Карл Клаузевиц - О войне. Части 5-6
Тесная связь между так понимаемым существом ландвера и обороной очевидна, и столь же очевидным является то, что такой ландвер всегда должен быть скорее отнесен к обороне, чем к наступлению; и, конечно, те стороны ландвера, которые заставляют нас предпочитать наступлению оборону, выскажутся полнее в последней.
2. Крепости. Влияние крепостей наступающего ограничивается ближайшим к границе районом и проявляется лишь в слабой степени; у обороняющегося оно распространяется и в глубину его территории, поэтому у него играют роль несколько крепостей, и воздействие их имеет гораздо большую интенсивность. Крепость, вызвавшая и выдержавшая настоящую осаду, несомненно, ложится более тяжелым грузом на чашу весов войны, чем такая, укрепления которой лишь устраняют мысль о захвате данного пункта, т. е. не отвлекают на себя сил противника и не уничтожают их.
3. Население. Хотя влияние отдельного жителя театра военных действий на ход войны большей частью заметно не более, чем воздействие капли воды в составе целого потока, все же даже в тех случаях, когда нельзя говорить ни о каком народном восстании, общее влияние, которое имеют жители страны на войну, весьма значительно. В своей стране все идет гораздо легче, конечно при предпосылке, что настроение подданных этому понятию [80] не противоречит. Все поставки, и крупные и мелкие, делаются неприятелю лишь под давлением ясно чувствуемой силы; последнюю приходится отрывать из состава армии, которая затрачивает для этого много людей и усилии. Обороняющийся получает все – если и не всегда так добровольно, как это имеет место в случаях восторженного самоотвержения, то по проторенной дороге гражданского послушания, являющегося второй природой обывателя; да и это послушание поддерживается совсем иными, исходящими уже не от армии, а от правительства мерами устрашения и принуждения. Но и добровольное содействие, вытекающее из искренней преданности, несомненно будет весьма значительным, поскольку оно всегда проявится в тех случаях, когда не требуется никаких жертв. Отметим здесь хотя бы один пункт, имеющий огромное значение для ведения войны, это – осведомление; мы имеем в виду не столько те единичные крупные и важные данные, о которых доносят агенты разведки, сколько бесчисленное множество мелких соприкосновений с неизвестностью, в которые вступает каждодневная служба армии; именно в этой области хорошие отношения с населением дают обороняющемуся общее преимущество перед нападающим. Каждый малый дозор, каждый полевой караул, каждый командированный офицер – все они за нужными им сведениями о неприятеле, о друзьях и врагах обращаются к местным жителям.
Если от этих общих, всегда имеющихся налицо отношений мы перейдем к особым случаям, когда население начинает принимать непосредственное участие в борьбе, вплоть до высочайшего его напряжения, когда, как в Испании, население само ведет борьбу в форме народной войны, то мы поймем, что здесь речь идет уже не об одном лишь усилении содействия, оказываемого народом, но возникает подлинная новая величина; отсюда мы можем указать на:
4. Вооружение народа, или ландштурм, как на своеобразное средство обороны.
5. Наконец, как последнюю опору обороняющегося мы можем назвать союзников. При этом, конечно, мы не разумеем обыкновенных союзников, которых имеет и наступающий, но тех, которые существенно заинтересованы в сохранении государства. Если мы обратим внимание на комплекс государств современной Европы, то увидим (чтобы не говорить о систематическом регулировании равновесия сил и интересов, какого на самом деле нет и которое часто поэтому справедливо оспаривается), что, неоспоримо, крупные и мелкие интересы государств и народов перекрещиваются между собой самым разнообразным и изменчивым способом. Каждая такая точка скрещения образует закрепляющий узел, ибо в ней направление одного интереса уравновешивается направлением другого. Посредством всех этих узлов образуется большее или меньшее сцепление целого, и это сцепление при всяком изменении должно частично преодолеваться. Таким образом, общая сумма отношений государств между собой скорее действует в направлении сохранения целого в его настоящем оформлении, чем в направлении его изменения, т. е. в общем господствует тенденция сохранения.
Так, мы полагаем, надлежит понимать мысль о политическом равновесии, и в этом смысле она будет возникать сама собой повсюду, где несколько культурных стран будут вступать в разносторонние соприкосновения между собой.
