Марина Сванидзе - Исторические хроники с Николаем Сванидзе. Книга 2. 1934-1953
Этот расстрел продолжался до поздней ночи. Было уже все равно. Оставалось только полное недоумение перед всем, что делается кругом. И еще казалось, что все это случайность, просто какой-то прорыв, что впереди и сзади войска, которые придут и все поправят. Ночью опять был обстрел с воздуха. А с земли все, кто из чего, стреляли в небо, "в Божий свет как в копеечку".
Потом, когда выбрались на дорогу, наткнулись на группу из четырех человек, которые требовали документы у человека в штатском. Он отвечал, что документов у него нет. Они опять требовали, тогда он крикнул: "Документы вам? Гитлера ловите! Все равно вам его не поймать!" Военный молча вынул наган и выстрелил. Штатский согнулся и упал. Не знаю, может быть, это и был агент, диверсант, но, скорее всего — просто какой-нибудь мобилизованный, доведенный до отчаяния трехдневными мытарствами в поисках своего призывного пункта. Тысячи людей из остановленных и разбомбленных поездов продирались в эти дни к призывным пунктам".
Едва застреленный упал, рядом разорвалась бомба. Через мгновение Симонов увидел: рядом с ним лежал застреленный и почти на нем убитый осколком военный. Больше никого не было, все разбежались.
Утром неподалеку рыли окопы и щели. Симонову как на старшего, указали на корпусного комиссара Сусайкова. Это был молодой небритый человек в надвинутой на глаза пилотке, в красноармейской шинели и с лопатой в руках. Симонов спросил, где редакция газеты, потому что он писатель и направлен в армейскую газету.
Сусайков посмотрел на Симонова отсутствующим взглядом и сказал равнодушно: "Разве вы не видите, что делается? Какая газета?" Симонов сказал, что ему надо явиться в штаб фронта. Сусайков не знал, где штаб фронта. И вообще он ровно ничего не знал, так же как и все находившиеся с ним в этом лесу.
Это 28 июня. Минск оставлен войсками Западного фронта. Симонов, корреспондент "Известий", командирован в армейскую газету 3-й армии Западного фронта. Но эта 3-я, так же как и 4-я, и 10-я армии уже окружены юго-западнее Минска.
Вспоминает командир партизанского отряда, белорусский писатель Алексей Карпюк, живший в июне 1941-го в деревне у шоссе Белосток-Волковыск-Слоним: "На шоссе оставались советские танки — целенькие, покрашенные свежей краской, с исправными моторами, пулеметами и пушками. Немцы на их бортах аккуратно вывели номера. У границы стоял танк под номером 1, на расстоянии девяноста километров от него — танк с номером 500". Танкисты без танков отступают вместе с пехотой. Связи в войсках нет. Управление потеряно. На дорогах толпы людей. Это первый большой котел. 330 тысяч пленных советских солдат и офицеров. Из дневника командующего группой армий "Центр" генерала фон Бока: "23.06.41. Сообщают о многочисленных случаях самоубийства русских офицеров, пытавшихся таким образом избежать плена".
В это время в Москве на Белорусском вокзале, откуда уходят на фронт эшелоны, уже звучит "Священная война". Сообщения о боевых действиях — в газетных сводках Совинформбюро, которое создано 24 июня.
Симонов в комментариях к дневнику пишет: "Сводки Информбюро в тот период значительно отставали от молниеносно разворачивающихся событий". Наиболее характерная формулировка: "Бои идут на таком-то направлении". Скажем, на Минском или Бобруйском направлении. Термин "направление" расплывчат. Он дает только общее географическое представление о глубине нанесенного нам удара. Тогда, в конце июня 1941-го, словечко "направление" на фронте произносили с едкой иронией, маскирующей отчаяние.
После войны Симонов напишет: "Если бы избрать тогда иную терминологию, то все наши сводки в любой из дней состояли бы из доводящего до отчаяния списка десятков потерянных городов и тысяч населенных пунктов".
3 июня в сводке Совинформбюро проскакивает ремарка: "Враг не выносит штыковых ударов наших войск". На самом деле вот это и есть информация. В нескольких словах истинная картина отчаянных боев, когда, кроме как идти в штыковую, ничего не остается.
Симонов уже неделю в поисках штаба Западного фронта. Перемещается на попутных машинах.
Воронки от бомб — в стороне от дороги, за телеграфными столбами. Беженцы пробирались там, стороной, и немцы, приспособившись к этому, бомбили как раз по сторонам дороги. Вот вдоль дороги и лежали трупы. Саму дорогу немцы не портили: они собирались идти быстро и беспрепятственно.
Повсюду еврейские беженцы из-под Белостока, из-под Лиды, из сотен еврейских местечек. Симонов пишет: "Шли старики, которых я никогда не видел, с пейсами и бородами, в картузах прошлого века. Шли усталые, рано постаревшие еврейские женщины. И дети, дети, дети. Детишки без конца".
Штаб Западного фронта в тот момент под Могилевом, в лесу, в палатках. Некоторые отделы штаба размещались прямо на грузовиках. Здесь Симонов видел маршалов Ворошилова и Шапошникова. Они приехали в лес на длинном черном "паккарде". Ворошилов лично допрашивал сбитого немецкого летчика.
Симонов пишет: "Это был первый немец, которого я видел на войне. Этот первый немец был событие. Все толпились вокруг него". Он был сбит у Могилева. У него был компас. И он пошел на восток. Из его объяснений стало ясно, что на шестой день войны немцы должны были взять Смоленск. И этот фельдфебель, твердо веруя в этот план, шел к Смоленску.
Симонов пишет: "Настроение было отчаянное. По-прежнему все было непонятно. Радио сообщало о сдаче небольших городков на границе — о Минске не упоминалось. Говорили о взятии Ковно и Белостока. Между тем в Могилеве говорили, что бои уже идут под Бобруйском. Было такое ощущение, что впереди, на западе, дерутся наши армии, а между ними и остальными нашими войсками находятся немцы".
Так и было на самом деле. Только с той разницей, что наши армии на западе были окружены и выходили частями. После страшных поражений на границах в первые два дня войны было решено не поддерживать всех, кто остался, не помогать окруженным частям, не бросать на съедение новые дивизии. Симонов пишет: "Решили оставить всех там, впереди, на произвол судьбы, драться и умирать, а из всего, что было в тылу, по Днепру и Березине организовать новую линию обороны. Если бы не это, немцы действительно за 6 недель дошли бы до Москвы".
К. Симонов (справа). Допрос немецкого военнопленного
Вокруг Могилева повсюду роют. Вся Могилевщина и вся Смоленщина изрыты окопами и рвами. Немцы их потом спокойно пройдут.
Симонов работает в газете в Могилеве. Он часто сам развозит газеты в те части, которые может найти. По дороге по одному-по два попадаются грязные, оборванные люди, совершенно потерявшие военный вид. Это окруженцы. На проселочной дороге Симонова останавливает невесть откуда взявшийся милиционер. Он спрашивает, что ему делать с этими бредущими одиночками: "Отправлять их куда-нибудь или собирать вокруг себя?" Симонов говорит, чтобы он собирал их до тех пор, пока не появится какой-нибудь командир. Милиционер остается на дороге. Рядом на обочине сидят двое, вырвавшиеся из окружения.
В тот же вечер в политотделе штаба фронта Симонов прочел речь Сталина, записанную на слух радистами. Это было сталинское обращение к народу 3 июля, начинавшееся знаменитыми словами: "Товарищи! Граждане! Братья и сестры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои".
В дневнике Симонов комментирует выступление Сталина. Первое — эта речь давала понять, что немцами захвачена огромная территория и что опасность крайняя. В сводках Совинформбюро об этом не говорилось. "Теперь — пишет Симонов, — стало легче оттого, что это было сказано вслух. Второе — мы поняли, что наши надежды, что где-то готовится могучий удар, что немцев погонят не сегодня, так завтра — мы поняли, что это не более чем плоды фантазии. И надо забыть, что мы слишком долго готовились совсем к другому, к победоносному началу войны".
Симонов пишет в дневнике 1941 года: "Слова "друзья мои" в сталинской речи, помню, тогда тронули до слез". Сталин в том июльском обращении произносит: "Враг ставит своей целью восстановление власти помещиков, восстановление царизма". Сталин все еще живет в эпохе 20-30-х, где успешно работали штампы классовой борьбы. А люди уже живут в эпоху Отечественной войны. И вся предыдущая жизнь отныне и навсегда для них будет называться просто и емко — "до войны". Сталин этого еще не чувствует, он не поспевает за народом, от которого впервые зависит его личная судьба и к которому именно поэтому он впервые обращается "друзья мои".
И когда он в обращении говорит, что советский народ теперь должен отказаться от беспечности и благодушия, это излишне. Война и без Сталина вовсю учит советских людей, а вернее тех из них, кто не погиб тогда, в первые ее дни и недели.
Через 20 лет в комментариях к дневнику 1941 года Симонов продолжает тему "Сталин и начало войны". Все прошедшие годы ему не дает покоя вопрос — почему Сталин не желал верить, что война начнется летом 1941 года? "Я допускаю, — пишет Симонов, — что Сталин считал, что с ним, с исторической фигурой такого масштаба, Гитлер не посмеет решиться на то, на что он решился раньше с другими".
