Владимир Брюханов - Заговор графа Милорадовича
Задача его была нелегкой: игнорировать факт существования Тайного общества и скрывать его от царя было невозможно. Милорадович не мог полагаться на скромность гвардейского командования, уже посвященного в суть доноса Грибовского: Бенкендорф, как увидим, действительно попытался продолжить преследование заговорщиков, а Васильчиков прямо к этому призывал. Не мог гарантировать Милорадович и молчания новых грядущих доносчиков — и, как известно, позже такие доносы воспоследовали. А ведь задачей Милорадовича было даже не смягчение возможных наказаний, но пресечение самой возможности следствия: в противном случае результаты расследования заиграли бы сами по себе и были бы немедленно усилены и подхвачены начальствующими лицами, заинтересованными в обвинении заговорщиков — и какими тогда оказались бы возможности Милорадовича затушить скандал?!
Тем более интересны оказались принятые им меры.
Бездеятельность «Союза благоденствия» в предшествующий период 1819–1820 гг. общеизвестна. Потому-то самые энергичные и решительные его члены и пытались вдохнуть пламя в угасающий революционный очаг — о П.И.Пестеле и Н.М.Муравьеве мы уже рассказали. Некоторые другие также старались направить заговор в практическое русло.
Н.И.Тургенев предложил всем участникам освободить на волю собственных крепостных. Предложение прошло с восторгом — в этом увидели проблеск чего-то реального! Но, разумеется, никто ничего не сделал — этим Тургенев позже и объяснял свой отход от «заговорщиков» (описанные выше попытки Якушкина и Лунина имели место соответственно ранее и позднее рассматриваемого периода).
Заметим, что и сам Тургенев, разумеется, никого не освободил. Ситуацию эту легко понять: среди российских дворян было некоторое число людей, способных оценивать российские порядки с позиций абстрактной справедливости и возмущаться ими. Исправление же этих порядков за свой собственный счет — совсем другое дело; подобным альтруизмом никто не обладал!
Коллеги Тургенева тоже тяготились бездеятельностью. С.М.Семенов и Ф.Н.Глинка даже попытались создать собственную тайную организацию — с более энергичной программой.
Деятельность-бездеятельность продолжалась еще в конце 1820 года, а на начало 1821 года по инициативе М.А.Фонвизина был запланирован съезд в Москве, где представители разных управ должны были договориться об активизации борьбы.
Интересно, что это происходило уже после доноса Грибовского! А ведь и Грибовский не прекратил доносить, и начальство вовсе не ограничилось собственным ознакомлением с его первоначальным докладом!
Вскоре после доноса Грибовского Милорадович создал в своем подчинении целую Экспедицию тайной полиции.
Грибовскому же поручили организацию тайной полиции непосредственно в гвардии — на это была получена санкция самого Александра I. Но делу якобы не было придано большого размаха, а результаты совершенно достоверно оказались ничтожными — это очень интересный факт, т. к. искать заговорщиков было вовсе не сложно, а Грибовский прекрасно знал, где это следует делать, будучи, как известно, членом Коренной управы «Союза благоденствия» и лично зная всех его вожаков!
Существенно, что Грибовский, проживший и прослуживший много лет и ставший позже Симбирским вице-губернатором, а затем — Харьковским губернатором, никогда не делился сведениями о том, как же он следил за заговорщиками, а история его доносительства 1820 года выплыла из архивов только в 1873 году.
Все это было бы совершенно непонятным, если бы одновременно в эти же критические месяцы радикальным образом не изменилась и деятельность самого тайного общества. Намек на начало этого процесса содержится в маленьком отрывке из воспоминаний Тургенева, относящемся к концу 1820 или началу 1821 года — Тургенев намеренно предпочитал не уточнять время, так же, как и конкретизировать собственную позицию в тот момент: «секретарь общества, Семенов, приходил ко мне и говорил: «[Е.П.]Оболенский и другие члены, особенно Измайловского полка, жалуются на недеятельность общества и особенно на Никиту Муравьева. Я говорил о сем Муравьеву, — продолжал Семенов, — положено собраться в такой-то день у Муравьева». В другой раз Семенов говорил: «Положено собраться у [П.И.]Колошина, у Глинки». Но причина собраний всегда была одна и та же: жалобы различных членов /…/. Жаловались на худое устройство общества; но так как никто не мог придумать лучшего, то скоро разговоры об обществе прекращались и переходили к общим предметам: один сообщал газетные новости о камере депутатов во Франции /…/, другой читал новые стихи Пушкина, третий смеялся над цензурою журналов и театров и пр. и пр.», — словом, это была обычная атмосфера «московских кухонь» 1960-1980-х годов, из которой, разумеется, не могло возникнуть никаких революций или государственных переворотов! Наиболее интересна, однако, роль, принятая на себя к этому времени Муравьевым.
