Николай Шпанов - Заговорщики (Книга 2, Перед расплатой)
Шверер отлично помнит, с каким чувством страха переступал тогда порог зала в кинематографе; помнит, как боялся поднять глаза на входивших сюда вместе с ним.
Во время сеанса Шверер только один раз внимательно, стараясь не пропустить ни секунды, посмотрел в лицо Кейтелю, когда тот вошел в зал, где сидели союзные главнокомандующие, и, нелепо, как шут, отсалютовав фельдмаршальским жезлом, сел за стол для подписания акта капитуляции.
Позже, когда на экране появились подсудимые, взгляд Шверера был прикован к плечам Кейтеля и Йодля: там уже не было погонов, на воротниках не было петлиц. Он не решался больше смотреть в лицо Кейтелю и даже Йодлю, этому длинноголовому проныре, которому когда-то завидовал и которого боялся.
И вот все они трупы. Впрочем, нет, не все: по страшной иронии судьбы тот, кто не оправдал своей миссии парашютного дипломата, Гесс, цел и невредим!.. Что это - политическая игра англичан и американцев, награда за услуги?..
Едва ли менее страшным, чем фильм, показалось Швереру то, что он наблюдал в зрительном зале и в фойе, пока ждал начала сеанса. Там были люди, пришедшие смотреть картину по второму разу. И не потому, что эти немцы, подобно Швереру, не могли или не хотели поверить в правдивость показанного, а именно для того, чтобы с радостью и облегчением убедить в этой реальности и самих себя и вновь приводимых с собой родных и знакомых. Многие рукоплескали там, где Швереру хотелось кричать от страха.
Последнюю часть второго сеанса Шверер просидел с закрытыми глазами, и только тогда, когда раздались рукоплескания, он разомкнул веки и увидел на экране труп с концом веревки на шее.
Шверер встал и, наступая на ноги сидящим, побежал к выходу. Он не мог больше оставаться тут, его тошнило от страха, навалившегося на него и сжимавшего живот. Что, если его узнают, что, если и его...
Расставив руки, как слепой, он, шатаясь, шел на тусклый синий огонек над словом "выход". Выход, выход!.. Куда угодно, только подальше от повешенных!.. Ведь и он!.. Ведь и он!..
Когда Шверер вышел из кинематографа, было уже совсем темно. Он брел, не видя ни дороги, ни лиц прохожих, ни возвышающихся вокруг черных руин. Только тогда, когда за углом в глаза ему плеснуло багровое пламя, он поднял голову и остановился в удивлении и испуге. Лицо его сморщилось в жалкую гримасу, он забыл, что в руках у него собственная зеленая шляпа, и нервно мял и мял ее.
Площадь была заполнена толпою подростков. Они весело суетились вокруг большого костра и что-то пели нестройным хором.
Над костром высилась освещенная пламенем тренога, к ее вершине было подвешено толстое чучело с табличкой: "Геринг". От пляшущих бликов костра казалось, что ноги уродливой куклы совершают нелепые движения канатного плясуна.
О, Шверер никогда не забудет той ночи! С тех пор вид всякой веревки вызывал у него воспоминание о словах, огненными буквами горевших над входом кино: "Суд народов"!.. Они грозно светились на фоне погруженного во мрак Берлина, они неслись над городом вслед убегавшему от ужасного видения Швереру, они, как пылающий меч архангела, изгоняли его из города, где хозяином стал народ. "Суд народов"! Это было страшно. Шверер, спотыкаясь, бежал мимо ослепших глазниц берлинских развалин. Он зажимал уши, чтобы не слышать гула упреков, чудившихся в каждом возгласе; он не смотрел на людей, чтобы не встретиться с укоряющим взглядом вдовы, сироты, калеки; сердце его, как безумное, колотилось в груди, казавшейся наполненной пепелящим жаром страха: и он тоже, и он тоже... "Суд народов"! Кровь стучала в висках: "Суд народов!.. Суд... суд..."
Шверер бежал из родного города, и несколько ночей подряд его душили кошмары: палач, накидывающий ему петлю из толстой белой веревки. Из такой самой веревки, какую Шверер видел на шее Кейтеля, Нейрата, Йодля... Да, народы не пожалели пеньки для помощников Гитлера! Шверер никогда не перестанет благодарить господа-бога за то, что тот помог ему остаться свидетелем этого суда, а не быть в нем объектом киноаппарата: веревка такой толщины не может оборваться... Но почему этот же бог, к которому Шверер всегда относился вполне лояльно, не избавит его от ужаса назойливых воспоминаний? Зачем они постоянно теснятся в его мозгу? Для чего память упрямо воссоздает ему шаг за шагом события последних дней Берлина и империи Гитлера? К чему назойливые думы о последних совещаниях в имперской канцелярии, когда Гитлер призвал его, Конрада фон Шверера, поборника идеи примирения с Западом любой ценой и беспощадной борьбы с Россией?.. Запоздалый призыв!..
