Карл Клаузевиц - О войне. Части 5-6
Если бы не было этого всеобщего стремления к покою и сохранению существующего, то несколько сложившихся государств не могли бы спокойно существовать бок о бок более или менее продолжительное время, они неминуемо слились бы в одно. Таким образом, если современная Европа существует в нынешнем ее виде более тысячи лет, то мы можем приписать это явление лишь вышеуказанной тенденции общих интересов, и если защита комплекса не всегда была достаточной для сохранения каждого в отдельности, то это представляет лишь известные ненормальности в жизни комплекса, которые, однако, его не разрушили, а, напротив, были им преодолены.
Было бы совершенно излишним перечислять множество событий, когда перемены, чересчур нарушавшие равновесие, встречали противодействие в более или менее явной реакции других государств или же вовсе не были допущены ими; самый поверхностный взгляд, брошенный нами на страницы истории, покажет нам это. Мы хотим поговорить лишь об одном случае, ибо он всегда на устах тех, кто смеется над мыслью о политическом равновесии, а также потому, что он имеет особенное отношение к сказанному как пример гибели мирного оборонявшегося государства, не вызвавшей участия и поддержки других государств.
Мы говорим о Польше. Тот факт, что государство с 8 миллионами жителей могло исчезнуть, будучи разделено между тремя другими государствами, причем ни у одного из остальных государств меч не обнажился, представляется на первый взгляд таким случаем, который или служит достаточным доказательством общей недейственности политического равновесия, или по меньшей мере показывает, до каких пределов бессилие равновесия простирается в отдельных случаях. Что государство таких размеров могло исчезнуть и сделаться добычей других государств, принадлежавших уже к числу наиболее могущественных (Россия и Австрия), представляется совершенно исключительным случаем, а если и такая крайность не могла затронуть ни одного из общих интересов всего европейского концерта, то с полным правом, по-видимому, можно было бы сказать, что реальность, какою эти общие интересы обладают в смысле сохранения интересов отдельного государства, должна почитаться воображаемою. Но мы остаемся при своем мнении, что один случай, как бы поразителен он ни был, ничего не доказывает против совокупности их, и утверждаем далее, что гибель Польши вовсе не является такой необъяснимой, как она может показаться на первый взгляд. Можно ли было смотреть на Польшу как на европейское государство, заслуживающее одинаковой мерки с другими членами европейского концерта? Нет. Это было государство варварское, которое, вместо того чтобы лежать, как Крымское ханство на берегу Черного моря, на грани европейского государственного мира, было расположено среди него на Висле. Мы не хотим этим сказать что-либо презрительное о польском народе, не хотим этим и оправдывать раздела этой страны, но стремимся лишь взглянуть на вещи так, как они есть. В течение ста лет это государство в сущности не играло никакой политической роли и служило лишь яблоком раздора для других. При его состоянии и государственном устройстве оно никоим образом не могло бы долго просуществовать среди других государств, а существенное изменение в его варварском состоянии потребовало бы половины или целого столетия при условии, если вожди польского народа этого пожелали бы. Однако эти последние сами были еще слишком варварами для того, чтобы захотеть подобного изменения. Государственная неурядица и безграничное легкомыслие шли рука об руку, и они, таким образом, покатились в бездну. Задолго до раздела Польши русские чувствовали себя там как дома; понятия самостоятельного, определенного извне государства уже не существовало, и можно с уверенностью сказать, что если бы не произошел раздел Польши, она должна была бы обратиться в русскую провинцию. Не будь всего этого и будь Польша государством, способным обороняться, три державы не так легко приступили бы к ее разделу, а те государства, которые, как Франция, Швеция и Турция, были наиболее заинтересованы в ее целости, могли бы тогда совсем иначе содействовать ее сохранению. Но нельзя, чтобы сохранение государства всецело ложилось на плечи других государств; это уже является чрезмерным требованием.
