Вадим Кожинов - История Руси
Об этом важно было сказать потому, что для истинного понимания судьбы отечественного искусства слова надо, в частности, суметь существенно сопоставить, соизмерить русский героический эпос IX-Х веков и русский роман XIX-XX веков - как два, быть может, равновеликих жанра русской, да и мировой литературы.
Сложность этой задачи состоит, между прочим, в том, что если роман XIX-XX веков является и сегодня перед нами как несравненно многообразное и словно бы не поддающееся никакой "систематизации" (не говоря уж о "схематизации") явление, то древний героический эпос, напротив, требует от нас внимательно вглядываться в его художественное разнообразие и богатство. Решительный шаг в этом направлении сделан в трактате В. Я. Проппа "Русский героический эпос" (1955, второе издание - 1958), где раскрыто,- пусть и в очень многом не бесспорно,- исключительно сложное и многозначное художественное содержание былин, в "общем мнении" (неким камертоном для которого является, скажем, знаменитая картина Виктора Васнецова "Три богатыря") представляющееся нередко прямолинейным или даже "элементарным".
Правда, едва ли не каждый грамотный человек чувствует несравненное величие образов богатырей и самого мира русского эпоса. Но все же В. Я. Пропп справедливо сказал в первых же фразах своего трактата:
"Русский героический эпос - одно из важнейших созданий русского народного гения. Между тем он мало известен в широких читательских кругах. До настоящего времени об эпосе нет такой книги, которая в простой и общедоступной форме вводила бы читателя в эту область национальной культуры... Цель автора состоит в том, чтобы дать в руки любому читателю... такую книгу, которая прежде всего просто ознакомила бы его с русским эпосом, которая раскрыла бы перед ним всю глубину художественных красот эпоса... "36.
Книга в самом деле так или иначе выполняет эту роль, но она, к сожалению, не смогла (и из-за весьма большого объема - более 35 авт. л., и из-за слишком малого тиража - 15 тыс. экз.) стать достоянием значительного числа читателей. И здесь приходится лишь высказать уверенное предположение, что, изучив трактат В. Я. Проппа, любой читатель осознает: при всей своей монументальной скульптурности мир былинного эпоса - это полновесный мир живого бытия и сознания, сотканный из глубоких противоречий и тончайших подчас оттенков человеческих взаимоотношений. И когда Толстой думал о произведении, призванном "перенести" фигуры древних богатырей в современную ему русскую жизнь, он, конечно же, ясно видел это живое богатство эпического мира.
И германский русист, утверждавший, что русский героический эпос представляет собой то необходимое поэтическое зерно, то ядро, из которого через тысячелетие естественно мог вырасти поразивший мир русский роман, без сомнения, всецело прав.
Своего рода "отставание" в понимании и оценке роли героического эпоса для русской литературы во многом обусловлено и тем еще, что эпос этот был записан лишь в XVIII-XIX веках с голоса народных певцов и чаще всего предстает в наших глазах как чисто "фольклорное" явление, находящееся вроде бы за пределами литературы в собственном смысле слова,- в специфическом словесно-мелодическом бытии. Между тем записи целого ряда западноевропейских эпосов, сделанные в XII-XIII веках или еще ранее, воспринимаются как явления собственно литературные, "законно" открывающие историю того или иного национального искусства слова. Но это, казалось бы, очевидное и существенное "отличие" русского эпоса на самом деле далеко не столь уж бесспорно.
Так, давно уже сложилось убеждение, что мелодика в русских былинах, в отличие от мелодики "настоящих" песен, имеет прежде всего и главным образом мнемоническое значение, то есть призвана обеспечить сохранность текста в памяти его исполнителей и, кроме того, отчетливо "выделить" эпическое слово из обычной повседневной речи. Как писал один из исследователей еще в XIX веке, "эпический материал не так тесно связан с напевами, как лирический", и исполнение былин - это, по сути дела, не пение, а "мерная декламация"37.
