Сергей Карпущенко - Коронованный странник
- Сударь, или забыли, что со Спасителем случилось, когда заподозрили его, что называл он себя царем Иудейским? По какому праву прибыли в расположение вверенного мне полка? Почему налево и направо раздаете деньги? Зачем говорите о смене начальства?!
Александр понял. что настала именно та крайняя минута, когда он должен действовать от имени государя, от своего имени.
- Молчать, полковник! - прокричал он, продолжая стоять на коляске, но крик получился у него совсем не страшный, а какой-то взвинченно-нервный, высокий, неубедительный. - Я - император Александр Павлович и вправе поступать так, как считаю нужным! Вы же можете себя считать лишенным звания и должности за беспорядки, коим в полку вы стали причиной ввиду преступной нерасторопности!
А полковник стоял перед Александром в горделивой позе и улыбался, потом вдруг резко сдвинул брови и бросил кому-то через плечо:
- Арестовать его! Взять шпагу!
И через несколько мгновений Александр безо всяких церемоний был сдернут с коляски майором и подполковником, из его ножен ловко извлекали шпагу и, как он ни бился, взятый под руки крепко двумя прапорщиками, как ни протестовал, уверяя всех, что арестовавшие его люди оскорбили им императорское величество и за этот поступок их ждет суд и казнь, по меньшей мере каторга, полковник остался равнодушен и спокоен. Он лишь сказал конвоирам Александра, когда его провели сквозь толпу взиравших на него с большим сочувствием людей:
- Ведите за мной... - И сам пошел вперед, беспечно насвистывая мелодию из "Волшебной флейты".
А когда поселяне проводили взглядами уводимого Александра, один из них осторожно спросил у Ильи, сидевшего на облучке с головой, грустно склоненной на грудь:
- Эй, дядя, а что, барин твой и впрямь государь император, ась?
Илья же, находившийся в сильном смятении, нещадно ругавший себя за то, что настаивал на том, чтобы Александр стращал людей своим титулом и именем, сильно ударив по сапогу кнутовищем, ничего не сказал поселянину - только посмотрел на него так страшно, что тот отшатнулся уверенный, что такой суровый и беспощадный взгляд может быть лишь у личного кучера самого батюшки царя.
Когда Александра провели в комнату в полковничьем доме, командир полка, красивый горбоносый мужчина, серьезный и строгий, много читавший, но не любивший либерализма в армии, попросил полковника и майора остаться, а сам присел на краешек своего рабочего стола и, снова сложив на груди руки, уставился на стоящего перед ним Александра, подавленного вновь свалившимися на него неприятностями. Да, полковник, не раз видевший императора, признавал, что человек в капитанском мундире очень похож на него, но доводы рассудка заставляли его не верить сейчас своим глазам. Царь не мог разъезжать по России в коляске в мундире егерского капитана без охраны, свиты, практически без слуг. Главным же контрдоводом было то, что царь не мог выстоупать в роли вдохновителя бунта, призывающего подчиненных свергнуть своего командира. Насмотревшись на Александра вдоволь, полковник резко обернулся назад и взял со стола широкий лист бумаги.
- Господин капитан, я охотно бы поверил вам, что вы являетесь монархом Российской империи, но как быть с сообщением "Санкт-Петербургских ведомостей", доставляемых мне регулярно фельдъегерской почтой?
Александр потупился. За все время своего путешествия он ни разу не осведомился через газеты или каким-нибудь иным путем, что произошло после того, как он оставил Бобруйск. В глубине души он надеялся, что Норов будет разоблачен и на престол взойдет брат Николай. И тут Александру страшно захотелось узнать, что же пишут "Ведомости". Если сообщают о замешательстве, царящем при дворе в связи с исчезновением Александра, то полковник имел бы сейчас все основания отнестись к нему как к пропавшему царю, а если тревоги нет?
- Так и о чем же пишут газеты?
- Да о разном, - ударил полковник по бумажному листу. - Но главное, в последнем нумере сообщается о том, что государь император Александр Павлович жив-здоров, изволил посещать военные поселения в Новгородской губернии и весьма остался доволен увиденным, потом принимал персидского посланника, затем присутствовал на параде гвардейских полков на Царицыном лугу. Вам ещё рассказать, чем изволил заниматься государь?
- Н-нет, довольно, - покраснел Александр. Он понимал, что оказался в ещё более дурацком и даже опасном положении, чем тогда, в Гомеле. Полковник мог вполне предать его военному суду, который быстро бы выяснил, кто он такой на самом деле. Конечно, никакого преступления по выяснении его личности царю бы не вменили, но скандал разразился бы громкий, на всю Европу.
