Сергей Карпущенко - Коронованный странник
- Что за оказия! - разом насторожился командир полка и подошел к окошку. Дом его был хоть и просторным, длинным, но низким, одноэтажным, совсем немного приподнятым над уровнем дороги, и полковник сразу же увидел, что к дому подходят вооруженные ружьями и шпагами поселяне, хозяева и солдаты. Все сильно возбуждены, машут руками, лица разгорячены, гневливы. Толпа подвалила к дому, и люди, усилив крики, постреляв немного в воздух, то ли чтобы прогнать остатки робости, то ли с целью постращать полковника, перешли к главному: послышались требования, прекрасно достигавшие ушей полкового начальства:
- Эй, злыдари-мучители наши! Чтоб сей минут выдать нам батюшку-царя, милостивца нашего!
- Цейхгауз мы взяли, ружья у нас и заряды, да людей целый батальон! Крови лишней не хотите - государя нашего, заступника, отдайте тотчас!
Хлопнул выстрел, лопнуло стекло, и пуля рассадила багетовую раму на картине. Полковник бросил на Александра взгляд полный презрения и гнева:
- Вот к чему фантазии ведут, господин капитан! Ну, ответишь за все перед судом!
Сказал и к ковру метнулся, на котором висели ружья, сабли, пистолеты. Несуетливо стал выдергивать оружие из петель, говоря меж тем офицерам, старавшимся, во избежание ранения от шальной бунтарской пули, стоять подальше из окна:
- Вот пистолеты, ружья! Там, в шкафу - готовые патроны, зарядов пятьдесят. Необходимо злодеям дать отпор. Сия сволочь только силу признает - если выпустим этого фигляра с лицом императора Александра, все равно пойдут на приступ, ведь доказал же им кривляка этот, что их беды лишь по нашей вине и происходят. Ну, берите!
Полковник, майор и прапорщики разобрали оружие, ящик с патронами тоже извлекли, поставили туда, где влетевшая случайно пуля не смогла б взорвать весь боеприпас. Полковник ударом ноги распахнул окно, выстрелил в толпу два раза и, услышав стоны раненых, победно прокричал:
- Ага! Так-то вам, ракальям, и надо! Прочь отсюда, оружие - в цейхгуаз, а сами разойдитесь по домам и ждите моего решения! Никакого императора здесь нет, а находится со мною рядом офицер-бунтовщик, коего я отдам под суд без промедления!
Но уговоры полковника не возымели действия, толпа поселян загудела ещё пуще, зацвинькали пули, влетавшие через открытое окно, но послышался крик:
- Робята, не палите! Государя зацепим! Иначе поступить надобно!
Бунтовщики перестали кричать и стрелять, и полковник, следивший за ними из окна, передавал стоящим с ним рядом офицерам:
- В кучу собрались, слушают кого-то. Понятно, со стороны крыльца они в дом вломиться не посмеют, нас испугаются, а вот с задов подойти да на крышу забраться, проломить её да внутрь дома проникнуть - вполне смогут. Не удержаться нам...
- Что ж делать будем? - спросил майор, но вместо полковника ответ ему дал Александр. Он страшился перспективы представить перед судом, который непременно раскрыл бы его инкогнито, и тогда о монашестве, покое нужно было бы забыть. Сейчас в бунтующих поселянах он видел свою защиту, хоть и не одобрял избранных ими способов перемены власти и избавления его самого от суда.
Господин полковник, ваши подчиненные разъярены, вам не избежать расправы подобной той, которая постигла чугуевское полковое начальство. Да, пусть я - не Александр Первый, но эти невежественные люди поверили мне и будут бороться за мое освобождение до конца. Ваше упорство усугубит и жестокость расправы над вами!
- Так вы ещё пугаете меня? - ловко подбросил в воздух пистолет полковник и поймал его.
- Не пугаю, а предупреждаю. Вы все сумеете сберечь себе жизнь, лишь освободив меня. В ином случае готовьтесь к страшному концу. Я же со стороны своей обещаю утихомирить мятежников, потому что и сам не являюсь сторонником бунтов. Я выйду к ним и скажу, что я не государь. Уверен, это сообщение их успокоит. Тем самым я заглажу свою вину перед вами...
Полковник, наморщив высокий лоб, казалось, был погружен в обдумывание предложения странного капитана, так похожего на настоящего императора России.
- Я согласен, - сказал он наконец, - прыгайте в окно или выходите на улицу с крыльца. Но... но, если вы сообщите сей сволочи о том, что не являетесь царем и просто... пошутили, то я уверен, что сия новость настолько разъярит их, что головы лишимся не только мы, но и вы, любезнейший. Вам надобно вновь предстать перед ними в обличье императора, но теперь не к бунту вы станете призывать мятежников, а к смирению. Только вы, как их государь, и сможете сладить с ними!
