Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир)
Однако зима, проведенная в Вашингтоне, не пропала даром. Отец не представлял себе тогда, как пригодится ему опыт, приобретенный во время работы в комиссии, и какую практическую пользу для его послевоенной деятельности принесут завязавшиеся тогда связи с выдающимися деятелями Америки и Европы. Во многих отношениях месяцы, прожитые в Америке, оказались радостной содержательной главой его жизни, под которой жаль было ставить точку. Расставания всегда наводили на отца грусть, а теперь нам предстояло проститься с нашими норвежскими, американскими, шведскими и швейцарскими друзьями. Прощальный вечер в норвежском посольстве, последняя поездка на машине по берегу Потомака и по великолепному Рок-Крик-парку — и вот мы уже в нью-йоркском поезде: в Нью-Йорке нам с отцом предстоит прощание. Мы с отцом решили, что я еще поживу в Америке, но теперь я готова была об этом пожалеть. «Беpгeнсфьорд» уходил в Норвегию 10 мая, и в нашем распоряжении было еще пять дней. Отец собирался сделать кое-какие покупки до отъезда. Ему вдруг захотелось обзавестись автомобилем, и он купил маленький «форд» и двухместный электрический автомобиль. Последний ему скоро надоел, во всяком случае его уже не было к моему возвращению домой, а на «форде» отец ездил потом еще много лет.
В Нью-Йорке мы были вместе с Моргенстьерне и той милой супружеской четой, с которой познакомились в Лейк Плесид, и как могли «в шуме и гаме глушили наше горе». Зато уж последний вечер мы провели вдвоем, и если бы не предстоящая разлука, он стал бы самым лучшим за все время нашей жизни в Америке. Хотя, кто знает, возможно, именно предстоящая разлука позволила нам так открыто говорить друг с другом. Живя в Вашингтоне, мы не раз беседовали по душам и очень подружились, а сейчас совсем не осталось «запретных» тем.
Впервые я заговорила с отцом о маме, и он не скрыл от меня ничего. Он считал своим «тяжким грехом» то, что отдалился от мамы в 1905—1906 годах. По правде говоря, он так и не простил себе этого. А когда наконец благодаря маме все выяснилось, она сумела понять, что это действительно было недоразумение и что он никогда никого не любил по-настоящему, кроме нее. В последний год своей жизни мама опять была счастлива. Мама была воплощением всего, что он ценил в женщине. «Да, твоя мама была гордой»,— не раз говорил он. Он весь ушел в воспоминания о своей жизни с ранней юности и до того ужасного дня, когда он получил телеграмму о том, что Ева при смерти.
Наконец-то мы с папой обо всем поговорили! Я думаю, этот разговор и ему принес облегчение. С кем еще он мог говорить о маме? «Жаль людей»— эту фразу Стриндберга я любила говорить кстати и некстати, но тут она была уместна.
«Да,— сказал отец,— это верно. Но самое страшное, что чаще всего мы сами виноваты в своих бедах».
Теперь я впервые захотела, чтобы отец нашел ту, которая смогла бы заполнить пустоту. После смерти мамы прошло одиннадцать лет, и я подумала, что хорошо бы отцу снова отыскать тихую гавань. Отца порадовал мой взгляд на этот вопрос и то, что я не собираюсь препятствовать, если этому суждено случиться. Что, впрочем, по мнению отца, очень маловероятно. Тут отец несколько смущенно засмеялся. «Но мы уж так устроены, что, несмотря ни на что, может любить не один раз. А впрочем,— сказал он,— пора бы и тебе поискать тихую гавань». Больше всего он хочет, чтобы у меня был ребенок! У каждой женщины должны быть дети! Все прочее — эмансипация, борьба за равноправие с мужчинами, за право голоса — это все суррогат и глупости. Единственно подлинное — материнство. Каждая женщина имеет право стать матерью. Да, так он говорил, но я не совсем уверена, что он встретил бы меня, сияя от восторга, если бы я в один прекрасный день явилась домой с ребенком на руках и без мужа. Я спросила его об этом, но ответа так и не получила.
Полночи прошло за разговором, и едва мы заснули, как за нами приехал автомобиль. Грустно было смотреть, как уходит «Бергенефьорд». Конечно, я понимала, что стоит только захотеть и можно уехать домой следующим рейсом. Но я сама решила немного пожить самостоятельно, хотя у меня было неясное предчувствие, что это «немного» затянется надолго.