Авторитетнейшая исследовательница эпоса А. М. Астахова доказывала, что "напев" былины с "текстом, в противоположность песне, органически не был связан и в сознании исполнителя жил и живет самостоятельной жизнью. Этим и объясняется, что многие сказители, певшие былины, могли сказать текст "пословесно", не разрушая его ритмической структуры... В области же песни мы очень часто сталкиваемся даже у мастера, хорошо знающего песню, с затруднением абстрагировать текст от мелодии. Сказанное не исключает, однако, того, что напев всегда являлся средством сохранения былинной традиции и что его утрата легко могла привести - и во многих случаях приводила - к разложению былины..." А. М. Астахова ссылается еще на исследователя мелодики былин Ф. А. Рубцова, который на основе тщательного специального изучения сделал вывод, что в былинном эпосе "напевы служат лишь формой декламации"38.
Таким образом, былина не является, строго говоря, песней, то есть собственно словесно-музыкальным явлением; напев для нее - это, в сущности, способ ее сохранения, "консервации" - в известном смысле подобный письменности.
Естественно встает вопрос о смысле и причинах очень поздней письменной фиксации русского эпоса (в сущности, лишь с XVIII века). Ведь, скажем, французский, английский и германский эпосы нашли воплощение в письменности еще в XII-XIII веках, а отчасти даже и еще ранее - в IX-Х веках. Главная причина здесь, как представляется, в принципиально ином статусе письменности в средневековой Западной Европе в сравнении с Русью. Западноевропейская цивилизация выросла на прочном и мощном фундаменте древнеримской; несмотря на то, что "варварские" племена, сокрушившие античную Римскую империю, в течение долгого времени не могли (да и не "стремились") действительно усвоить ее культуру, самое тело этой культуры то, что вернее всего будет назвать цивилизацией,- продолжило свое существование без какого-либо перерыва. Это ясно доказано, например, в работах замечательной исследовательницы О. А. Добиаш-Рождественской (1874-1939)39.
И в этом отношении необходимо видеть глубочайшее различие между Западом и Русью, которая не имела под собой такого фундамента предшествующей цивилизации: письменность была "завезена" на Русь из иного цивилизованного мира и поначалу использовалась почти исключительно Церковью, которая не могла ценить сложившийся ранее эпос; нельзя не сказать и о том, что письменность была в своей основе церковно-славянской, а не собственно русской, между тем как эпос, без сомнения, создавался на живом древнерусском языке.
Дело, конечно, не только в письменности; целесообразно, поскольку уж об этом зашла речь, поставить проблему, к коей еще придется возвращаться: едва ли не самое существенное своеобразие Руси, России среди основных стран Европы и Азии определяется тем громадным по своему значению обстоятельством, что она - в отличие от Англии, Франции, Германии, а также и от Индии, Китая, Ирана - страна, если можно так выразиться, принципиально молодая, не имеющая за плечами свершавшейся на той же самой земле высокоразвитой тысячелетней "предыстории", которая была историей в полном смысле этого слова. Племена, населявшие ту территорию, на которой начали развиваться русская государственность и культура, не только не создали высокоразвитую цивилизацию, но и были, без сомнения, менее "цивилизованными", чем ставшие ядром новой страны славянские племена.
Как уже говорилось, Русь на первых этапах своего бытия самым активным образом вбирала в себя опыт и энергию окружающего мира; но нельзя не сознавать коренного различия между усвоением приходящих извне культурных уроков и опорой на наращенную веками и тысячелетиями почву "туземной" цивилизации. В свете этого вполне понятно, почему западноевропейские эпосы были записаны на полтысячелетия ранее (или даже еще раньше), нежели русский.
Стоит сразу же сказать и о том, что эту "молодость" цивилизации на Руси следует понять именно как своеобразие, а вовсе не только (хотя слишком часто вопрос решается именно в таком плане) как "негативное" качество ее судьбы. Своеобразие само по себе отнюдь не является "оценочной" категорией; оно предполагает, говоря просто и коротко, и недостатки, и преимущества (в сравнении с другими своеобразными явлениями).
Это можно увидеть, в частности, и в судьбе русского эпоса. С одной стороны, п(зднее, слишком позднее письменное закрепление его образцов неизбежно означало искажение и затемнение их первоначального, исконного облика. Каждое поколение, передававшее дальше из уст в уста былины, вносило в них те или иные новшества, а также искажения и неясности (ибо что-то уже полностью забывалось). А поскольку со времени формирования русского эпоса (к XI веку) до его широкой и полноценной записи (в 1860-1870 годах) сменилось около тридцати человеческих поколений, позднейшие "наслоения" и потери, конечно, не могли не быть значительными.
