Ольга Чехова - Мои часы идут иначе
Я сижу рядом с водителем и пытаюсь найти по карте ближайший путь к границе. Вероятно, я выбираю неверное направление. Дорога становится узкой и еще хуже, чем до сих пор; она вьется вдоль склона. Мы решаем повернуть назад. В это время автомобиль соскальзывает под откос. Нас заносит. Я ощущаю удар в голову и теряю сознание. Придя в себя, отмечаю, что сцена точно соответствует моему сну: машина натолкнулась на маленькую кирпичную стенку, которая и спасла нас от падения с обрыва. На обочине надломилась небольшая вишня, на ветвях которой висят редкие сохранившиеся хлопья снега. Шофер легко ранен.
Какой-то крестьянин отвозит нас на своей телеге в близлежащий замок; на въезде я узнаю кованые ворота из моего сновидения…
Еще загадочнее другой сон: я вижу себя стоящей в крестьянском наряде на ратушной площади средневекового Нюрнберга; я знаю, что мне поручено отнести овощи хозяину постоялого двора «У зеленой щуки». Над дверями постоялого двора висит искусно выкованный щит с прекрасной копией герба дома — рыбой. В трактире я иду по длинному темному коридору. Вдруг ландскнехты набрасываются на меня. Я просыпаюсь в холодном поту…
Во второй половине дня с визитом приходит врач моей мамы, индус. Я рассказываю ему мой сон.
— Вы видели эпизод из вашей прежней жизни, — говорит доктор С. Я смеюсь. Лучше всего вам как-нибудь съездить в Нюрнберг, — улыбается индус.
Выбрав пару свободных от съемок дней, сажусь в машину и еду в город, в котором никогда не бывала прежде; его романтическая красота очаровывает меня. Я брожу по улицам и неожиданно сворачиваю в один маленький боковой переулок, который прямо-таки притягивает меня. В этом переулке стоит гостиница «У щуки». Я нашла дорогу к привидевшемуся мне постоялому двору с безошибочной точностью…
И вот опять поздний час — далеко за полночь. Некоторые коллеги подшучивают над моими видениями, о которых я рассказываю им у камина, хотя сами полагаются на предсказания или гороскопы или уже ни на что…
И несмотря на это, каждый из них очень хотел бы знать, «что будет».
Об этом в первые месяцы войны мы даже и не догадываемся.
Мы прощаемся.
— Назад из Сибири в Берлин!.. — горько улыбается О. Э. Хассе.
В июне 1941-го Гитлер отдает приказ о нападении на Советский Союз.
Июльским утром 1941 года мне звонит госпожа Геббельс: правительственная машина отвезет некоторых коллег и меня на обед на загородной вилле Геббельса в Ланке.
В этот воскресный день у меня спектакль в театре только в 19 часов. Дневной спектакль отменен. Таким образом, я не могу сказать «нет».
Нас около тридцати пяти человек: мои коллеги, дипломаты, партийные функционеры. Застольная речь Геббельса пропитана национализмом и высокомерием. Он уже сейчас предсказывает падение Москвы.
Я думаю о бесконечных русских просторах, убийственной зиме…
В этот момент Геббельс обращается прямо ко мне:
— А ведь у нас за столом эксперт по России — госпожа Чехова. Не полагаете ли и вы, сударыня, что эта война закончится еще до наступления зимы, что на Рождество мы будем в Москве?..
— Нет, — односложно отвечаю я.
Геббельс сохраняет невозмутимость.
— Почему же «нет»?
— Наполеон тоже недооценил расстояния в России…
— Между французами и нами маленькая разница, — иронично улыбается Геббельс, — за нами поддержка русского народа, мы идем как освободители. Большевистская клика будет сметена гигантской волной революции!
Я пытаюсь сдержаться, но это мне плохо удается:
— Революции не будет, господин министр. Потому что в момент опасности все русские едины.
Спокойствие Геббельса улетучивается. Он немного наклоняется вперед и холодно произносит:
— Очень интересно. Итак, вы не верите в силу германского вермахта. Вы предсказываете победу русских.
— Я ничего не предсказываю, господин министр. Вы спросили меня, будут ли наши солдаты еще до Рождества в Москве. Я высказала свое мнение. Оно может быть верным, а может быть ошибочным…
Геббельс надменно смотрит на меня. Воцаряется неловкое молчание.
«Вот оно наконец и произошло, — думаю я, — открытое столкновение. Этого он тебе не забудет…»
Моим спасителем, во всяком случае в данной ситуации, выступает итальянский атташе. Он со своим обворожительным акцентом выражает восхищение прелестными окрестностями вокруг дома, словно мы только что вовсе не говорили о России.
