Ольга Форш - Михайловский замок
Катрин подала Маше гербовую бумагу, дававшую ей свободу. Маша опустилась на ковер, охватила ее колени и, лишаясь от волнения сил, прошептала:
- Благодарю...
Катрин подняла ее и со слезами на глазах вымолвила:
- Это я должна благодарить вас. Первый раз в жизни я верю в силу чистого, бескорыстного чувства. Вы обогатили мое бедное сердце. - И обе женщины крепко обнялись, как сестры, не узнавшие сразу друг друга, но сейчас убежденные в своем родстве.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Митя лежал в походном госпитале в живописном местечке южной Богемии. Был конец августа. Плечо его плохо заживало, но уже не было той непрестанной оскорбительной боли, заглушавшей все мысли и чувства. Однако еще не трогал чудесный пейзаж, видный ему из большого окна: горы, убегающие в осеннее хрустальное небо, лиловые от обильно покрывшего их цветущего вереска. Горы эти нужны ему были только затем, чтобы, уставив глаза в ту или другую точку, глубже собрать свои мысли.
И они собирались, твердые, окончательные, проверенные, словно нарочито выбранные для основания здания кирпичи.
Отчаяние от потери руки охватило ненадолго. Силой воли заставил он себя примириться с ощущением непривычной пустоты справа и даже с тем, что рисовать больше нельзя. Конечно, он знал, бывали случаи, когда все знание и опыт правой руки пострадавшему удавалось перевести на счет левой, но это был такой поглощающий, большой труд, что стоило бы им заняться, если б живопись точно была его призванием. Но сейчас он твердо узнал, что ему надо строить совсем иное: все колебания в выборе жизненного пути сняты этой тяжелой утратой. Но где искать путей? Как, к чему применить эту свою готовность? Воронихин дал замечательный совет: в ожидании, пока наступит желанное время, ковать из себя достойного этого времени человека.
Какое счастье, что на своем пути он встретил Суворова, который стал ему маяком путеводным. Величайшим горем было для Мити, что сейчас он не мог быть там, где Суворов свершает свой неслыханный подвиг-поход. Известие о том, что с двадцатитысячной армией предпринят переход через Сен-Готард, было последней вестью, проникшей сюда, в госпиталь. Надо было со дня на день ожидать новых раненых, они расскажут все в подробности.
В сознании Мити лежал еще один вопрос, который он силился считать решенным и скинутым с пути своей жизни, но о котором чувство его не забывало ни на минуту: мысль о Маше.
Он сразу отсек все надежды на личное счастье, освободил Машу от данного слова, но сердце его не слушалось, ему то и дело снилась она, и тайные горь-ские слезы вызывало пробуждение. , Под Новый год с великими трудами доставили в госпиталь новых раненых, среди них был майор Дронин. Митя пережил ужасные дни тревоги, когда друг был между жизнью и смертью. Однако еигмогу-чее здоровье победило, и наступил наконец день великой радости встречи названых братьев. У Дронина были обморожены ноги, левая к тому же прострелена. Ему предстояло долго лежать недвижно, и одна радость и развлечение было ему - переживать снова изумительный, похожий на чудесное измышление, семнадцатидневный швейцарский поход.
- Подумай только, Митенька, - говорил похудевший майор, вознаграждая себя усиленной жестикуляцией за неподвижность тела. - Ведь шли-то мы в какой стуже? Одежонка плохонькая, сапоги русские без этих необходимых шипов, как у французов. Те за льдины сами цепляются, а мы то тут, то там в бездонную пропасть сползаем, да с вьюками, с мулами. Патронов у врага вдвое. Проклятый Тугут на каждом шагу "тугутит", как наш Суворов сказал. В городок Таверну пришли - где провиант? Где свежие мулы? Свисти их. А переть нам через самый Сен-Готард на соединение с Корсаковым да поправее - с австрийцами. А Массена-то залег против нас с несметными тысячами. И тут обманули австрийцы, меньше цифру указали. Кругом подлость и предательство. А мы горной войне не обучены, местоположение нам неизвестное. Уверили клятвенно, что из Альтдорфа, последнего пункта, пешеходная тропинка идет вдоль Люцерн-ского озера. Сигай в него, кому жизнь не мила, - и главное, совершенно зря, ибо вся флотилия французов стоит на озере. И оказался весь план, сверхчеловеческой суворовской силой выполненный, - пустая ребячья затея.
Дронин так взволновался, воскресив в памяти предательское отношение союзников-австрийцев, что Митя поспешил, охраняя его здоровье, перевести речь на главное, что его интересовало, - на Суворова.
- Вот-то бушевал, когда не оказалось обещанных мулов! "Нет лошаков одни горы да пропасти, да я-то не живописец, а главнокомандующий. Помощи нигде, Тугутишко везде. Брехали, видно, недаром французы, что нам провалиться в их снегах. Уж кому-то платит в Вене директория..." Перешерстил он австрийцев. Однако ретирады Суворов не знает. Заме-сто лошаков под вьюки пустили казацких лошадок. Хоть над пропастями им и было необычно, они вполне русскими оказались - невозможное повернули в возможное, как мы под Измаилом.