Насколько эта тенденция общих интересов действительна в отношении сохранения существующего положения, является другим вопросом; конечно, можно представить себе такие изменения во взаимоотношениях отдельных государств, которые облегчают деятельность целого, и другие, которые ее затрудняют. В первом случае это – попытки развить политическое равновесие, и так как их тенденция совпадает с тенденцией общих интересов, то они будут иметь на своей стороне и большинство этих интересов. В другом случае это – отклонения от политического равновесия, преобладающая деятельность отдельной части, настоящая болезнь. Неудивительно, что болезни возникают в таком слабо связанном целом, как множество мелких и крупных государств, ведь они встречаются и в удивительно упорядоченном органическом целом всей живой природы.
Таким образом, если нам укажут на примеры в истории, когда отдельным государствам удавалось осуществить значительные перемены исключительно в своих интересах, а целое не делало и попытки тому воспрепятствовать, или даже на такие случаи, когда отдельное государство имело возможность настолько подняться над остальными, что оно стало почти неограниченным владыкой комплекса государств, – то мы отметим, что это отнюдь не доказывает отсутствия тенденции общих интересов к сохранению существующего положения, но лишь то, что ее влияние в данный момент было недостаточно велико. Тяготение к известной цели есть нечто отличное от движения к ней, но из-за этого еще нельзя отрицать его существования. Значение такого тяготения мы особенно ясно можем усмотреть из небесной динамики.
Мы говорим: тенденция к равновесию заключается в стремлении к сохранению существующего положения, причем мы, конечно, предполагаем, что в этом положении заключается покой, т. е. равновесие, ибо там, где оно нарушено, где появилось напряжение, там тенденция к равновесию может быть направлена и к переменам. Но эти перемены, если мы обратим внимание на природу предмета, могут коснуться лишь отдельных немногих государств и ни в коем случае не распространяются на большинство их. Таким образом, можно быть уверенным, что сохранение большинства государств будет всегда поддерживаться и обеспечиваться общими интересами всех и что каждое отдельное государство, которое еще не находится в состоянии напряжения и натянутости по отношению ко всему комплексу, в течение своей обороны найдет большее число интересов на своей стороне, а не против себя.
Кто смеется над этими размышлениями как над утопическими мечтаниями, тот грешит против философской истины. Если последняя позволяет нам познать те отношения, в которых существенные элементы вещей противостоят один другому, то было бы, конечно, необдуманно, опуская все случайные воздействия, выводить отсюда законы, на основе которых можно регулировать каждый отдельный случай. Но кто, по словам великого писателя, не может возвыситься над уровнем анекдотов, кто только из них строит всю историю, везде начинает с самого индивидуального, с верхушки событий, и углубляется в предмет лишь постольку, поскольку он находит к тому те или другие поводы, никогда, следовательно, не доходя до господствующих, общих, лежащих в основе отношений, – мнение такого человека в лучшем случае может иметь какую-либо ценность только для отдельного явления. Все, что философия устанавливает как общий вывод для ряда случаев, представляется ему подобным сновидению.
Если бы не было этого всеобщего стремления к покою и сохранению существующего, то несколько сложившихся государств не могли бы спокойно существовать бок о бок более или менее продолжительное время, они неминуемо слились бы в одно. Таким образом, если современная Европа существует в нынешнем ее виде более тысячи лет, то мы можем приписать это явление лишь вышеуказанной тенденции общих интересов, и если защита комплекса не всегда была достаточной для сохранения каждого в отдельности, то это представляет лишь известные ненормальности в жизни комплекса, которые, однако, его не разрушили, а, напротив, были им преодолены.
Было бы совершенно излишним перечислять множество событий, когда перемены, чересчур нарушавшие равновесие, встречали противодействие в более или менее явной реакции других государств или же вовсе не были допущены ими; самый поверхностный взгляд, брошенный нами на страницы истории, покажет нам это. Мы хотим поговорить лишь об одном случае, ибо он всегда на устах тех, кто смеется над мыслью о политическом равновесии, а также потому, что он имеет особенное отношение к сказанному как пример гибели мирного оборонявшегося государства, не вызвавшей участия и поддержки других государств.
