Аполлон Кузьмин - Крещение Киевской Руси
Ко времени миссии Кирилла и Мефодия в Паннонию и Моравию общины рутенов на этих землях по языку уже сливались со славянами. Но на территории Баварии, Австрии и Северной Италии они еще могли держаться и собственного языка. Там, однако, перед ними выбора тоже не было: традиционное для ругов-русов арианство было абсолютно нетерпимо в пределах империи Карла Великого и бесперспективно в Италии. Оставалось либо уходить на восток, либо приспосабливаться к местным условиям. По-видимому, было и так, и этак.
Во французском эпосе действует множество русских предводителей, герцогов, графов, которые либо борются с Карлом Великим, либо входят в круг его приближенных. Во французской поэме об Ожье Датчанине (конец XII — начало XIII в.) действует русский граф Эрно, возглавляющий отряд во время защиты столицы лангобардов Павии от войска Карла Великого в 773–774 годах. В поэме «Сэсн» (конец XII в.) русский великан Фьерабрас выступает на стороне Видукинда-Гитеклена Саксонского против Карла Великого. В то же время в поэме «Фьерабрас» богатырь с этим именем, владеющий многими землями, в том числе Русью, попав в плен, становится верным слугой Карла. «Русский граф» среди приближенных Карла назван в поэме Рено де Монтебана, а в поэме «Фольк из Кандии» (XII в.) Ганита Прекрасная, получив в удел Русь и «аморавов», в отсутствие отца сдает город франкам и принимает крещение.
Несомненно, что, в конечном счете, многие рутены приняли католичество и ассимилировались с местным населением, значительная часть которого была поначалу славяноязычным и на территории Австрии, и в верховьях Эльбы. Но этим рутенам их собственная письменность была уже не нужна: богослужение отправлялось по латинским книгам. А разрыв с религией сородичей разрывал и сознание родства. Примечательно, что, когда русские князья в Тюрингии в XVI веке задумались о своем происхождении, они не сумели его восстановить. Они лишь приняли странное вроде бы, во всяком случае, не свойственное германцам установление: все князья правящего дома должны носить одно и то же имя «Генрих». Специфическим же преломлением памяти о прошлом на территории Австрии и Штирии будет популярность имени Одоакра (Оттокара), почитавшегося, как было сказано, всеми западными славянами.
Католические авторы в поисках доказательств изначальной зависимости русской церкви от Рима указывают и на действительно значимый материал, нуждающийся в серьезном рассмотрении и истолковании. Так, Таубе указал на ряд церковных терминов, которые сближают русское христианство с германо-римским, а не греческим. Таковы понятия «церковь», «алтарь», «агнец», «поп», «пастырь», «пост» и некоторые другие. Автор искал в этих понятиях влияние норманнов. Но ответ надо искать совершенно в другой области.
В литературе давно уже ведется полемика об исконном диалекте, лежащем в основе переводов Кирилла и Мефодия. Кажется самым естественным принять диалект, распространенный в районе Солуня. Но такое решение встречает определенные препятствия. Язык славян Византийской империи, тем более принявших крещение славян, неизбежно должен был пропитаться грецизмами. Они и есть, но не в той мере, в какой можно было бы ожидать в переводах, сделанных выдающимися знатоками и греческого, и славянских языков. При этом их явно мало как раз в той сфере, которая более всего должна была их отразить: именно в сфере церковной терминологии.
В литературе традиционно одним из признаков «моравизмов» в славянском языке считается отсутствие греческого влияния. Это обстоятельство, кстати, служит одним из аргументов в пользу того, что «греками» в Житии Мефодия названы именно ирландцы, а не византийцы. Естественно, что основная христианская терминология у славян Центральной Европы должна была сложиться сразу же с крещением, то есть еще в VIII веке. Она и складывается на основе заимствований или переводов с латинского и немецкого (именно баварского диалекта). Скажем, коренное понятие «крест», с которым связан сам акт крещения, дается в западном, а не восточном варианте (греческое «стаурос» вообще не нашло отражения). Романо-германское влияние проявляется и в выше перечисленных терминах.
