Вадим Кожинов - История Руси
С. И. Дмитриева пишет, что "сопоставление былинного ареала с показаниями письменных источников, антропологических, этнографических и диалектологических данных позволяет утверждать, что распространение былин на русском Севере можно связывать только с новгородскими (это не вполне верно, о чем будет сказано ниже.- В. К.) переселенцами. В областях, заселенных из Ростово-Суздальской земли, былинная традиция отсутствует... что... в свою очередь позволяет сделать вывод, что населению Ростово-Суздальской земли, во всяком случае ко времени усиленного переселения оттуда (XIV-XV вв.), былевой эпос не был известен"44.
Вывод этот многосторонне аргументирован в исследовании С. И. Дмитриевой; в частности, она показывает, что если даже селение выходцев с юга расположено в ближайшем соседстве с селением выходцев с запада, "новгородцев", в первом былин нет, их не принесли с собой и даже не усвоили от соседей. Характерна, например, ссылка С. И. Дмитриевой на статью знаменитого собирателя былин А. В. Маркова, который установил, что "былины поют на Терском берегу (одна из местностей Поморья.- В. К.) везде, кроме с. Поноя". "Это мне показалось загадочным,- пишет он,- но потом дело случайно разъяснилось... крестьянин мне сообщил, что предки русского населения Поноя переселились из "Москвы", то есть из центральной России. Московские выходцы... даже не научились старинам" (с. 49).
Опираясь на такие и многие иные факты, исследовательница заключает, что "к XIV-XV вв. былин не было на всей территории Руси, кроме Новгородской земли" (с. 93), вернее (о чем еще пойдет речь), северо-восточной части этой земли - Поморья. Но XIV-XV века - это только полностью достоверная дата; по-видимому, былины сходят со сцены еще значительно раньше. С. И. Дмитриева ссылается, например, на убеждение известного историка Б. А. Рыбакова, много занимавшегося проблемой возникновения былинного эпоса: "Б. А. Рыбаков в своей последней работе по эпосу... относит большинство былин к трем последним десятилетиям Х века. Середину XII-XIII в. он рассматривает как время угасания былинного жанра" (с. 80). Что же касается датировки формирования эпоса, С. И. Дмитриева подводит итог так: "Связь... эпических традиций с ранними потоками новгородских переселенцев на нижнюю Двину (XI-XII вв.) дает основание отнести сложение основного ядра богатырского эпоса ко времени, предшествовавшему этому переселению" (с. 82), то есть времени до XI века.
Итак, начав проникновение в Поморье не позднее XI века, эпос будет сохраняться там до XX века, между тем как на основной территории Руси не позже чем с XII века идет процесс его "угасания".
Перейдем теперь к другой многое открывающей работе - исследованию Т. А. Бернштам "Русская народная культура Поморья в XIX - начале XX в." (Л., 1983); ей предшествовала выдвинувшая некоторые основные понятия книга того же автора "Поморы. Формирование группы и система хозяйства" (Л., 1978).
Ставя вопрос о корнях народной культуры Поморья, Т. А. Бернштам весьма существенно корректирует концепцию С. И. Дмитриевой: "Отводя Новгороду безусловно значительное место,- пишет она,- мы тем не менее утверждаем, что начальный этап в освоении Севера - X-XI вв... можно уверенно называть и общерусским, поскольку в нем в качестве самостоятельных компонентов принимали участие жители Южной Руси - Киева и "Русской земли"45, собственно, и олицетворявшие общерусские интересы..."46.
Речь идет о том, что освоение Поморья первоначально шло вовсе не из Новгорода (возникшего, как отмечалось, сравнительно поздно), но из Ладоги города в устье Волхова, который уже в IX веке стал северным форпостом Киева, его своего рода дальним "филиалом". Выше говорилось о Ладоге как древнейшем (возможно, с середины VIII века) городе Руси, в котором, в частности, Олег, придя в конце IX века из Киева, где он правил, воздвиг первую на Руси каменную крепость47; Новгород в это время еще не существовал, хотя уже имелось небольшое поселение на расположенном рядом с ним острове (оно получило впоследствии название "Рюриково городище"). Видимо именно в Ладоге (Невогороде) провел свои юные годы Святослав, и вообще с конца IX до последней четверти XI века Ладога принадлежала прямо и непосредственно Киеву, а не Новгороду.
Т. А. Бернштам обоснованно утверждает в своей книге, что наиболее древние из известных нам русские поселения в Поморье "отмечают пути не столько новгородского, сколько ладожского освоения Севера" (исследовательница ссылается здесь, в частности, на ряд первооткрывательских работ филолога В. Я. Дерягина).