Тут майор начал бредить, путая только что им перенесенное с бывшим в давно прошедшую турецкую кампанию. Сестра потребовала, чтобы он прекратил свои рассказы.
Два дня майор промолчал, на третий его прорвало.
- Вы поймите, сестрица, - кричал в ответ на воспрещение говорить при лихорадке, - разгрузить нужно м"е мою память, не то она голову мне разорвет! А Митя художник, он, что скажу, все увидит глазами, ему это тоже на пользу.
И действительно, Митя с жадностью забирал груз майоровой памяти и сейчас своими глазами видел, как двумя колоннами наши войска подымаются в вечных снегах. Те, что с Суворовым, напрямик, без обходов.
- На каурой казачьей кобылке сам-то он ехал, - любовно повествует майор, - от леденящего ветра только и прикрыт, что своим знаменитым родительским плащом, шляпенка с полями вот-вот улетит.
И не отстает от него некий старик, итальянец. "Переночевал я у него в долине и вроде как его оволшебил, вот за мной потянулся", - смеется фельдмаршал. И в добрый час, отличным проводником оказался. Без этого старика в пропасть нам загреметь. Потом обтерпелись, а спервоначала круто пришлось. Вообрази, Митя, дождь ливмя, ветрище с места сдувает; речонки итальянские вздуло в реки. То ли их вброд, то ли вплавь? Зуб на зуб не попадает. Подметки вмиг прохудились, за плечами груз. И все же пробрели мы в три дня семьдесят верст. Считай их за сотню. С ног валимся, а Суворову ль отдыхать? "Ошарашим врага наступлением. Штурм Сен-Готарда!" И повел нас. Ур-р-ра!..
Сестра испугалась, что снова Дронин забредил, но он, счастливый, ее успокаивал:
- Не в бреду - наяву я, сестрица, пусть русское сердце ликует. Взят Сен-Готард!
И со всех коек ожившие раненые стали просить:
- Не препятствуй, сестрица, пусть глотку дерет, ему здорово, и нам полегче.
- В один-единственный день взят Сен-Готард, - с тихим восторгом продолжал Дронин. - Две атаки уже отбиты с большими потерями. Ночь спускается. Ужель ночевать под ногами врага? "Он ест, пьет, бахвалится, мы ж, как щенята, в сугробах. Впе-ред!" Взбодрил нас Суворов, и опять мы за камни, и лезем, и падаем. И что бы вы думали? Над французами, на самой вершине - вдруг наши, вторая колонна. Обошел Багратион.
- А Чертов мост когда был? - спросил бледный прапорщик.
- Наши скоры, а вам еще скорей подавай, - проворчал майор. - Чертов мост - это надо вообразить явственно, иначе одна только кличка в твоей памяти, как заноза, застрянет. И прежде всего все окрестное тому мосту надо увидеть. К деревушке Урзнер, скажем, - дорога, а поперек развалился утес. Сквозь него пробита дыра, по-ихнему - Урзнер-лох. Это коридор длины порядочной, а ширины - двум человекам едва разойтись. Выбежав на свет из этой дыры, дорога вдруг обрывается над самой бурной рекой. Как бешеная, так ворочает она камни и пену, что воды не видать, гул над ней - сущий ад. И вот над такой-то рекой - легонький мост, Поистине - черт его перекинул. Ходуном ходит, вот-вот сорвет его речка. Ледяные брызги его, как туманом, укрыли. А у самого выхода из дыры французы пушку установили да за Чертовым мостом два батальона, которых и вовсе нам неприметно. Вообразили картину? А ну-ка, не угодно ли через Урзнер-дыру, через Чертов мост?
- Ужель перешли? - восклицали со всех сторон. Насладившись минуту произведенным впечатлением, майор торжественно произнес:
- Первые с доблестью пали. Тогда Суворов отрядил сотни три по гладким скалам, где орлам гнезд не свить, чтобы ударили по скрытым французским батальонам, защищавшим выход из дыры. И ударили, А наши - мах по туннелю... Сомкнулись со своими - и на французов, как лавина; те дрогнули, отступили, Однако напакостили напоследок - Чертов мост разорили. Да разве нас остановишь в атаке? Дерев на провал навалили, долой с себя шарфы, связали бегом! А пока такая каша заварилась вверху, наши отряды внизу, по бешеной воде (tm)" вброд. Течение сбивает народ, а на смену упавшим новые. Перешли, Тут уж много легче нам стало, - освобождающе вздохнул Дронин, вновь переживая испытанное великое напряжение всех сил. - Скоро помельчали и вовсе отодвинулись горы, и до чего просторная долина- раскинулась перед нами. Словно с улыбкой, побежали леса, запестрели цветами луга, и вот уж рукой подать - цель наша, зеленый город Альтдорф. И хотелось же нам отдохнуть! Нет, не дал, - а Корсаков, осажденный Массеной? С помощью медлить нельзя. Вестей же о нем никаких. Опять путь ближайший через новый хребет. Темь вверху, темь внизу. В облаках движемся, каждый вдвое стал тяжелей - отсырели. Едва дотащились, как обухом по голове страшная весть, что Корсаков и австрийцы разбиты, отступили невесть куда, а мы окружены несметной армией Мас-сены.
