Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Нансен и мир)
В конце зимы умер один из французских дипломатов, и в католической церкви должна была состояться торжественная панихида. Ничего не зная об этом, я вдруг увидела в дверях комнаты отца в парадном, сверкающем золотом мундире еще лондонских времен. В наполеоновской треуголке, лихо сдвинутой набекрень, отец имел вид человека, весьма довольного собой.
«Боже, что за вид! Ты на маскарад?»— спросила я со смехом.
«Нет, я иду на похороны,— угрюмо ответил отец,— ты тоже. Надень-ка что-нибудь черное, если у тебя есть».
Когда мы пришли домой, к отцу вернулось чувство юмора: «Значит, по-твоему, мой роскошный мундир похож на карнавальный костюм? Пожалуй, ты права».
С тех пор он никогда больше не надевал его. Даже во время визита к президенту Вильсону в Белом доме. Он бывал там много раз, но, насколько я знаю, только на официальных встречах, и мне не довелось там побывать. Только после отъезда отца внимательный Моргенстьерне взял меня с собой на прием. Он считал, что нельзя уехать из Америки, не побывав в этом здании.
В Вашингтоне отцу нечасто удавалось почитать мне вслух. Но этой зимой он «открыл» для себя Роберта Сервиса[174] и вдохновенно декламировал порой его стихи. Вот кто знает ледяные пустыни, говорил о нем отец. К рождеству нам прислали «Соки земли» Гамсуна, эту книгу мы рвали друг у друга из рук. Отцу попалось также несколько старых исторических романов. Стенли Веймана[175], он читал их на сон грядущий, если уставал так, что не мог уже читать более серьезную литературу. От такого захватывающего чтива он не мог оторваться и, случалось, так и засыпал с очками на носу, не погасив свет.
Бауман выдержал только до середины марта, и Нансену с Моргенстьерне пришлось бороться с волнами одним. Но сейчас и время созрело для заключения договоров. Почти восемь месяцев прошло в непрестанной борьбе с Вашингтоном, с одной стороны, и собственным правительством — с другой. Теперь Нансен решил с этим покончить. Он потребовал от правительства особых полномочий для подписания договора под свою личную ответственность в наиболее благоприятный, по его мнению, момент. По собственному горькому опыту он знал, как быстро меняются настроения и что в любое мгновенье могут быть выставлены гораздо более жесткие требования. Но правительство хотело оставить окончательное решение за собой и отказалось выдать ему такие полномочия.
В конце апреля Военно-торговый совет сделал такое выгодное предложение, что, по мнению Нансена, нужно было соглашаться немедленно. Он телеграфировал в Норвегию и получил полномочия подписать соглашение при условии, что будут гарантированы уступки по определенным пунктам. Но это были как раз те пункты, по которым ему так и не удалось договориться. Нансен рассвирепел. Его нарочно не хотят понять. Он ясно видит, в чем дело. Правительство хочет обеспечить себе козла отпущения, если народ будет недоволен соглашением. Но он уже принял решение. Не дожидаясь согласия своего правительства, он предложил Военно-торговому совету подписать соглашение, при условии что США пойдут на некоторые уступки.
Военно-торговый совет согласился, и Нансен послал на родину новую телеграмму. Никакого ответа. И тогда под свою ответственность 30 апреля 1918 года отец подписал соглашение с США.
Судьба — вернее, война — сделала так, что телеграмма, в которой он сообщал об этом, сильно запоздала. И получилось так, что на следующий день после подписания соглашения правительство и стортинг на совместном заседании решали, какую позицию им занять в переговорах с Америкой.
Норвегия первой из нейтральных стран заключила договор с США, причем самый выгодный. Неудивительно, что высокопоставленные господа из Военно-торгового совета поздравляли Нансена с такими результатами. На последней встрече, во время которой состоялось подписание договора, присутствовали, помимо двух постоянных представителей — мистера Уайта и доктора Тейлора, мистер Томас Чадборн и представитель Военно-торгового совета мистер Вэнс Маккормик[176]. Вильгельм Моргенстьерне рассказывал мне об этом:
«У нас было определенное впечатление, что, несмотря на принятые нами предосторожности, американцам стало известно о телеграмме Нансена правительству Норвегии относительно подписания соглашения. До последней минуты мы надеялись получить телеграмму, предоставляющую Нансену особые полномочия, но она так и не пришла к началу встречи. Нансен просил сотрудников норвежской миссии немедленно позвонить ему по телефону, как только придет телеграмма. Когда церемония торжественного подписания соглашения закончилась, напряжение сразу ослабло. Мистер Маккормик подарил Нансену ручку, которой был подписан договор, царило приподнятое настроение, все поздравляли друг друга, обменивались рукопожатиями. Американские представители дали понять Нансену, что без его настойчивости и умения вести переговоры Норвегии не удалось бы добиться такого выгодного договора».