Александр, страшно довольный тем, что сумел договориться с полковником, что бунт, возникший по его вине, будет вскоре усмирен, вскочил на подоконник, и тут же его узнали - толпа вновь загудела, раздался радостный рев двух-трех сотен поселян, человек десять отделились от людского месива, подбежали к дому, подставили свои руки, и когда Александр соскочил с подоконника, его подхватили и понесли туда, где кипел водоворот радости.
- Наш, наш государь! - вопил один, а другой поселянин силился перекрыть его голос.
- Заступника, милостивца уберегли, сохранили!
- Что прикажешь, батюшка, то исполним! Полковника да штаб его, как мокриц, прихлопнем! Только прикажи!
Командир полка, внимательно следивший из-за занавески за тем, что происходило на улице, видел, как расцветилось лицо господина капитана улыбкой довольства, счастья, когда поселяне тянули к нему свои руки в надежде, что удастся прикоснуться хотя бы к его одежде, как он сам протягивал к этим людям руки, и в голове полковника рождалась одна за другой странные мысли: "Или он сумасшедший, или на самом деле император Александр, третьего быть не может. Но ни в первом, ни во втором случае бунт страдания сего человека усмирен не будет: сумасшедший поведет сволочь на штурм дома, а... государь просто не сумеет удержать сию толпу. В любом случае нужна подмога, а там посмотрим!"
- Шульце! - круто повернулся полковник в сторону стоящих за ним офицеров. - Из кухни дверь ведет прямо на конюшню. Мой Цыган оседлан, выводите его тихонько да и задами скачите в Терентеевку, в расположение второго батальона. Пусть выступают с полной выкладкой, с ружьями и тесаками, да зарядов чтоб у каждого в суме патронной было б не меньше трехз десятков. Часа два мы здесь сумеем продержаться, а там... от вашей сноровки все зависеть будет. Скажете майору Затекайло, чтобы людей дорогой готовил к бою - мой приказ! Ну, идите же, голубчик Шульце. На вас надежда!
... Александр, не имея сил да и желания говорить с поселянами строго, приказывать им что-то, робко старался урезонить их, уговаривая разойтись по домам, но те не слушали его. Сознание того, что они высвободили императора России из плена злого полковника. вселяла в их сердца уверенность в том, что они не такие уж и слабые, если лучший и самый сильный человек страны воспользовался их помощью. Настоящий царь, хоть и становился знаменем их дела, но не более того - во всем прочем они ощущали себя главными, замечали, что Александр Павлович обладает ""тонкой кишкой", слабоват и трусоват. Короче, все видели и понимали, что и царь без них - ничто, да и они без него - пустое место, крылья ветряной мельницы, лишенной вала и жерновов.
- Когда же, батюшка, главных в полку менять будем? - спрашивали у Александра. - Может, сам ты полковником у нас будешь?
- Нет, детушки, - отвечал смущенный и радостный одновременно Александр. - Я вам из Петербурга нового, доброго полковника пришлю, говорил и сам не верил в истинность своих слов. - Только вы старого полковника трогать не могите - за жестокость и бесчинства и я вас по головке не поглажу.
Но поселяне видели, что император всецело на их стороне, а поэтому шутливо отвечали на такое предупреждение:
- Отчего ж? Занозу без боли да крови не вынуть, а мы командиру нашему благодарность принести должны. Или нам к Аракчею двинуть да с него спрашивать?
- Нет, уж ты, государь, с Аракчеем сам разберись, ты к нему ближе, а мы уж здеся миром, собственным умишком решим, кому нами командовать. Дозволение нам на вытаскивание занозов дай!
- Хорошо, даю, - размягчился, расчувствовался Александр от ощущения полного слияния его чувств с чувствами народа, которым он управлял почти четверть века. Народ представлялся ему сейчас сильным и умным, достойным такого правителя, как он, и Александру страстно хотелось побыть императором ещё хотя бы часик, а потом сесть на коляску и покатить в Киев, до которого оставалось совсем недалеко.
... Этот час пролетел быстро, и Александр понимал, что никогда прежде он не слышал так много добрых слов, не ловил такое множество взоров любви и преданности, и ему было жаль того, что единение с подданными произошло так неожиданно, при таких странных обстоятельствах, где он, олицетворявший одним своим именем закон и порядок, вдруг очутился во главе бунтовщиков, ставших таковыми по причине его собственного произвола и неосведомленной поспешности.
