Михаил Ильинский - Индокитай: Пепел четырех войн (1939-1979 гг.)
– Мы заняли боевые позиции на побережье Виньлиня еще в декабре 1964 года, – говорил только что освободившийся от несения боевой вахты лейтенант Тханг. – Многим бойцам было тогда по 18 лет.
– А ты помнишь наш первый бой? – спрашивал Тханга комиссар Тхе.
– Как же иначе? Вряд ли кто из нас на батарее его может забыть, – отозвался лейтенант. – Это было около часа ночи 1 февраля 1965 года. Тогда к берегам ДРВ в районе Виньлиня подошел военный сайгонский корабль. Батарея позволила ему приблизиться и почти в упор расстреляла торпедный катер.
– Это была наша первая победа, – заметил командир орудия Ле Си Кить. – С тех пор мы провели несколько десятков боев. Огнем батареи потоплены и повреждены четырнадцать кораблей противника, среди них минный тральщик, американский эскадренный миноносец…
С начала 1967 года американские корабли не уходили от берегов Виньлиня. День и ночь они обстреливали территорию уезда и демилитаризованную зону. Наибольшее количество кораблей США патрулировало близ берегов демилитаризованной зоны между двумя рукавами Бенхай – Кыатунгом (ДРВ) и Кыавьетом (Южный Вьетнам), расстояние между которыми примерно 7–8 километров. 25 марта батарея атаковала эсминец «Осборн». Снаряды поразили радарную установку корабля, мостик. В черных клубах дыма ушли морские пираты от берегов ДРВ.
Раннее утро 18 мая 1967 года. Вслед за мелкими вооруженными группами в демилитаризованную зону вторглись более 10 тысяч морских американских пехотинцев. Нападению предшествовали ожесточенные бомбардировки. Затем к Виньлиню подошли 18 американских кораблей. Началась артиллерийская дуэль.
Бойцы ДРВ выстояли. Огнем батареи поражены два американских эсминца, два десантных катера. Затем батарея перенесла огонь на плацдармы высадки морских пехотинцев. Как стало известно, каратели понесли тяжелые потери.
24 мая 1967 года. К берегам Виньлиня в зоне действия батареи подошли тяжелые американские крейсеры. И батарея вновь приняла бой.
Сигнал боевой тревоги. Мгновенно опустели стены блиндажа, на которых только что ровными рядами висели солдатские каски. Артиллеристы по траншеям устремились к орудиям.
– Батарея! К бою! – прозвучала команда.
А через несколько секунд приказ:
– Огонь!
Оглушительно загрохотали залпы.
Поздний вечер. Ночь окутала сопку. Засыпали после боевого дня артиллеристы. Только с наблюдательного пункта доносилось:
– «Орел»! «Орел»! Я – «Чайка», я – «Чайка»! В районе действия батареи – американский эсминец. Перехожу на прием… – Дальше и я провалился в сон.
День в блиндаже
Утром после очередного налета я перечитывал свои записные книжки. Некоторые записи беспорядочны, сбивчивы, но почему-то одну из них мне не хотелось править, хотелось, чтобы она осталась такой, как была сделана на берегу реки Нятле, вблизи от 17-й параллели. Ведь это теперь почти тридцать три года назад. Возраст Христоса…
«Под утро я засыпал тяжело. По привычке ощупывал тело. Ноги в порядке, голова… Черт возьми, забыл снять каску. Рука… На царапины уже не обращаешь внимания. Не в них дело. Осматриваюсь. Блиндаж. Обычный блиндаж, каких здесь тысячи. Коричневые, почерневшие лица солдат. Многие спят. Спят, не сняв касок, походных сумок. Тревожен солдатский сон. И людям вокруг все равно, кто ты – свой или иностранец. Если здесь – значит, свой. Иначе бы не пришел сюда. И ты засыпаешь. К «набору запахов» давно привык. Недаром что голубых кровей. Из князей Ильинских, Грузинских. Улыбаюсь своим мыслям.
Шесть часов утра. Сон беспокойный, хотя спишь крепко, словно дома, в Москве, на мягкой и родной подушке. От толчка просыпаюсь. Смотрю на часы: 5.45. Разве еще не кончилось это утро? Видимо, нет. Разбудили. Кто? Никого рядом. Ни души. Где ты? Рядом несколько муравьев и каска. Моя каска. Узнаю по надписи на ремешке. Солдаты ушли. Ушли, видимо, не желая тревожить моего сна. Или просто не обратили внимания. Спит, так пусть спит…
Закуриваю сигарету. Как-то уютнее. Вернее, кажется, даже теплее. Сигареты влажные. Не горят. Как быстро сыреет табак. Хорошо, что не отсырели спички. Что будет завтра? Впрочем, что будет еще сегодня?
А блиндаж пуст. Косые лучи неожиданно вползают в убежище. Зачем? Подземелье, блиндаж не для лучей. Тем более не для бомб. А лучи вползают. Косые, утренние. По крайней мере не шариковые бомбы, улыбаюсь сам себе. От фугасных и фосфорных бомб здесь не укроешься.