Давно - уже со времен А. Н. Веселовского - доказано и общепризнанно, что основной массив русского героического эпоса сложился в южной, собственно Киевской Руси. Это можно подтвердить, в частности, типичной пространственной характеристикой действия, развертывающегося в героических былинах: богатыри совершают свои подвиги, как правило, в "чистом поле", простирающемся от Киева к "синему морю". Ясно, что дело идет именно и только о причерноморской степи, но необходимо осознать, что это не просто территориальная, но вместе с тем и временн(я характеристика, ибо русские постоянно ходили к Черному морю (оно даже звалось тогда "Русским") лишь в IX-Х веках; в XI веке выход к морю связан почти исключительно только с Тмутараканью, где до начала XII века был центр дальнего русского княжества, а затем даже и само устремление к южному морю надолго, на два-три столетия, прекратилось... Поэтому движение через "чистое поле" к "синему морю" - это, если воспользоваться термином М. М. Бахтина, основной былинный хронотоп, выражающий единство не только места действия, но и определенного времени, определенного исторического периода.
Однако вернемся к проблеме былинного Поморья. С. И. Дмитриева, утвердив ряд очень важных положений о судьбе русского эпоса, напрасно связала его именно и только с Новгородом (в ее книге сказано, например, что "известную нам былинную традицию можно рассматривать как новгородскую интерпретацию русского эпоса" - с. 91). Не исключено, что и в Новгороде были в той или иной мере известны пришедшие с юга, из Киева, героические былины. Однако в Поморье былины проникали прежде всего из Ладоги, которая имела постоянную прямую связь с Киевом, откуда приходили дружинники и другие люди княжеского окружения, принося с собой былины. Из Новгорода проникли в Поморье главным образом уже собственно новгородские сказания о Василии Буслаеве и Садко (сложившиеся намного позднее киевских), а не героические южнорусские былины.
Т. А. Бернштам говорит, в частности, о том, что, даже попадая в Новгород, южнорусские былины "безусловно испытывали воздействие иного общественно-политического и социально-культурного характера в оппозиционном Киеву Новгороде... Обособление Новгорода... тормозило развитие там ряда общерусских тенденций... вызвало появление специфически новгородских сюжетов и мотивов в общем пласте героических Преданий ("Садко", "Василий Буслаев"), возможно, за счет сокращения или изменения древнерусского героического репертуара" (с. 203, 204).
Необходимо подчеркнуть, что собственно новгородское овладение Поморьем (и его освоение) обозначило собой переход к совершенно новой эпохе истории Руси, которая именуется обычно эпохой "феодальной раздробленности". При Ярославе Мудром и некоторое время после его кончины (1054) известное единство Руси сохранялось, но затем достаточно быстро происходит обособление отдельных княжеств и земель, в том числе и Новгородской Земли. В частности, Ладога, которая, несмотря на свою тысячекилометровую отдаленность от Киева, была с ним нераздельно связана, не позднее 80-х годов XI века переходит в подчинение Новгорода, становится городом Новгородской земли48.
И былины, пришедшие через Ладогу в Поморье, сохраняются там не как новгородский вклад в местную культуру, но как наследие уже не существующей единой Руси.
Любопытно, что С. И. Дмитриева в новой своей книге - "Фольклор и народное искусство русских Европейского Севера" (1988) - по сути дела, в той или иной мере "пересматривает" свою концепцию новгородского происхождения поморского фонда былин. Характеризуя быт и прикладное искусство наиболее богатого былинами, занимающего в этом отношении, по ее словам, "первое место среди уездов России" (с. 56) района Поморья - Мезени (местность вдоль реки, текущей между Северной Двиной и Печорой), исследовательница показывает, что "линия... связей культуры русских Мезени отклоняется к югу, в Поднепровье" (с. 228); далее приводится ряд примеров близости или даже тождества мезенских обрядов с украинскими (то есть первоначально древнекиевскими).
И в прикладном искусстве Мезени выступает на первый план именно то, что, по словам С. И. Дмитриевой, "считается наиболее характерным для южнорусского населения" (с. 229). Так, именно "с южнорусскими областями связаны свастические (то есть в виде индоевропейской свастики.- В. К.) элементы орнамента, дожившие до наших дней в изделиях прикладного искусства Мезени - вязаных варежках, носках, тканых поясах и т. п." (с. 230). Словом, ясно обнаруживается "направление культурных связей русского населения Мезени, объединяющих его с южнорусскими районами" (с. 229), причем исследовательница подчеркивает, что это "привлечение... древних элементов фольклора и изобразительного искусства позволяет вскрыть архаические пласты этнических связей, особенно важных и убедительных" (с. 231).