Теснятся в памяти события, люди. Нет, уже не люди, а маски мертвецов. Из всех участников военных совещаний последних дней Берлина в живых остался, пожалуй, один Гудериан...
Шверер с трудом принуждает свою память проскользнуть мимо длинного ряда лиц, встающих перед ним с чертами, дико искаженными предсмертным ужасом. Это те из его коллег-генералов, кто, выполняя волю американских вдохновителей заговора 20 июля, пытался разделаться с Гитлером, чтобы заменить шайку Гитлера правительством, приемлемым для англо-американцев. Шверер видел всех их повешенными.
Когда это снится Швереру, он просыпается весь в поту: прежде, в 1944 году, ему и в голову не приходило, что сообщение, мимоходом сделанное им Гитлеру из простого желания выслужиться, по сути дела окажется доносом, роковым для нескольких тысяч человек, главным образом его сослуживцев генералов и офицеров. Быть может, события тех июльских дней и не были бы выжжены в памяти Шверера, как каленым железом, если бы не садистская выдумка Гитлера, приказавшего всем генералам, до которых не дотянулись щупальцы "особой комиссии 20.7.44" просмотреть фильм - отчет о казни главных участников заговора 20 июля. Гитлер строго наблюдал за тем, чтобы никто не улизнул от кровавого зрелища. Швереру пришлось увидеть на экране, как в подвал, похожий на лавку мясника, первым втащили генерал-полковника Эриха Геппнера. Шверер был уверен, что Геппнера привели в число заговорщиков отнюдь не принципиальные соображения, а скорее всего желание отомстить Гитлеру за жестокую обиду: еще в 1942 году Гитлер отрешил его от командования армией на русском фронте и предал военному суду за неисполнение приказа драться "до последнего солдата". Геппнер тогда отступил под натиском советских войск. Это стоило ему отставки Шверер готов был допустить, что инициаторы заговора могли поддеть Геппнера на крючок честолюбия и мести. Да, только это... И вот перед глазами Шверера ужасные кадры развязки.
Когда Геппнера привели на место казни, он, повидимому, не сразу осознал назначение больших железных крючьев, вбитых в стены подвала. Скованному по рукам, ему связали еще ноги. Два эсесовца подтащили его к стене и повернули лицом к зловеще торчащему крюку. Кажется, только тут Геппнер понял, что его ждет, - он стал биться в руках палачей. Но третий эсесовец, охватив его голову, с размаху насадил ее подбородком на крюк...
В этом месте фильма Швереру сделалось плохо, и он отвернулся от экрана. Но в демонстрационном зале тотчас раздался окрик Кальтенбруннера, посланного Гитлером, чтобы следить за впечатлением, какое казнь произведет на зрителей:
- Смотреть на экран!
Кальтенбруннер успел заметить попытку некоторых генералов закрыть глаза.
- Смотреть! - грубо орал он на весь зал.
Генералы смотрели. Смотрел Шверер. Он видел, как в подвал, где еще судорожно передергивалось на крюке тело Геппнера, шлепая по лужам его крови, вели старика, в котором не сразу можно было узнать генерал-фельдмаршала Вицлебена.
Боже правый! Неужели еще одна жизнь в уплату за неудовлетворенное честолюбие? Уж тут-то Шверер убежден: не беззаветная преданность родине сделала Вицлебена одним из руководителей заговора, а устранение от командования на Западе. Неужели и его?.. Неужто так ужасна участь, которой по счастливой случайности избежал сам Шверер?.. Бежать, бежать из зала!.. Но нет, взгляд Кальтенбруннера пригвождает его к креслу. Шверер не смеет даже опустить веки, он смотрит на Вицлебена: старый фельдмаршал в одних брюках. Вместо мундира на нем клочьями висят окровавленные остатки нижней рубашки, лицо представляет собою сплошной кровоподтек. Увидев то, что недавно было Геппнером, Вицлебен забился в руках палачей.
Здоровенные звероподобные эсесовцы подняли его, чтобы повесить рядом с Геппнером. Однако старик сопротивлялся так яростно, что палачи промахнулись. Железный крюк разорвал ему лицо и вошел в скулу под глазом. Но в приговоре Гитлера было сказано, что заговорщики должны быть повешены за подбородок. Поэтому воющего старика сняли с крюка и снова, на этот раз более тщательно, надели нижней челюстью.
Швереру потом рассказывали, что в этом месте первого просмотра, организованного для одного Гитлера, он швырнул чем-то в изображение Вицлебена на экране, затопал ногами и, брызжа пеной, завизжал:
- Так его, так его!..