- Итак, - продолжал полковник, - я, признаюсь, замечаю в чертах вашего лица сходные признаки с лицом их величества, но скажите, государь, полковник усмехнулся, - как вы сумели за неделю добраться до Украины из Петербурга?
Нет, настаивать на том, что настоящий император здесь, в этой комнате, а не в столице государства, Александр не смел, но тогда оставалось лишь одно: признать за собой вину, назвавшись Норовым. Александр чувствовал себя сейчас прескверно, однако набрался решимости и заговорил:
- Господин полковник, я на самом деле... не император...
- Я догадывался об этом, - тонко улыбнулся командир полка.
- Просто, обладая внешностью, как мне все говорили, похожей на внешность нашего обожаемого монарха, я иногда ощущал в себе... как бы это выразиться, право немного пофантазировать. Я попал в расположение вашего полка случайно и нечаянно узнал о тяжкой жизни поселян, вот во мне и взыграло... Вот мой отпускной билет, - и Александр вынул из кармана документ.
Полковник взглянул на лист и подал билет Александру:
- Господин капитан, вы, видно, полагаете, что ссылки на случайное сходство с императором и на блажь фантазировать, воображая себя настоящим царем, избавят вас от необходимости ответить перед военным судом? И это в то время, когда армия заражена духом революции, бунта? Нет, сударь никакие уловки вам не помогут, и вы ответите за то, что своими речами прямо призывали поселян к перемене полковой власти, что, согласно Воиснкому артикулу, карается смертной казнью!
Александр слушал, и двойственное чувство переполняло его. Ему нравился полковник, стремящийся пресечь пунт в своей части, стоящий на страже интересов империи, но ему не нравился полковник, который довел своих подчиненных до отчаяния.
- Меня предать военному суду? - неожиданно дерзко, если не грубо, спросил Александр. - Сие за что же? За то, что я посочувствовал страдающим от вашего неуправства людям? Или вы не знаете, как живут люди в новгородских поселениях графа Аракчеева? Здесь же земли куда тучнее, чем там, на севере, а посему и положение поселян должно быть лучше! Вы же, не умеющий управиться со своими прямым обязанностями, посвящающий, как видно, досуг чтению газеток, а не радению о благе вверенных вашему попечению и управлению людей, смеете оскорблять меня угрозами! Только посмейте привлечь меня к суду - узнаете, кто более из нас двоих достоин смертной казни! Не видели разве, что отпускной билет подписан самим государем Александром Павловчием?
Но полковник, воевавший и под Смоленском, и под Бородино, побывавший и в славных заграничных походах, был не робкого десятка, и возможная близость капитана-бунтаря к особое императора его совсем не пугала. Соскочив со стола, на котором сидел, он вплотную приблизился к Александру и с угрозой зашептал:
- Под Чугуевом, сударь, землю тоже богатые, да только и там в поселениях людишкам не сладко жилось - секир башка полковому начальству учинили! Да только, господин капитан, не в начальстве дело, а в системе. Не я военные поселения измышлял, не мне и на казнь идти...
- А... кому же? - поперхнулся словом Александр.
- Тому, - злобно шептал полковник, крутя пуговицу на сюртуке Александра, - тому, кто сии выдумки измыслил!
И Александру вдруг показалось, что полковник смотрит на него с такой ненавистью из-за того, что уверен - перед ним стоит виновник народных бед, русский царь, но он позволяет себе говорить с царем так вольно по причине его притворства. Полковник продолжил спустя полминуты:
- Но мы, сударь, не станем искать виновников - до тех далече! Займемся теми, кто поближе, а именно вами. Вы, господин капитан, сейчас же отправитесь на гауптвахту, а там, чтобы удобнее сидеть было на соломке, застелите её своей горностаевой мантией! - И полковник крикнул, призывая, должно быть, конвоиров-прапорщиков: - Шульце! Переверзев! Ко мне!
Но едва отворились двери и в комнату вошли молодые офицеры, чтобы вести Александра на гауптвахту, как за окном послышалось какое-то нарастающее гудение, точно к полковничьему дому, к самому окну подлетал пчелиный рой.
- Что за оказия! - разом насторожился командир полка и подошел к окошку. Дом его был хоть и просторным, длинным, но низким, одноэтажным, совсем немного приподнятым над уровнем дороги, и полковник сразу же увидел, что к дому подходят вооруженные ружьями и шпагами поселяне, хозяева и солдаты. Все сильно возбуждены, машут руками, лица разгорячены, гневливы. Толпа подвалила к дому, и люди, усилив крики, постреляв немного в воздух, то ли чтобы прогнать остатки робости, то ли с целью постращать полковника, перешли к главному: послышались требования, прекрасно достигавшие ушей полкового начальства:
