Московская Русь. От княжества до империи XV–XVII вв. - Володихин Дмитрий Михайлович
Иначе говоря, различие между знатью и общей массой дворянства разом уменьшилось. А с течением времени оно сокращалось все больше.
Наиболее мощная и независимая от царской власти группировка в составе русской политической элиты теряла свои позиции. А значит, вместе с тем падала возможность увеличения прав, увеличения политической самостоятельности и всего дворянства. Для низших и средних слоев русского дворянства в ближайшей перспективе от этого никакой беды не предполагалось. Напротив, перед ними настежь открыли двери для служебного роста, для них окончательно сняли запрет на занятие высших государственных и военных постов. Но при всем том само карьерное продвижение оказывалось целиком и полностью под контролем у монарха. Следовательно, в перспективе долгой проигрывали и эти слои.
Единое дворянское сословие будущего теоретически могло пополняться лишь по трем каналам. Либо естественным приплодом старых дворянских фамилий, либо «выезжими» дворянами из Европы, Кавказа или азиатских государств, либо царскими пожалованиями дворянского положения недворянам за особые заслуги. Последнее случалось крайне редко и не имело устойчивой «процедуры». Таким образом, «выслужить» дворянский статус удавалось лишь считаным единицам и в виде исключения. Введение родословных книг, произошедшее по приказу Федора Алексеевича в 1680-х годах, теоретически еще более затрудняло переход купца или, скажем, ремесленника в дворянское звание.
Выходила почти замкнутая общественная группа, жившая по единым законам и получавшая в родословных книгах единое подтверждение своим привилегиям. Конечно, не стирались различия между богатейшей и влиятельнейшей знатью и рядовыми служильцами. Их, кажется, не смогло преодолеть ни одно национальное европейское дворянство. И конечно, перевес аристократии будет чувствоваться еще очень долго. Но разрыв между знатью и прочими «служилыми людьми по отечеству» из пропасти превращался в канаву, а вот канава, отделявшая русских дворян от прочего населения страны, начала оборачиваться пропастью.
Табель о рангах государя Петра Алексеевича принципиально переменила эту картину. Она давала возможность «выслужить» дворянство широкому кругу недворян, в первую очередь приказным – бывшим дьякам и подьячим, получившим европейские наименования коллежских асессоров, губернских секретарей или, скажем, сенатских регистраторов. Этот канал рекрутирования новых людей в состав благородного сословия из ничтожного превратился в очень значительный. О таком варианте ни аристократия, ни дворянство меньших рангов при Федоре Алексеевиче и помыслить не могло…
Итак, приказной человек вошел в российское «шляхетство», имея равные права со всеми дворянами, родовитыми и нет. Сделался чиновником империи, а с течением времени размножился до немыслимых в старомосковское время пределов. К концу XVIII века чиновников стало в несколько раз больше, чем содержали приказных при том же Федоре Алексеевиче, а к середине XIX столетия количество их возросло уже в десятки раз по сравнению с закатом XVII столетия.
Власть их росла быстрыми темпами. Ловкий чиновник научился не только вершить дела не по правде, а к своей корысти – это умели еще в Московском царстве, – он приобрел умение «заматывать» любую державную бумагу с самых верхов, «очищать» дело, сводя его суть к ничего не значащим липовым отчетам, или же вовсе не «очищать» его, тянуть и тянуть, не предпринимая необходимых действий годами. Он вполне осознавал свою власть. Более того, он сознательно принимал систему круговой поруки, создававшуюся на протяжении поколений. При этом интересы государя и государства могли волновать его в наименьшей мере.
И власть верховная, вплоть до самого монарха, оказалась опутана сетями чиновнических «корпораций», постепенно утрачивала мобильность в действиях, с величайшими трудами могла придать динамизм развитию страны.
Император Николай I скажет: «Россией не я управляю; Россией управляют сорок тысяч столоначальников». И действительно, те, кто стоял выше столоначальников по своему положению в государственном аппарате Российской империи, большей частью подписывали составленные ими бумаги, а те, кто ниже, переписывали их набело.
Чтобы контролировать всерьез и по-настоящему колоссальную гущу чиновничества, Николай Павлович сделал новый «приказ тайных дел» из его величества императорской канцелярии. Метал в темную массу столоначальников ревизии, опалы, ссылки, как Зевс-Громовержец метал молнии. Старался заменить совсем прогнивших людей честными служильцами. Но преуспел лишь отчасти.
Конечно, бюрократия подобна ножу: как им можно и хлеб отрезать, и убить человека, так и бюрократическая система, с одной стороны, необходима для управления страной и полезна ей как аппарат, выполняющий всю повседневную работу администрирования, а с другой – вредна, когда превращается в сообщество бесчестных корыстолюбцев. Так, благодаря изменениям, происходившим еще во времена Московского царства, прежде всего благодаря разгрому родовой аристократии и ее безоговорочной капитуляции, чиновничество петербургской России сделалось чуть ли не всевластно.
Чиновничество в Российской империи было одной из главных опор трона, а в советское время стало опорой правительства и партии. Однако, опираясь на чиновников, центральная власть понемногу отдавала им все большие полномочия и сама попадала в зависимость от бюрократии. В середине XVI века иностранцы, приезжавшие в Московское государство, не замечали признаков серьезного влияния приказных людей на государственные, судебные, да и чисто административные дела. Через триста лет, в эпоху царствования Николая I, чиновничество стало могущественной силой; от его мнения во многом зависела судьба любых серьезных преобразований, которые затевал двор.
Итак, монархическая власть в значительной степени сделалась заложницей собственного орудия, терпеливо выстругиваемого и оберегаемого от произвола знати на раннем этапе существования России. Что ж, в этом состоит, можно сказать, родовая травма Московского царства: сильный монарх не мог вечно делить власть с сильной знатью чуть ли не на равных, а против знати действенными оказались лишь весьма сильные средства… даже слишком сильные.
Разгром родовой аристократии был необходим для торжества единодержавной монархической власти в России. Но была ли столь уж великим благом полная победа служилого начала, создавшая в России мощный своевластный класс чиновничества, не особенно послушный воле государя? Имело ли однозначно позитивный результат полное и безоговорочное уничтожение прав аристократии участвовать в державных делах, в высшем управлении страной по факту рождения? Вряд ли.
Очень хорошо сформулировал эту проблему современный историк средневековой России Сергей Викторович Алексеев, и нам остается процитировать его в высшей степени разумные слова: «Дело… не в политическом строе самом по себе, а в качестве людей, встающих у руля власти. Не стоит искать идеальный политический строй. Таковым не была ни абсолютная монархия, ни аристократическое правление. И все-таки остается единственное бесспорное преимущество любого средневекового аристократа перед любым чиновником абсолютистской державы или современным „демократическим“ политиком. Люди той породы действительно знали, как управлять государством, как вести людей в делах войны и мира. Их этому учили сызмальства. Они рождались для этого. И взрослели – все вместе, поколение за поколением, вместе с питавшей их и защищаемой ими землей. И учились – создавать государства, которые стоят веками, а не десятилетиями».
Глава 7
Россия ищет просвещения, но только на своих условиях
Представьте себе солдата, которому указали цель атаки: вон там – вражеская огневая точка на высоте, надо эту высоту взять, поэтому – вперед, боец! Он бежит с оружием в руках, попадает под неприятельский огонь, видит, как падают его боевые товарищи справа и слева, ползет по-пластунски, преодолевает болото и овраг, поднимается в рост, атакует и все-таки занимает ключевую высоту. Ура! Можно отдохнуть. Есть перспектива дальнейшего наступления от сей важной точки…