Почему это вдруг Никита Муравьев — самый решительный из столичных конспираторов! — сполз к позиции по-прежнему авторитетного, но совершенно безинициативного члена Общества, а весной 1821 года совсем взялся за ум, отказался от роли освобожденного (по советской терминологии) идеолога и руководителя заговора и вернулся на службу на прежнее место — в Гвардейский генеральный штаб? Не он ли совсем недавно ратовал за республику и цареубийство? А ведь даже никаких побудительных материальных мотивов для возвращения на службу не было — Муравьев был достаточно богат, а управление имениями, к которому он в тот период впервые в жизни проявил интерес (это тоже характерно!), тем более побуждало держаться подальше от служебных забот!
Разумеется, подобные метаморфозы — не редкость. Обычно они являются плодом длительных тяжких раздумий — особенно в тюрьме, на каторге, в ссылке или хотя бы в эмиграции. Но чтобы так вдруг? Такие случаи тоже бывают, но как правило — уже не в результате раздумий, а при внезапных внешних воздействиях. Много ли требуется времени, чтобы стать предателем или ренегатом при серьезной угрозе? Похоже, что именно так и случилось с Никитой Муравьевым.
Еще более радикальные изменения претерпело тогда поведение Глинки и самого Тургенева.
Милорадович, обнаруживший в списке заговорщиков под № 1 хорошо известного и уважаемого им чиновника, а под № 2 — собственного адъютанта, вероятно удивился. Но данная ситуация должна была вполне его устроить.
Он не мог и не должен был ограничиться предупреждением своих приближенных, как это сделал Ермолов, в свою очередь предупрежденный, скорее всего, Милорадовичем.
Тем более не соответствовало его характеру организовывать шпионство какого-то Грибовского за его собственным, Милорадовича, адъютантом. Если в свое время он брался договариваться с противником прямо на поле боя, то вовсе нелепо было бы теперь прятаться за Грибовского!
Гораздо проще было напрямую договориться с Глинкой и Тургеневым и заставить их немедленно свернуть нелегальную деятельность, разоблачение которой грозило всей армии неисчислимыми бедами — именно такой путь в наибольшей степени соответствовал внутренней сути Милорадовича и стоявшей перед ним задаче. А задачей Милорадовича, как указывалось, было погасить служебный скандал.
В переговорах с заговорщиками на руках у генерал-губернатора были все козыри. По сути это был прямой шантаж: конспираторам предстояло либо безоговорочно подчиниться Милорадовичу, либо отдать себя во власть тех людей, которые примутся за расследование их проступков, а затем вынесут вердикт о наказании.
Глинка и Тургенев (в отличие от Грибовского) знали досконально все происходившее в руководящем ядре заговора, включая решения о республиканском строе, цареубийстве и военном перевороте. Столкнувшись с угрозой разоблачения, они должны были отчетливо оценить печальные перспективы возможного расследования. Поведали они об этом Милорадовичу или сохранили от него в тайне, но в любом варианте он приобрел сотрудников, имевших серьезные мотивы энергичнейшим образом следовать его директивам.
Милорадович же предлагал в общем не очень страшные вещи: просто прекратить пока подрывную активность, а безнаказанность он обещал обеспечить — хотя вроде бы и неясно в тот момент, насколько гарантированно. Но, если подумать, была и определенная гарантия.
Ведь Милорадович и сам был под угрозой наказания как генерал-губернатор, в подчинении которого и произошел семеновский «бунт». Приступая к шантажу заговорщиков, он, как всякий шантажист, тоже рисковал: если позже он не спасет заговорщиков от расправы, то и они в отместку предадут гласности сам факт предупреждения с его стороны.
А ведь это предупреждение было значительно более серьезным проступком, нежели аналогичные действия Ермолова: ведь и Граббе, и Фонвизин в тот момент пребывали в отставке и не имели касательства к семеновскому бунту, а сам Ермолов тем более не имел ни малейшего отношения к событиям в столице! К тому же почти публичное предупреждение Фонвизину было сделано уже после того, как царь в разговоре с Васильчиковым в какой-то степени снял покров секретности о собственном отношении к этому делу.
