашел ребенка и проверил детали. Именно тогда он и принял решение убить Джафара.
В качестве объяснения тех трагических событий эта история абсолютно невероятна. Великий арабский историк четырнадцатого века ибн Хальдун попытался опровергнуть ее, но живые и запоминающиеся рассказы начинают жить собственной жизнью. «Гаремная интрига» стала классической формой популярного исторического трактата, и история Аббасы является тому одним из самых типичных примеров.
Падение Бармакидов поставило современников в тупик: произошедшему невозможно было найти сколь-нибудь правдоподобные и убедительные причины. Возможно, Гарун просто перерос их опеку и взбунтовался. Безусловно, различные теории, вроде заговора Алида или гаремной интриги, едва ли достаточно серьезны для объяснения таких мгновенных и жестоких действий. Но сами по себе эти версии весьма интересны, так как отражают рамки, в которых люди того времени пытались объяснить и сделать осмысленными политические события.
И конечно, падение Бармакидов дает прекрасный живой пример непостоянства и мимолетности земной власти и богатства. Поэты тех дней отчаянно оплакивали былую славу семьи — и не только потому, что те были щедрыми покровителями. Один из поэтов обращается к наиболее типичной и классической арабской теме — он описывает путешествие через пустыню и лагерь посреди пустыни, используя эти образы для горестных стенаний о потерянной славе:
Наконец мы дошли до привала —
Отдых и нам, и коням уставшим;
Прилег и тот, кого уж не стало,
Навсегда от живых отставший.
Трудно было всем сквозь жару идти.
Скажи коням, их гривы лаская:
«Вы сберегли нам ночь пути,
След в след пустыню пересекая».
Смерти скажи: «Взяла ты Джафара —
Лучшей добычи не взять никогда!»
Скажи талантам: «Пыжитесь даром,
Раз Фадл живет, вы труха, ерунда».
Скажи печалям: «С вами придется
Жить час за часом сквозь дни, месяца:
Радость живая уже не вернется,
Если печаль заразит сердца».
Другой поэт жалуется:
Засохла рука дарящая,
Увы, море высохло щедрости:
Закатилась звезда Бармакидов,
А по ней проводник сквозь пустыню вел.
Поэты изливали горе по своим благодетелям — но, похоже, политическая реакция на падение Бармакидов была очень слабой; определенно не возникло никакого открытого протеста. Как сторонники опальной семьи, так и те, с кем она вела дела, без сомнения, понимали, что в данной ситуации лучше быть тише воды и ниже травы.
Но было одно исключение — это пронзительная история об Ибрахиме ибн Османе иби Нахике{193}. Ибрахим происходил из семьи военных, уроженцев Хорасана, которые являлись опорой Аббасидов еще в ранний период их царствования. Его оставили распоряжаться хурамаи и сокровищами в Ракке, когда Гарун уехал в паломничество в 802 году. Ни у кого не могло появиться серьезных сомнений в его верности халифу или династии. Ибрахим сильно опечалился из-за падения Бармакидов. В замкнутых стенах своего дома он, чуть выпив с рабынями, хвастался, что отомстит за Джафара, затем потребовал свой меч, прозванный «Несущим смерть», который вынул из ножен, говоря, что убьет убийцу Джафара.
Нет оснований предполагать, что это было нечто большее, чем простое пьяное
