Персидская литература IX–XVIII веков. Том 2. Персидская литература в XIII–XVIII вв. Зрелая и поздняя классика - Анна Наумовна Ардашникова
Выбор образцов для подражания в газели и других малых формах так же, как и в касыде, демонстрирует сложность стилистической картины поэзии XV в. Наряду со стремлением к ясности образного рисунка, к гармонии слова и смысла, на которых настаивали Джами и его последователи, в газели укореняется мода на формальный артистизм и повышенную фигуративную украшенность. Появляются циклы газелей, представляющих собой, к примеру, ответы на один бейт какого-либо поэта. Так, Васифи приводит цикл собственных газелей под названием «Удивительная пятерица» (Хамса-йи мутахаиййира) или «Блуждающая семерка», или «Семь планет» (Саб‘а-йи саййара) – ответы на один бейт Ка-тиби. Увлекаются поэты и акростихами в форме газели, и газелями с замысловатыми радифами. Большое распространение получают хронограммы (тарих), разные виды стихотворных загадок и буквенных шарад-логогрифов (лугз, му‘ама), составляемые во всех малых поэтических формах (газель, кыт ‘а, руба‘и). Интересны «карточные» четверостишия Ахли Ширази, написавшего руба‘и для каждой карты колоды.
На фоне общего увлечения сочинением «ответов» на признанные шедевры прошлого в XV–XVI вв. усиливается тенденция к слепому копированию старых образцов (таклид). И неприкрытое эпигонство, и чрезмерная стилистическая вычурность в газели вызывают осуждение со стороны лучших представителей литературной элиты. В частности, Наваи с некоторой горечью писал:
Людям нашего века нужно десять дней дискуссий,
Чтобы накропать газель из пяти бейтов.
(Перевод Е. Э. Бертельса)
По всей видимости, Наваи порицал «газелекропателей», которые превратили искусство стихосложения в эстетские экзерсисы, служившие предметом обсуждения в различных литературных кружках и сводившие творчество к сложным формалистическим упражнениям. Особое недовольство настоящих мастеров вызывали многочисленные эпигоны Хафиза, доведшие до абсурда его манеру «дезинтегрированной» газели и превратившие ее в богато украшенный фигурами и сложно рифмованный, но абсолютно бессвязный и бессмысленный текст.
Наряду с интенсивной эксплуатацией старого арсенала поэтической лексики и мотивов в литературе XV в. можно выделить формирующийся пласт так называемой «ремесленной» лирики, которая в значительной мере расширяет состав образности за счет включения в нее профессиональных терминов, почерпнутых из области ремесел. Основоположником подобного рода поэзии традиция, представленная трудами Хондемира и ‘Алишира Наваи, считает известного бухарского литератора Сайфи (ум. 1504), писавшего любовные газели, касыды и четверостишия-эпиграммы, отражавшие вкус представителей цеховых ремесленных корпораций. Одна из его газелей, к примеру, начинается так:
На [его] сердце напильник моего вздоха не оставляет следа,
Поскольку стальное сердце ни на йоту не поддается
напильнику.
Тот, кто заковал меня в цепь, сам же является и напильником,
[Ибо] кроме этого напильника нет у меня избавления
от цепей.
Ремесленные и торгово-купеческие термины становятся популярными и в эпистолярном жанре, где в зависимости от профессиональной принадлежности адресата в частное или деловое послание включалась определенная лексика. Многочисленные примеры такой корреспонденции приведены Васифи в сочинении «Удивительные события». Выдержанные в духе изысканной риторики, эти послания свидетельствуют не только о широком вовлечении ремесленников в литературную жизнь эпохи, но и о влиянии их вкусов на литературную моду, с одной стороны, и о повышении их требований к произведениям изящной словесности, с другой.
Об официальном признании «ремесленной» поэзии говорит включение ее представителей с указанием рода занятий и происхождения в антологии Наваи и Фахри (например, лепешечник Хайдар, художник Ходжа Мухаммад, мастер по изготовлению ножей Файзи, изготовитель стрел Максуд, портной Кахи, шорник Ахмад и др.), а также в тазкире Нисари (ум. 1596) «Увещеватель любимых» (Музаккир ал-ахбаб, 1566/67) и др.
‘Абд ар-Рахман Джами
‘Абд ар-Рахман Джами родился в Герате 7 ноября 1414 г. в богословской семье: его отец и дед были влиятельными духовными лицами. Еще мальчиком он проявил незаурядные способности к наукам. Учиться он начал в Герате, но вскоре в поисках более эрудированных наставников будущий поэт отправляется в Самарканд, где занимается у сотрудника Улугбека – Кази-зада Руми и других выдающихся ученых. Вернувшись в Герат, Джами удивляет всех своими знаниями. Кроме богословия и философии Джами постиг точные науки, а также гуманитарные, в особенности филологические. Познания Джами делали его неуязвимым в публичных спорах и диспутах. Однако, еще будучи слушателем медресе, он проявляет независимость нрава, отказавшись прислуживать учителю и сопровождать его в поездках. Поэтому вместо блестящей карьеры чиновника или официального ученого Джами вступает на путь суфизма. Своим наставником он избирает Са‘д ад-Дина Кашгари (ум. 1456), связанного в прошлом с основателем крупнейшего дервишеского братства Баха ад-Дином Накшбандом (ум. 1390). Основные положения накшбандийа сводились к исполнению заветов Пророка и его сподвижников, добыванию средств к существованию своим трудом, служению ближним, к какой бы вере они ни принадлежали, утверждению наук, отрицанию аскетизма и отшельничества. Философское подтверждение учению Накшбанда Джами нашел в сочинениях великого шейха Ибн ал-‘Араби (1165–1240), перед которым преклонялся.
Жизнь Джами протекала тихо. Женившись на дочери своего наставника, он преумножил личные средства, но, тем не менее, вел скромную жизнь, общаясь лишь с учениками и друзьями. Свои средства он отдавал на благоустройство Герата, развитие образования и поддержку литературных дарований. Авторитет Джами рос, но придворным поэтом он не стал. Однако к его советам прислушивался не только правитель Герата. Репутация Джами позволяла ему вступать в переписку с другими государями и посвящать им свои произведения. Так, один из философских трактатов Джами посвящен правителю Малой Азии Султан-Мухаммаду (1451–1481), с которым автор состоял в переписке; третья тетрадь «Золотой цепи» адресована другому правителю Малой Азии султану Байазиду II (1481–1512), к которому Джами питал особое расположение.
В 1472 г. Джами отправился в паломничество, продлившееся почти полтора года. Его сопровождали ученики и последователи, ему устраивались торжественные встречи, он блистал в диспутах и беседах. Однако по возвращении в Герат Джами узнал о нападках некоторых багдадских богословов шиитского толка, которые усмотрели в его выступлениях искажение вероучения. Несмотря на то, что обвинение было официально снято, Джами распустил своих мюридов и после этого случая поддерживал связь лишь с близкими друзьями. В это время он теснейшим образом общается с ‘Алиширом Наваи, который в 1476/77 г. стал его учеником. Как результат многолетней дружбы и длительного духовного общения в творчестве двух поэтов сложилась единая идейно-художественная концепция, а их взгляды способствовали созданию особого культурного климата в Герате.
Джами умер в 1492 г. Его хоронила правящая фамилия, вельможи, высшее духовенство
