Александр Михайлов - Чеченское колесо
Мы будем зимой и летом, осенью и весной, ночью и днем, утром и вечером жечь, взрывать, резать и убивать, чтобы у вас кровь стыла в ваших жилах от ужасов нашего возмездия.
Чтобы вашего духу не осталось после того, как вы прочитаете то, что мы для вас приготовили, мы найдем вас везде, помните это всегда: убить кровопийцу - значить совершить благое, святое дело здесь и на том свете. Вон из наших земель, и чтобы никогда больше не заикались об Азовском, Черном или Каспийском море. Они никогда не были и не будут вашими, отныне вы не увидите их как своих ушей, а все, что вы оставите, не заменит того долга, который вы нам ещё будете обязаны выплачивать ежегодно до вашего последнего дня.
Как же русские не понимают, что пришел их последний день, что они закончат так же бесславно, как в свое время закончили Рим, Византия, Монгольская и Британская империи! Хватит старых песен о единой и неделимой России. Когда это она была единой? Все её единство заключалось в пьянстве и разврате, воровстве и грабежах, насилии и жестокости».
Совершенно очевидно, что столь яростный призыв есть не что иное, как оскорбление национальных чувств другого народа. Идеология Тагаева, мотивация его идей есть не что иное, как повторение нацистских лозунгов, которые, несмотря на попытки их опровержения официальным Грозным, фактически овладели умами пропагандистов теории независимости.
В отличие от России, дудаевский информационный аппарат не утратил традиций агитпропа. И, безусловно, наиболее талантливым был (и пока остается) бывший комсомольский вожак и партийный публицист Мовлади Удугов.
Все от начала до конца в пропаганде Удугова было густо перемешано ложью, отделить от которой правду было просто невозможно. Он угрожал, он пугал, он нагнетал... Угрозы были одна нелепее другой. Если удавалось, то происшедшие катастрофы декларировались им как акции мщения. Он готов был взять на себя ответственность даже за извержение Везувия... Чем серьезнее становилась ситуация, тем активнее действовала пропаганда бандитов. И она достигала своего результата. Многое из оглашенного чеченским Геббельсом выплескивалось на страницы российских газет. Это раздражало. Раздражало военных, раздражало силовых министров, раздражало президента... «Да что вы, в конце концов, не можете унять нашу прессу...»
Мы неоднократно слышали, и это стало расхожим местом, что в тот период нами прежде всего была проиграна информационная война. Что проигрыш именно информационной войны повлек за собой и военное поражение. Утверждается, что информационное поражение привело к критическому настрою общества к происходящим событиям, что этот настрой заставил власть пересмотреть свое отношение к ситуации в Чечне и перейти к мирному диалогу.
При этом в подобных рассуждениях причина и следствие меняются местами. Какое бы мы ни придавали значение информационному сопровождению, оно вторично. Потому что нельзя выиграть информационную войну, проиграв собственно военную кампанию.
Но такое мнение существует, а потому попытаемся разобраться, почему, при каких обстоятельствах это мнение возникло, на чем оно базируется.
Любая крупная кампания (и не только военная) требует пропагандистского обеспечения. Более того, оно должно начинаться задолго до самой кампании. Перефразируя известное изречение, можно сказать: «Всякая кампания чего-то стоит, если она умеет информационно защищаться!»
В 1994 году этого не было. Да и если честно говорить, то общество просто было не готово к её восприятию. События в Чечне затрагивали интересы ограниченной как по социальному, так и региональному положению группы людей. Более того, все - до 1994 года - происходило как бы с молчаливого одобрения Москвы. Напомню, в октябре 1991 года, фактически сразу после августовских событий, в Чечено-Ингушетии произошел захват власти сепаратистами, были ликвидированы законные органы. К власти пришел режим Джохара Дудаева. Сегодня мы воспринимаем это как точку отсчета всех последующих трагических событий.