Дальнейшие события показали, что Нансен выбрал психологически верный момент. После заключения соглашения с Норвегией остальным нейтральным странам потребовалось гораздо больше времени для достижения цели. (34)
Министр иностранных дел Норвегии Илен[177] сознательно проводил так называемую политику проволочек. Он считал, что полное прекращение экспорта в Германию означало бы войну, поэтому следует как можно дольше тянуть с ответом Америке. Именно эта «политика проволочек» так действовала на нервы отцу и вызывала столько осложнений. И все же Илен, да и не он один, считал, что они с Нансеном лучше бы поладили, если бы не вмешательство прессы, которая восстановила их друг против друга. С другой стороны, в Норвегии трудно было судить о том, какие препятствия пришлось преодолеть комиссии и как много ею было достигнуто. Уже вмарте 1918 года один норвежский предприниматель писал из Нью-Йорка в газету «Моргенбладет»:
«Интересно отметить, как изменилось отношение к Норвегии здесь благодаря стараниям комиссии, которая столько сделала для того, чтобы разъяснить Америке истинное положение Норвегии. В прошлом году только очень немногие бизнесмены соглашались поставлять товары в Норвегию, потому что большинство считало, что Норвегия слишком тесно связана с Германией. Теперь все предприниматели относятся к Норвегии гораздо более сочувственно. Из отечественных газет мы видим, что в Норвегии не вполне представляют себе, какие трудности пришлось преодолеть комиссии, зато здесь это понимают».
Нансен воздавал должное своим сотрудникам — и в своих выступлениях, и в душе. Я была живым свидетелем того, как искренни были сотрудничество и дружба между ними во все время пребывания отца в Вашингтоне. Нансен писал Илену:
«В целом хочу сказать, что не могу представить себе сотрудников более умных и способных, чем Бауман и Моргенстьерне. Поистине пребывание здесь этих двоих сослужило хорошую службу Норвегии. С чем они не справятся, с тем, значит, вообще никто не может справиться».
А Моргенстьерне рассказывал Иону Сёренсену[178], когда тот работал над «Сагой о Нансене»:
«Благодаря редкому дипломатическому таланту и добросовестности, которые он проявил в ходе переговоров, и благодаря прямоте и искренности, которой дышит все его существо, Нансену удалось не только убедить американскую сторону фактами, но и прочно завоевать их доверие и сердца. Договор, заключенный Нансеном, явился победой того рода дипломатии, которую хоть и не всегда называют этим словом, но которая тем не менее знаменует собой ту форму международных сношений, что станет дипломатией будущего».
Министр иностранных дел тоже был рад долгожданной развязке. По возвращении Нансена из Вашингтона он сам встретил его на причале, выразил ему свою благодарность и сердечно поздравил с успехом. Вскоре он дал обед в честь Нансена, на котором не жалели ни хвалебных речей, ни шампанского.
Наша квартирка вся утопала в цветах, потоком шли поздравления. Цель была достигнута, и результат превзошел все ожидания. Не было лишь одного — радости победы. Десять драгоценных месяцев ушло на так называемое «спасение Норвегии от грозящего голода», и отец считал, что зря потерял так много времени.
Однако зима, проведенная в Вашингтоне, не пропала даром. Отец не представлял себе тогда, как пригодится ему опыт, приобретенный во время работы в комиссии, и какую практическую пользу для его послевоенной деятельности принесут завязавшиеся тогда связи с выдающимися деятелями Америки и Европы. Во многих отношениях месяцы, прожитые в Америке, оказались радостной содержательной главой его жизни, под которой жаль было ставить точку. Расставания всегда наводили на отца грусть, а теперь нам предстояло проститься с нашими норвежскими, американскими, шведскими и швейцарскими друзьями. Прощальный вечер в норвежском посольстве, последняя поездка на машине по берегу Потомака и по великолепному Рок-Крик-парку — и вот мы уже в нью-йоркском поезде: в Нью-Йорке нам с отцом предстоит прощание. Мы с отцом решили, что я еще поживу в Америке, но теперь я готова была об этом пожалеть. «Беpгeнсфьорд» уходил в Норвегию 10 мая, и в нашем распоряжении было еще пять дней. Отец собирался сделать кое-какие покупки до отъезда. Ему вдруг захотелось обзавестись автомобилем, и он купил маленький «форд» и двухместный электрический автомобиль. Последний ему скоро надоел, во всяком случае его уже не было к моему возвращению домой, а на «форде» отец ездил потом еще много лет.
