Германская история: через тернии двух тысячелетий - Александр Иванович Патрушев
Крестьянская война началась в июне 1524 г. восстанием в графстве Штюллинг на юго-западе Германии и, как степной пожар, распространилась на север до Гарца, на восток до Тироля и Зальцбурга, на северо-восток до Франконии и Тюрингии. Основными районами активных повстанческих действий были Швабия, Франкония и Тюрингия.
Для лютеровской Реформации это было совершенно чужеродное явление, поскольку учение Лютера ни в коей мере не призывало к улучшению мирской жизни насильственным путем. Сам Лютер отнесся к восставшим крестьянам крайне отрицательно и даже призывал к их истреблению.
Еще в 1520 г. в статье «О свободе христианина» Лютер пытался провести резкое размежевание «прав духа» и «прав плоти». Разум и веру, утверждал он, никто не должен стеснять, и духовному диктатору народ вправе ответить сопротивлением. Однако к «угнетению плоти», т. е. к тяготам материальным христиане обязаны относиться со смирением, как бы оплачивая этим свободу совести и веры.
Для крестьян важна была прежде всего точная фиксация по Писанию их прав и обязанностей по отношению к светским и духовным господам. Там, где Библия, казалось бы, подкрепляла требования крестьян, они ссылались на нее, а тем самым на божественное право, как оно определялось Лютером. В этом отношении Крестьянская война отличалась от многочисленных крестьянских волнений позднего средневековья, участники которых желали только восстановления «старого доброго права».
Повстанческие петиции — иногда решительные, иногда умеренные — поначалу носили местный характер. Однако в начале марта 1525 г. в Меммингене на съезде руководителей шести швабских отрядов был принят документ, который быстро распространился по всей Германии. В программе, известной под названием «Двенадцати статей», крестьянские вожди, во-первых, обобщили локальные повстанческие требования, а во-вторых, попытались обосновать их авторитетом Священного Писания. «Двенадцать статей» были документом умеренным и сдержанным. В его преамбуле говорилось, что составители хотели бы снять с крестьян обвинение в бунтарстве и бесчинствах. Повстанцы рады были бы, если бы господа пошли им навстречу, и все было бы решено мирными средствами.
Всего за два месяца документ разошелся в количестве 25 тыс. экземпляров. В «Статьях» восставшие представляли себя верными последователями Священного Писания, которых нельзя поэтому осуждать как бунтарей. Как и в ряде аналогичных документов из других регионов, речь шла о непомерности и несправедливости различных поборов, о высоких налогах, о посягательствах господ на общинные права на пользование лесом и лугом и на занятие охотой и рыболовством, о праве крестьян избирать себе священника. Анализ «Статей» показывает, что, за исключением статьи об избрании священников и церковной десятине, все они касались аграрных проблем: требований относительно крепостной системы, вопросов охоты, рыболовства, использования лесов и альменды (общинное земельное владение), личных повинностей, судебной системы[40]. Это показывает, что в «Статьях» выражены интересы крестьян-собственников, а не малоземельных или совсем безземельных сельских слоев. Легитимную основу для отпора посягательствам на старые права крестьян они нашли в учении Лютера о божественном праве, сотворившем равными всех людей.
Обращает на себя внимание характер региона, охваченного Крестьянской войной. Это были территории с многочисленными городами и высокоразвитым ремеслом. В них существовало право единонаследия крестьянских наделов. Экономически это были самые процветающие области империи, где наиболее сильно сказывались относительное перенаселение, социальные последствия раннего капитализма, конфликт между сельским и промысловым хозяйствами. Поэтому и встает вопрос о причинах Крестьянской войны. Гюнтер Франц, автор монографии, посвященной этому событию, вышедшей еще в 1933 г., многократно переизданной и наиболее богатой в фактическом отношении, отвергал постановку вопроса об экономических причинах, считая, что на него вообще невозможно ответить. Он полагал, что это был конфликт между крестьянским стремлением к автономии и нарождающимся территориальным государством нового типа. В подтверждение Франц приводил многочисленные данные из источников, свидетельствующие о довольно зажиточном состоянии крестьянства на юго-западе Германии[41]. Эту интерпретацию во многом опровергла недавняя работа Петера Бликле, показавшая, что при внешней раздробленности крестьянская война была единым историческим явлением[42].
Уже к осени 1524 г. крестьянские отряды представляли собой внушительную военную силу. В Швабии они превосходили войска противостоящего им княжеского союза и численностью, и инициативой. Стихийного натиска повстанческих отрядов было достаточно для того, чтобы одержать несколько побед. Южногерманские дворяне спасались бегством или сдавались в плен. Их замки не выдерживали крестьянской осады. Многим людям казалось, что не сегодня — завтра по всей Германии учредится «мужицкое царство». Крестьянская война стала массовым движением. Только в Бадене и Вюртемберге число бунтовщиков достигало 100–115 тыс. чел., или от 60 до 70% мужского населения, способного владеть оружием.
По мере развертывания военных действий все более очевидными, однако, становились роковые недостатки революционного движения. Немецкий простолюдин издавна привык почтительно относиться к клятвенным заверениям, жалованным грамотам, третейским судебным решениям. Добившись от князей согласия на рассмотрение своих петиций, крестьянские отряды обычно прекращали активные действия, а после того как господа торжественно заверяли, что признают правомерность соответствующих требований, вообще расходились по деревням. Это легковерие дворяне использовали очень расчетливо. Лицемерные обещания позволяли им сбить огонь мятежа и выиграть время, необходимое для стягивания феодально-княжеского войска.
У восставших не было сколько-нибудь продуманной стратегии и общего плана кампании. Уже собравшись в отряд, развернув знамя и одержав первые победы над врагом, крестьяне в растерянности останавливались. На сходках царила разноголосица. Из отряда в отряд слали гонцов, которые должны были узнать, что же делать дальше. Было принято, что, отслужив в отряде четыре месяца, повстанец возвращается к полевым работам. Отряды представляли только свои местности и были разными по численности. Огнестрельным оружием — особенно пушками — крестьяне практически не владели. Общей кассы почти нигде не существовало; ополченцу не выплачивалось никакого регулярного содержания, и каждый должен был сам добывать себе пропитание.
Крестьяне-повстанцы зачастую апокалипсически переживали происходящее. Они считали, что являются орудием начавшегося «божьего суда над злом» и что их дело исчерпывается ниспровержением существующего греховного порядка. Какой строй утвердится после переворота — об этом повстанец не должен заботиться. Едва мир очистится от скверны, наступит совсем иное время: Христос сойдет на землю и все устроит к общему благу. Ожидание близкого светопреставления ослабляло заботу о будущем. Крестьяне уничтожали водохранилища, жгли награбленные землевладельцами запасы продовольствия, спускали воду из прудов, чтобы выловить рыбу (ничтожная ее часть употреблялась в пищу, остальная пропадала). Весной 1525 г. многие повстанцы, заслужившие отпуск, отказались возвращаться домой пахать землю. Победа народа близка, говорили они, а уж после нее Христос сумеет прокормить борцов за правое дело.
Рядом с апокалипсическим переживанием революционных перемен стояло восприятие их как мистерии. Средневековому народному мышлению была свойственна тяга к карнавалу, к шутовскому переиначиванию