Но тогда в жизни народов СССР шла ломка системы. Распад СССР, ликвидация последствий августовского путча, передел сфер политического влияния в Москве и на местах, смена формаций. Наверное, именно поэтому реакция Москвы была противоречивой. То мы пытаемся ввести там ЧП, то делаем резкий откат и выводим войска, оставляя сепаратистам вооружение и технику. К августу 1994 года российская власть понимает возможные последствия, она пытается решить проблему, противопоставляя «официальной» власти неформальных лидеров. Оппозиция режиму Дудаева представляется как освободительное движение. Процессы, происходящие там, подаются невнятно. В том же августе происходят первые вооруженные столкновения в Чечне. И сразу становится ясно, что к радикальным мерам оппозиция просто не готова и не способна. Нужен иной вариант.
Все информационное обеспечение пущено на самотек. Информация о событиях в Чечне подается неосмысленно и невнятно. В это время военное руководство ищет вариант военного воздействия на Дудаева. Без подготовки осуществляется штурм Грозного нашими танкистами. Когда они входили в Грозный, на броне сидела пехота, проводники из чеченцев, которые при первых же выстрелах разбежались, бросив наших танкистов на произвол судьбы. Оставим за скобками вообще разработку этой операции: для всех очевидно, что к ней были привлечены люди, не очень представляющие себе действия вооруженных сил и внутренних войск в подобного рода ситуациях. Но, так или иначе, мы оказались «лицом вниз» и вынуждены были оправдываться перед всем миром? дабы доказать свою логику, правоту через СМИ.
Именно тогда, в ноябре, была предпринята первая попытка создать систему информационного противодействия. Но это уже было поздно. Общественное мнение сформировалось спонтанно и крайне невыгодно для правительства.
Участие российских танкистов в штурме было и причиной и поводом для таких оценок. При этом противниками силовых действий на Северном Кавказе была допущена бестактность к тем, кто добровольно принял участие в этой операции. Их объявили наемниками, хотя, согласно международным конвенциям, наемники - это несколько иное.
И никого из журналистов не интересовало, что каждый гражданин имеет право совместно с органами исполнительной власти принимать меры по пресечению антиконституционных действий тех или иных сил на любой, в том числе и контрактной, основе.
Декабрьская операция 1994 года также началась без пропагандистского сопровождения. И не только пропагандистского... Генеральный штаб оказался неспособен разработать эту операцию в короткие сроки, увязать все нити взаимодействия не только между ведомствами, но и между своими частями и подразделениями. Как у Ярослава Гашека: «Война шла своим чередом, пока не вмешался Генеральный штаб».
Напомню, что декабрьские события проходили накануне католического Рождества. Реакция Запада была своеобразной (он понимал правоту руководства России, боровшегося за территориальную целостность государства): если вы успеете до конца Рождества завершить эту операцию, то мы не заметим, была ли вообще Чечня. Это не удалось. Войска стремились, по команде сверху, быстрее завершить разгром армии Дудаева, это вело и к потерям, и к непродуманным действиям. Результат хорошо известен. И Запад не смог больше молчать, и внутри России общественное мнение, в связи с огромными потерями, оказалось оппозиционным армии и силовым структурам.
Но ситуация, в которой как полагали когда-то - «КГБ мог все», кардинально изменилась. Влияние специальных служб на пропагандистский процесс носило исключительно межличностный характер. Единственным аргументом в споре со СМИ могли быть только неопровержимые факты. Впрочем, тогда лишь некоторые газеты и телеканалы старались им следовать. Большинство предпочитало пользоваться информацией с той стороны. Идти как бы от обратного...
Главной причиной всего этого было одно - непонимание силовыми структурами значения прессы, предвзятое отношение априори ко всем журналистам и нежелание это скрывать.
В представителях прессы военные в зоне боевых действий видели врагов, действия которых и привели к развязыванию войны. И независимо от окраски издания, его желания или нежелания вести «позитивную пропаганду» каждый представитель журналистского корпуса воспринимался как лазутчик.
«Я с вами не желаю разговаривать», - нередко бросал генерал Квашнин досужим корреспондентам. Они ему платили тем же. Вопрос взаимоотношений власти и прессы становился тогда темой дня.
В самый разгар боевых действий к автору этих строк обратился московский журналист К., который попросил протежировать освещению ситуации с позиций федеральных сил. Ему был выдан документ если не предписывающий, то обращающий внимание на необходимость помощи этому журналисту в сборе материалов.