В течение более чем ста лет несколько раз поднимался вопрос о разделе Польши, и за это время на нее приходилось смотреть не как на запертый дом, а как на проезжую дорогу, по которой постоянно бродили чужие вооруженные силы. Неужели другие государства обязаны были этому препятствовать, неужели они должны были все время стоять с обнаженным мечом на страже неприкосновенности польских границ? Это значило бы требовать морально невозможного. В те времена Польша политически представляла собой не более как необитаемую степь; и точно так же, как невозможно было бы ограждать такую расположенную среди других государств, никем не защищаемую степь от их посягательств, так невозможно было обеспечить и неприкосновенность так называемой польской государственности. По всем этим причинам не следовало бы удивляться бесшумному исчезновению Польши больше, чем незаметному исчезновению Крымского ханства; турки во всяком случае были более заинтересованы, чем какое-либо из европейских государств, в сохранении Польши; но они понимали, что было бы бесплодным усилием поддерживать не способную к сопротивлению степь.
Мы возвращаемся к нашему предмету и полагаем, что нам удалось доказать, что в общем обороняющийся может больше рассчитывать на помощь извне, чем наступающий; он с тем большей уверенностью может на нее рассчитывать, чем важнее его существование для других, чем здоровее и сильнее его политическое и военное состояние.
Мы здесь указали на специфические средства обороны в полном их объеме, в отдельном случае не все они будут в распоряжении обороняющегося, это разумеется само собой; в одном случае будет недоставать одних, в другом – других, но общему понятию обороны они принадлежат полностью.
Глава VII. Взаимодействие наступления и обороны
Теперь мы приступим к рассмотрению в отдельности обороны и наступления, поскольку можно провести грань между ними. Мы начинаем с обороны по следующим причинам. Конечно, вполне естественно и необходимо основывать правила обороны на правилах наступления и правила наступления на правилах обороны, однако или наступление, или оборона должны иметь еще третий пункт, чтобы весь ряд представлений мог с чего-нибудь начаться, а следовательно, стал бы возможен. Таким образом, первый вопрос заключается в том, чтобы уяснить этот пункт.
Если мы философски подойдем к происхождению войны, то увидим, что понятие войны возникает не из наступления, ибо последнее имеет своей абсолютной целью не столько борьбу, сколько овладение, а из обороны, ибо последняя имеет своей непосредственной целью борьбу, так как очевидно, что отражать и драться – одно и то же. Отражение направлено лишь на нападение и, следовательно, непременно его предполагает; между тем нападение направлено не на отражение, а на нечто другое, а именно на овладение и, следовательно, не предполагает непременно отражения. Поэтому вполне естественно, что если оборона первая вводит в действие стихию войны и лишь с ее нарождением образуется деление на две стороны, то оборона же первая устанавливает и законы войны. Здесь речь идет не о каком-либо конкретном случае, но о случае общем, отвлеченном, намечаемом теорией для определения своего пути.
Таким образом, мы теперь знаем, где надо искать твердой точки опоры вне взаимодействия наступления и обороны, а именно – в обороне.
Если это заключение правильно, то для обороняющегося должны существовать побудительные причины, определяющие его поведение даже тогда, когда он еще ничего не знает о том, что будет делать наступающий, причем эти основания должны быть достаточными, чтобы дать назначение средствам борьбы. Наоборот, наступающий, до тех пор, пока он ничего не знает о своем противнике, не должен иметь никаких побудительных причин, определяющих его поведение и характер применения его боевых средств. У него не должно быть данных предпринять что-либо другое, как только захватить боевые средства с собой, т. е. овладеть чем-либо при помощи своей армии. Это отвечает действительности, ибо создать боевые средства еще не значит распорядиться ими, и наступающий, который берет их с собой, исходя из совершенно общего предположения, что они ему понадобятся, и который имеет в виду овладеть страной при помощи армии, вместо того чтобы сделать это при помощи комиссаров и прокламаций, этим еще не выполняет никакого положительного военного акта; между тем обороняющийся, который не только собирает свои боевые средства, но и размещает их в соответствии с тем, как он намерен вести борьбу, впервые проявляет деятельность, к которой действительно подходит понятие войны.