В некоторых случаях такое влияние прослеживается в малозаметных как будто расхождениях. Так, эпитет «всемогий», «всемогущий» восходит именно к западному прочтению. У греков в этом случае употребляется несколько иное понятие: «пантократор» — то есть «вседержитель». Здесь запечатлена не столько возможность, сколько власть в восточном смысле, то есть безграничная власть, славянам и малопонятная, и попросту несимпатичная. Но из всех подобных наблюдений следует лишь то, что к моменту прибытия Кирилла и Мефодия к подунайским славянам основная церковная лексика у славян уже сложилась, причем в ряде случаев это были не заимствования, а переводы, сделанные с латинского или немецкого языка. Если учесть, что сами немецкие термины были введены в основном ирландскими миссионерами, их посредство в данном случае тоже надо предполагать. Другими же переводчиками могли быть как раз рутены, которые сами переходили на славянскую речь.
Вопреки мнению Таубе, нет никакой необходимости предполагать норманнское посредство при перенесении церковной терминологии на Русь: вся эта терминология представлена в сербохорватском языке, норманнскому влиянию явно не подвергавшемуся. Зато любопытно, что ближайшие аналогии находятся вроде бы в самых отдаленных славянских областях. Академик М. Н. Тихомиров обратил внимание на то, что исключительно важный для раннего русского христианства термин и понятие «десятина», с которым связано наименование первого построенного Владимиром храма, находит полную аналогию в Хорватии.
И дело не только в институте, хорошо известном в Западной Европе (и именно там), а в специфике его славянского осмысления и даже произнесения. В хорватских и венгерских памятниках М. Н. Тихомиров нашел и объяснения для редко встречаемой на Руси повинности: «девятины». Указал он и на ряд других совпадающих социальных терминов. Позднее подобные аналогии отмечали Ю. В. Бромлей и Е. П. Наумов. Видимо, круг таких параллелей может быть существенно расширен.
В плане церковной терминологии, например, примечательно обозначение Христа как «Спас». Слово это в значении «спасение» имеется в сербохорватских языках и поныне. На Руси оно встречалось лишь в церковных текстах, в названиях христологических праздников и посвященных им соборах, причем собственное имя Сына Божия употребляется сравнительно редко.
Ранняя история хорватов остается довольно темной, как, впрочем, и история других славянских племен. Можно сказать даже, что по сравнению с некоторыми соседями сведений о хорватах сравнительно больше. О них довольно обстоятельно рассказывает Константин Багрянородный (ок. 949 г.). Только почему-то им воспроизводятся две отличающиеся друг от друга версии.
По Константину Багрянородному получается, что хорваты пришли с севера в начале VII века. Прародину их он однажды называет где-то за Баварией, в составе Франкского государства, а вторично — за Венгрией. В этом втором случае хорваты воюют с франками и за 30 дней добираются до Черного моря. Видимо, в первом случае имелась в виду земля лужицких сербов, а во втором — область карпатских русинов, где действительно до XI века сохранялись «белые хорваты». От сербов, однако, Константин хорватов отличает. Можно напомнить также, что и на землях лужицких сербов сохранялась «Русь».
Сам этноним «хорваты» остается нерасшифрованным. Константин Багрянородный объяснял его «со славянского» как «обладатели большой страны». Но из славянского такое объяснение никак не вырисовывается. Поэтому обращаются к иранским языкам. Известно, что в V веке здесь осела одна группа сарматов, и о них в позднейшие времена ничего не известно. Но само имя «хорваты» появляется довольно поздно: в документах ранее середины IX века оно не встречается. А это может означать, что такое название давалось кем-то со стороны.
У Константина Багрянородного хорваты противопоставляются славянам, которые появились здесь раньше хорватов. Сами хорваты разделились, и одна их часть заняла какие-то районы в Нижней Паннонии и Иллирике. Очевидно, и у них, как и у готов, вандалов, ругов, действовали процессы, заставлявшие их «рассеиваться». В этой связи может оказаться любопытным, что город Дубровник, известный Константину Багрянородному как «Раусий», в документах Средневековья называется чаще всего «Рагузой», а один остров у Адриатического побережья, по сообщению хорватского летописца попа Дуклянского, носил название «Руйана», как и остров Рюген в Балтийском море. Дело здесь не в топонимических параллелях, а в проявлении все той же языковой закономерности, которая сказалась на этнониме руги-русы.
Известно, что на этой территории были и руги. Они упоминаются здесь, в частности, в 434–435 годах. Константин Багрянородный тоже что-то знает о той эпохе. По его уверению, раусияне переселились в Раусий 500 лет назад, считая от 549 года, то есть в середине V столетия, когда в числе других варварских народов сюда проникают и руги. Константину на побережье Адриатики известен и еще один город, в имени которого слышится «Русь»: это город Росса.