Я бросаю ему благодарный взгляд.
Геббельс действительно ничего не забывает.
Он дает указание гестапо. «Вежливые господа», которые однажды уже навещали меня, на этот раз не утруждают себя. Они приглашают меня на «информационную беседу».
Моя политическая наивность действует на них настолько обезоруживающе и одновременно убедительно, что часа через два они отпускают меня с «признательностью за сведения».
Мой роман с Йепом
Многие принимают участие в «обслуживании войск». Мы удивляемся, кто только не именует себя актерами, танцорами и певцами. Но и профессионалы обязаны выступать перед войсками и тем самым вносить свой вклад в «поднятие и укрепление духа в тяжелые времена». Итак, вместе с моими коллегами я отправляюсь в «турне». В большинстве случаев это постановки с минимумом декораций и шестью-семью персонажами.
Я играю в Париже в «Театре на Елисейских полях», где гримерная великой Сары Бернар полностью сохранена, как и при ее жизни; я гастролирую в Лионе и в брюссельском «Королевском театре», который по своей акустике и архитектуре просто театр мечты.
И вот однажды вечером мы играем в Лилле «Любимую». Здесь, во Франции, после капитуляции французской армии — тишина, зловещая тишина. В маленьких городках немецкие оккупационные части начинают скучать. И Люфтваффе совершает только разведывательные полеты над Англией. Несколько месяцев спустя все изменится: за разведывательными полетами последуют бомбардировки, беспощадные бои, «воздушная битва за Англию».
Но тогда в Лилле мы еще не догадываемся об этом.
Спектакль окончен. Как это часто бывает, и здесь нас приглашает комендант города на стаканчик вина. Я колеблюсь. Знаю я эти приглашения, которые навевают лишь удручающую скуку: вялая беседа, искусственное веселье… У меня нет никакого желания, а точнее — я устала.
Мои коллеги уговаривают меня. Как «звезда», я не имею права отказаться.
«Круговой чаркой» обносят в боковой комнате маленького ресторанчика. Здесь более или менее регулярно собираются на вечеринки немецкие офицеры.
Ничто не предвещает, что этот вечер будет чем-то отличаться от других: те же разговоры, те же шутки, плохо скрываемое любопытство, за внешней корректностью маленькие фривольности, тайное желание «кое-чего еще»…
Входит запоздавший гость, офицер Люфтваффе, рослый и самоуверенный, но без следа надменности. Останавливается в дверях, словно ища кого-то. Видно, что здесь он не завсегдатай.
Секунду испытующе смотрит на меня. Потом кивает, улыбаясь. Его глаза завораживают меня. Он подходит, склоняется передо мной и говорит как ни в чем не бывало:
— Я знал, что встречу вас.
Мы непринужденно разговариваем, словно давние друзья. Чуть позже он объясняет мне, что и не собирался выходить сегодня вечером: «Я редко бываю здесь, почти никогда, сегодня же должен был пойти…»
Мы смотрим друг на друга: это было предопределено.
Йеп — командир эскадрильи в истребительном полку.
Как это часто бывает среди людей, духовно близких, нам с Йепом для взаимопонимания не нужен ни телефон, ни какие-либо другие средства связи. И наши письма, собственно, всего лишь дополнительное выражение того, что мы вместе ощущаем, думаем и чувствуем. Наш контакт не прерывается ни на секунду, даже когда между нами тысячи километров.
Йеп пишет мне очень подробно, несмотря на участие в боях или, возможно, из-за участия в этих боях, которые в любой момент могут оборвать его жизнь.
Я процитирую его письма, потому что они являются документом эпохи.
«1940 год. Вчера у меня был кровопролитный воздушный бой, в котором все-таки не повезло англичанину и он со своей машиной нашел смерть… я убийца… я все время твержу себе: меня не свалишь…
Думал ли мой противник то же самое?
Как долго мне будет везти?
Эта ужасная война! Она все время загоняет нас в безумное положение обороняющегося.
Когда вчера после боя, мокрый от пота, я вернулся к себе на квартиру, в темноту (электрический свет не горит, лишь на столе одна свеча), то нашел там три письма от тебя, одно от 29.12, другие от 1.01 и 2.01.
Как раз в этот день мыслями я был с тобой и мне захотелось иметь маленький медальон с твоим портретом. Когда я раскрыл письмо и действительно обнаружил там медальон, я только повторял: „Спасибо, спасибо, спасибо“. Ты услышала мои мысли.