Друзья приехали к парцходу проводить отца, а потом отвезли меня домой. На прощанье отец сунул каждому из нас подарок, и дома мы развернули пакетики. В моем оказалась прелестная сумочка, которой я любовалась в одной из витрин Нью-Йорка. В ней я нашла записку: «Спасибо за все, доченька. Добро пожаловать домой, в Пульхёгду!»
У очаровательной дамы из Лейк Плесида сверток оказался потяжелее — драмы Ибсена в переводе на английский и записка от отца. Отец надеялся, что она с особым вниманием прочитает «Бранда» и поймет, какое влияние эта книга оказала на него самого и на всю его жизнь. Дама отважно, хоть и с немалым трудом, одолела книгу, но в ответном письме отцу, поблагодарив его за подарок, все же созналась, что так и не увидела в грубом аскете Бранде никакого сходства с ее знакомым — веселым и обаятельным Фритьофом Нансеном.
X. НАНСЕН В ЛИГЕ НАЦИЙ
«В течение десяти лет среди изжелта-бледных политических деятелей и маститых дипломатов можно было неизменно видеть высокого угловатого мужчину с белыми обвислыми усами и приветливыми внимательными глазами. Это был Фритьоф Нансен, представитель Норвегии в Женеве,— такими словами начинался некролог, посвященный моему отцу, в немецком журнале «Вельтбюне» в мае 1930 года.— С юных лет полюбили мы это усатое лицо, выглядывающее из-под медвежьей шапки. Столько приключений выпало на долю этого человека, что их с избытком хватило бы, чтобы наполнить целую жизнь.
Но величайшее событие жизни выпало на последние ее десять лет, когда он давно уже отказался от мыслей об Арктике. В первые, самые тяжкие послевоенные годы он стал добрым гением человечества. Он помогал военнопленным всех стран возвратиться домой. Он организовал помощь голодающим в России, он в пламенных словах упрекал господ из Лиги наций за их душевную черствость и бессердечие. Что сталось бы без него с миллионами европейцев в те безумные 1919—1923 годы? Этот норвежец, ставший космополитом, заслужил «нансеновский паспорт» в бессмертие».
Слова эти принадлежат перу Карла Оссецки[179], одного из упорнейших поборников свободы в Германии, и написаны за несколько лет до того, как гитлеровский режим задушил и этот голос. Оссецки был представителем демократической Германии, той Германии, которая, по мнению Нансена, должна была быть представлена в Женеве и которая получила место в Лиге наций при активном содействии Нансена. Оссецки считает, что жизнь Нансена распадается на два периода, и, вероятно, так считал не он один. То, что норвежский ученый и полярный исследователь стал в послевоенные годы полномочным представителем Лиги наций в деле разрешения важнейших задач в области политики и международной помощи, казалось делом удивительным. А произойти это удивительное событие могло только потому, что он был хорошо к нему подготовлен. Деятельность Нансена в Лиге наций была подготовлена всем жизненным и административным опытом, которым он обладал как ученый и полярный исследователь. Сам он давно уже пришел к убеждению, что подобные задачи следует решать на основе международного сотрудничества, главной целью которого должно быть обеспечение вечного мира и взаимопонимания народов.
Уже в конце 90-х годов, после экспедиции на Северный полюс, Нансена занимала мысль об установлении между государствами таких отношений, которые были бы основаны на международном праве. Выступая на международной конференции в Гааге в 1899 году с призывом бороться против войны, он сказал:
«Я совершенно уверен в том, что если бы все разумно мыслящие мужчины и женщины всех наций объединились в своих действиях, то они создали бы непобедимый союз, способный истребить самый дух войны, это наследие варварских времен, которым все еще одержимы народы. Невозможно создать истинную цивилизацию, пока народы не поймут, что куда достойнее подчинять себе природу, нежели друг друга».
Во время мировой войны он снова вернулся к этим размышлениям, а надвинувшаяся катастрофа заставила его задуматься над тем, как опасно положение малых стран между больших держав. По мере того как военные действия все расширялись и все новые народы ввергались к кровавую бойню, крепло его убеждение относительно роли нейтральных стран в предстоящем восстановлении мирового порядка на Земле. И если 15 ноября 1920 года он оказался в зале Реформации в Женеве и присутствовал в качестве норвежского делегата на открытии первого заседания Лиги наций, то он был, так сказать, кузнецом своей судьбы. Его настойчивые требования в известной мере способствовали тому, что нейтральные государства вошли в состав новой организации (Лиги наций). В этом вопросе Нансен был настойчивее и активнее, чем было бы на его месте любое другое частное лицо. Он проводил в жизнь идею, впервые сформулированную им в 1914 году.