Как хочется спать. Кто же все-таки меня разбудил? Никого вокруг. Возможно, это была усталость. А может, кто-нибудь из солдат хлопнул по плечу. И ушел. Вставай, мол, сколько можно…
Но никого нет. Как хочется спать. Три муравья на руке. Придавливаю их каской, чтобы не искусали. Пытаюсь заснуть.
И снова в блиндаже люди. Автоматы. Старые винтовки, карабины. Запах пота. Тихий говор в углу блиндажа. Кто они, эти люди? Знаю – солдаты, и знаю, что раньше их не видел. Смотрят на меня с удивлением, несколько смущенно. Через секунду забывают обо мне. Если здесь – значит, свой. Наверное, так думает каждый. А ведь я действительно свой. Хоть и с большей, чем у них, несбритой щетиной на щеках.
Вдруг все загрохотало вокруг. Земля, кажется, бьет по голове. Глохнешь. Сжимаешь зубы. Рядом рвется бомба. Стоны. Суровые лица бойцов. Кому-то перевязывают голову, кому-то – руку…
И опять пуст блиндаж. Несколько муравьев на земле. Сколько их? А где-то рядом снова взрывы. Затем – тишина. Полная тишина. Только плеск реки. Пытаюсь заснуть опять. И вновь близкие разрывы…
– Сынок, вставай, – ласковые руки рядом. Седые волосы, словно материнские. Мягкая улыбка, почему-то очень родная и знакомая. – Проснись. Пора в путь. Остались считанные минуты. Затем может быть поздно…
Встаю. Рядом моя каска. Мое имя на ремешке. И муравьи рядом. И женщина. В коричневой вьетнамской одежде.
– Торопись, сынок, – мягкая улыбка, седые волосы. И снова полон блиндаж. В разводах пота гимнастерки. Как все это мне знакомо.
– Торопись, сынок, – голос, словно материнский, ровный, придающий спокойствие, уверенность. Голос женщины с седыми волосами заглушает все.
После мне сказали, что эта женщина днем и ночью помогала солдатам. Ее звали здесь мамаша Суот. Другие называли ее героической матерью. Впрочем, она и есть герой Демократической Республики Вьетнам. Одна из матерей мужественного Вьетнама».
В 1969-м, когда ушла из жизни матушка Суот, ее хоронили по-военному все жители прибрежных селений, солдаты, охранявшие переправу у реки Нятле. А тот наш блиндаж? Его разбомбили через полчаса после нашего ухода. Везет? Думаю, да. Повезло…
Впрочем, мне также повезло в Ханое, где ракеты попали в два предназначавшихся для корпункта дома на улице Тон Тхат Тхией…
Фея дороги
Небольшая туча набежала и, словно испугавшись разрывов, унеслась к тонкому лезвию горизонта, где в дымке на западе Виньлиня возвышается гряда Чыонгшон. Там, на горных перевалах, грохотала гроза. А здесь мы задыхались от жары, поминутно смахивали с лица пот. Хоть бы одна капля дождя…
– Стоп! Дальше ехать нельзя, неразорвавшаяся бомба, – крикнула девушка в каске, из-под которой выбивалась толстая длинная коса. В тонких девичьих руках лопата, словно винтовка солдата, идущего в рукопашный бой.
В нескольких метрах от машины – воронка. На дне – серое тело 250-килограммовой бомбы.
– Когда сбросили?
– Минут пятнадцать назад.
Вокруг воронки три девушки вбивали бамбуковые колья, натягивали веревку, чтобы случайно не проскочил человек, не въехала машина. Из-за едкой дорожной пыли лица саперов завязаны платками.
– Что будем делать, Ким Хюэ? Решай, командир, – несколько пар девичьих глаз обращаются в сторону той, что остановила нашу машину.
– Подождем немного, скоро придет Чан Тхи Ми. Лучше нее никто из нас не разрядит бомбу.
– Может быть, лучше сделать объезд?
– Ты права, Хоа. Время не ждет, – согласилась Хюэ. – Будем делать объезд. Машины не должны простаивать на дороге. Разбомбят…
К воронке подходили новые и новые люди. С лопатами, с кирками, с корзинами на коромыслах, в коричневой крестьянской одежде, в желтых противоосколочных шлемах из толстых соломенных жгутов.
И вот о высохшую, твердую, как асфальт, землю застучали лопаты. Кто-то подтаскивал щебень на неизвестно откуда появившейся коляске вьетнамского рикши. В воронку летели очередные порции камней. Чей-то голос запел. И через мгновение уже мощный молодой хор гремел над дорогой. Ему аккомпанировал стук лопат.
Я подошел к девушке-командиру. На лице Нгуен Тхи Ким Хюэ вспыхнул румянец.
– Давно здесь работаете?
– С тех пор, как идет война.
Разговор не клеился. Девушка смущена. Она привыкла работать. Работать в любое время года – в дождь и под жгучим солнцем, днем и ночью. А здесь – неизвестно откуда появился иностранный журналист с фотоаппаратом. И еще интервью. Хюэ сняла каску, поправила волосы. Тихо сказала:
