Аполлон Кузьмин - Начало Руси
В Скандинавию около VI в. до н. э. проникает обряд трупосожжения, и приходит он явно с материка. Некогда цветущая культура бронзового века заменяется весьма скромной железной. Относительное снижение уровня развития было, видимо, связано и с ухудшением климатических условий, и с социальными катаклизмами. Определенное влияние оказали и вторжения с материка. Вторжения приходятся примерно на то же время, когда подверглась серьезному разгрому лужицкая культура и переселенцы могли быть не германцами. Средневековым авторам Скандинавия представляется землей, на которой проживали выходцы из самых различных европейских племен и народов (своеобразное европейское казачество). Это представление было отнюдь не беспочвенным: почти всегда море оказывалось непреодолимой преградой для очередной волны кочевников. От древнейших времен в Скандинавии сосуществовали остатки лапоноидного населения, племена мегалитической и шнуровой керамики культур, сюда докатывались волны переселений из Причерноморья (в частности киммерийские), а затем венеты и кельты и, видимо, иные этнические группы с континента, на которые позднее наслаивается германская колонизация. Окончательное торжество германских языков здесь относится уже к н. э., причем распространение примерно с III в. рунического письма указывает на южные, средиземноморские связи[312].
Для выяснения вопроса о ранних славяно-балто-германских связях имеет значение событие, происшедшее примерно в III в. до н. э., когда группа ясторфских племен продвинулась за правобережье Одера в глубь территории поморской культуры. Существует мнение, что позднее племена эти были оттеснены назад племенами оксывской культуры[313]. Но решение может быть и другим. В ходе длительного взаимодействия ясторфские племена подверглись влиянию местного населения, хотя и сохраняли в основном свой язык. Все это может иметь самое непосредственное отношение к формированию такой специфической ветви германцев, как готы и родственные им племена, двинувшиеся в начале н. э. к Причерноморью. Но в Прибалтике германцы непосредственно контактировали, по всей вероятности, не со славянами и не с балтами, а с венедами, язык которых остается пока величиной искомой.
Если вопрос о существовании германо-балто-славянской общности довольно уверенно и достаточно единодушно решается отрицательно, то проблема балто-славянской общности вызывает гораздо больше разноречий. Они проявились уже в споре М.В. Ломоносова с первыми норманистами, в ходе которого русский ученый обратил внимание на факты языковой и культурной близости тех и других. От объяснения причин этой близости в значительной степени зависит и решение вопроса о славянской прародине и вообще вопроса об условиях возникновения славянства. В случае же если причины языковой близости не могут быть объяснены средствами лингвистики, она сама должна обращаться к помощи истории.
Факт близости славянских и балто-литовских языков не вызывает сомнения. Проблема заключается лишь в установлении происхождения этого явления: возникло ли оно в результате длительного проживания двух этносов по соседству или же это постепенное расхождение первоначально единой общности? В связи с этим вопросом находится и проблема установления времени сближения или расхождения обеих лингвистических групп. Практически это означает выяснение вопроса, является ли славянский язык автохтонным на территории, примыкающей к балтам, или же он привнесен какой-то центральноевропейской или даже южноевропейской этнической группой. Необходимо также уточнить и исходную территорию прабалтов.
В русском языкознании конца XIX начала XX столетия преобладало мнение о существовании исходной балто-славянской общности и общего праязыка. Такую точку зрения решительно отстаивал, в частности, А.А. Шахматов. Противоположного мнения последовательно придерживался, пожалуй, только И.А. Бодуэн де Куртенэ да латышский лингвист Я.М. Эндзелин. В зарубежном языкознании решительно отрицал исходный характер близости славянских и балтских языков А. Мейе. В последующие десятилетия идея существования балто-славянского праязыка почти безоговорочно принималась польскими лингвистами и отрицалась литовскими. И в настоящее время как за рубежом, так и у нас есть сторонники и той и другой точек зрения[314].
Одним из наиболее веских аргументов в пользу существования исходной общности является факт морфологической близости славянских и балтских языков. На это обстоятельство, в частности, обращает особое внимание В.И. Георгиев[315]. В числе фактов, приводимых сторонниками противоположной точки зрения, имеется и указание на существенно различный лексический состав языков в отношении таких понятий, которые должны восходить как раз ко времени отделения их от индоевропейского праязыка[316]. Однопланово и прямолинейно вопрос явно не решается. И не случайно появление довольно сложной схемы Б.В. Горнунга, в которой предусматривается несколько неодинаковых этапов взаимодействия разных по своему происхождению племен[317].
Едва ли не большинство расхождений в науке возникает из-за разного понимания исходного материала. Тезис об автохтонности германцев в Северной Европе во многих работах принимается как данность. Отсутствие же видимых следов близости германских языков со славянскими побуждает к поискам «разделителя». Так, польский ученый Т. Лер-Сплавинский помещал между славянами и германцами иллирийцев, а балтов отодвигал к северо-востоку, полагая, что славяне стояли к германцам ближе[318]. Напротив, Ф.П. Филин видел больше общих черт у германцев с балтами и на этом основании локализовал прародину славян на юго-восток от балтов, в районе Припяти и Среднего Днепра[319]. Б.В. Горнунг также отправлялся от предположения об автохтонности германцев на севере, а потому исходную территорию славян определял довольно далеко на юго-востоке от мест их позднейшего обитания.
Поскольку германцы не были автохтонным населением западно-балтийских областей, вопрос о прародине балтов и славян не должен ставиться в зависимость от наличия или отсутствия в их языке общих моментов с германскими. При этом вопрос о происхождении балтов на первый взгляд кажется более простым, поскольку они целиком лежат в зоне культуры шнуровой керамики. Однако и в этой связи имеются проблемы, с которыми необходимо считаться.
В Северной Европе и Прибалтике с эпохи мезолита и раннего неолита сосуществуют два антропологических типа, один из которых близок населению Днепровского Надпорожья, а другой — лапоноидам[320]. С приходом культуры боевых топоров удельный вес индоевропейского населения здесь возрастает. Весьма вероятно, что обе волны индоевропейцев были близки в языковом отношении, хотя определенные отличия, вызванные временем, были неизбежны. Это был протобалтский язык, зафиксированный в топонимике довольно обширных областей Восточной Европы. Лапоноидное население, видимо, говорило на одном из уральских диалектов, что также нашло определенное отражение в ономастике этих территорий. Значительная часть этого населения была ассимилирована индоевропейцами. Но по мере продвижения из Приуралья угрофинских групп границы индоевропейских языков снова смещались к юго-западу.
Помимо угрофинских групп, на территорию Прибалтики во II тыс. до н. э. проникало население со стороны Приднепровья, что было связано с продвижением из Нижнего Поволжья племен срубной культуры. С какими-либо катастрофическими превращениями это, по-видимому, не было связано, поскольку чаще всего перемещались сравнительно малочисленные и родственные группы (может быть отступающие под натиском с востока).
Очевидно, больше своеобразия вносили племена, продвигавшиеся в Прибалтику в унетицкое и лужицкое время. Это, по всей вероятности, те самые племена, которые принесли с собой малоазиатскую и адриатическую топонимику и которые уже в начале н. э. именуются венедами. В свое время А.А. Шахматов, признавая прибалтийских венетов кельтами, отмечал в их языке романо-италийские элементы[321]. Эти элементы сказались и на балтских языках. В литературе указывался факт дихотомии (разделения на две ветви) балтийских языков. С.Б. Бернштейн этот факт привлекал в опровержение концепции единого балто-славянского языка[322]. В прусском языке, в частности, несколько иной счет: например, рядом с литовским dewintas — «девять» существует прусское newints, в чем можно видеть юго-западное влияние. В самом населении прибрежной полосы, которое занимали венеды (или «рутены» Саксона Грамматика, о чем речь пойдет в главе об этнониме «русь»), в частности на территории Эстонии, наблюдается примесь понтийского (средиземноморского или причерноморского) антропологического типа, который мог быть занесен сюда с венетской волной[323]. Однако венетская ветвь по языку была все-таки близка основной балтской. Помимо сравнительно глухой, этимологически не определенной совпадающей топонимики, в этой связи заслуживает внимания название реки в Вифинии — Ypios[324]. Название прямо соответствует литовскому upe — «река» или старопрусскому ape, которому, кстати, параллель находится и в староиндийском ap — «вода». Может быть, в связь с этим словом должно поставить также (иранизированное по форме) название рек Южный Буг и Кубань Hypanis[325]. Иными словами, с венетами в Прибалтику попадает и население, вышедшее из причерноморских областей, родственное по языку населению степного и лесостепного Поднепровья, ранее продвинувшемуся на северо-запад.
