Сергей Цветков - Древняя Русь. Эпоха междоусобиц. От Ярославичей до Всеволода Большое Гнездо
Грабительская фискальная политика Святополка перессорила его со всеми слоями киевского общества. В дополнение к нестерпимым притеснениям, чинимым по отношению к народу и «сильным», он однажды основательно задел имущественные интересы влиятельного Печерского монастыря. Включенная в Киево-Печерский патерик повесть о Прохоре-лебеднике говорит об этом случае следующее. Во время войны Святополка с Давыдом Игоревичем (стало быть, речь идет о 1099 г.) прекратился подвоз в Киев соли из Галича и Перемышля, «и не бысть соли во всей Русской земли». Торговцы тотчас взвинтили цены на дефицитный продукт, «мневше себе в ты дни богатство много приобрести в соли». Тогда один из старцев Печерской обители по имени Прохор, желая облегчить страдания горожан, выгреб из монастырских келий золу, которая по его молитве чудесным образом превратилась в соль, и стал раздавать ее нуждающимся. К монастырю потянулись толпы «приходящих на взятие соли». Это вызвало недовольство торговцев солью, так как цена на нее снизилась в пять раз и «торжище» совсем опустело. Они пожаловались князю на то, что монахи причиняют им убытки. Святополк, «хотя им угодити», распорядился конфисковать запасы монастырской соли, думая воспользоваться ими для обогащения собственной казны. Но когда груженные солью возы въехали на княжий двор, соль снова превратилась в золу. Когда же по истечении трех дней княжьи слуги ссыпали ее на землю, зола опять стала солью и была растащена киевлянами: «уведевше же гражане, разграбиша соль». Повесть о Прохоре была призвана прославить благодеяния Печерского монастыря в тяжелое для киевлян время. Но, откинув чудесную сторону рассказа, получим неблаговидную картину конкуренции княжьего двора с Печерским монастырем на ниве спекуляции солью: в действиях Святополка слишком явственно проглядывает намерение пресечь соляную торговлю Печерского монастыря по демпинговым ценам.
Сын великого князя Мстислав Святополчич был во всем похож на отца. Как-то до него дошел слух, что двое печерских монахов нашли клад. Мстислав велел схватить их и подверг страшным мучениям, допытываясь, где они спрятали сокровища.
Все это способствовало тому, что Печерский монастырь вступил в политическое противостояние с великим князем. По свидетельству той же повести о Прохоре-лебеднике, игумен Иоанн обличал Святополка «несытьства ради, богатьства и насилиа ради» и был за это заточен в Турове. Помимо огромного духовного авторитета, политическое значение Печерского монастыря поддерживалось еще и тем немаловажным обстоятельством, что в его стенах со времен Ярослава велось русское летописание. Здесь создавались и разрушались княжеские репутации. Святополк покусился и на эту идеологическую привилегию Печерской обители. По его распоряжению ведение летописи было передано в руки игумена Михайловского монастыря на Выдубичах[204] Сильвестра, который отредактировал Повесть временных лет в благоприятном для Святополка духе. В частности, было подчеркнуто благочестие великого князя и совершенно опущена его ссора с Печерским монастырем. Вместе с тем Святополк постарался вернуть расположение печерских старцев. По его почину в 1108 г. митрополит с епископами совершили канонизацию преподобного Феодосия Печерского, ставшего третьим (после Бориса и Глеба) русским святым, официально признанным византийской духовной иерархией[205]. С тех пор, пишет Сильвестр, когда Святополк отправлялся на войну или еще куда-нибудь, то обязательно заходил прежде в Печерский монастырь поклониться гробу святого Феодосия и взять благословение у игумена. Однако эти знаки внимания никак не повлияли на неприязненное отношение к нему печерских монахов. Лишенные возможности выразить свой взгляд на Святополка через летописание, они развили его в ряде произведений житийной литературы, вроде упомянутых выше рассказов Киево-Печерского патерика, где, между прочим, содержится прямое обвинение Святополку в ослеплении Василька Ростиславича. Не менее показательно законченное до 1113 г. «Сказание о Борисе и Глебе», в котором Святополк Окаянный оказался «награжден» многими биографическими чертами его здравствующего тезки, а в сцену убийства святого Бориса были внесены бросающиеся в глаза параллели с летописным рассказом об ослеплении несчастного Василька{107}. В свете этого понятно, почему Святополк Изяславич совершенно забросил начатое до него строительство каменного храма Святых Бориса и Глеба в Вышгороде, несмотря на выгоду, которую вроде бы несла ему идеология «послушания брату старейшему», связываемая с культом святых братьев. В рассказе о создании вышгородского храма (в составе Успенского сборника) многозначительно замечается, что при Святополке «бысть забвение о церкви сей». А одним из первых чудес, приписанных Борису и Глебу, стала история освобождения ими двух «мужей», невинно заточенных Святополком Изяславичем.
После 1116 г., когда работа над составлением летописного свода снова была поручена печерским книжникам, они выправили Повесть временных лет таким образом, что Святополк почти совершенно исчез в густой тени, отбрасываемой монументальной фигурой Владимира Мономаха, «чудного» князя и «доброго страдальца за Русскую землю». Первому оставили великое княжение, второму — великие дела. В результате Святополк предстал в летописи не более чем номинальным правителем при мудром поводыре — Мономахе, что дало повод Татищеву утверждать даже, что «ежели бы Владимир его не охранял, то б давно Киева Святославичами лишен был»{108}.
Однако факты не подтверждают мнения о Святополке как о слабом, безвольном князе. Да, он часто уступал Владимиру, но тем не менее никогда не был послушной марионеткой в его руках. У Святополка, несомненно, были собственные политические интересы (пускай и не всегда благородные), своя точка зрения по тем или иным государственным вопросам (хотя и не всегда правильная) и достаточно решимости, чтобы проводить в жизнь свои намерения. Примеров тому вполне достаточно даже в промономаховой редакции Повести временных лет. Так, в 1093 г.. когда после смерти Всеволода Ярославича перед Святополком и Владимиром встал вопрос, заключать с половцами мир или нет, именно по настоянию великого князя и вопреки желанию Мономаха было решено дать степнякам бой. Спустя два года Святополковы послы убедили Владимира пойти на убийство Итларя и Кытана. Со слов самого Мономаха известно, что во время войны 1099 г. с Ростиславичами Святополк с «братьей» звал его присоединиться к союзу против галицких князей, грозя в противном случае своеобразным остракизмом: «Аже ли не поидеши с нами, то мы собе будемь, а ты собе».
Но, пожалуй, наиболее ярко самостоятельная политика Святополка проявилась в 1102 г., когда он затеял «ряд» с Владимиром из-за Новгорода. Великий князь был недоволен тем, что Мономах, в нарушение постановлений Любецкого съезда, не торопился возвращать ему северную отчину. Пока длилась усобица 1097—1101 гг., Святополк не имел возможности поднять этот вопрос, но после мира в Уветичах он сразу же потребовал от Владимира отозвать Мстислава с новгородского стола. Характерно, что его планы были сорваны не Мономахом, а новгородцами. Со стороны Мономаха никакого сопротивления не последовало, он без долгих споров подчинился воле великого князя. Приехавшие в Киев Владимировы «мужи» договорились со Святополком, что его сын Ярослав перейдет из Владимира-Волынского в Новгород, а Мстислав Владимирович займет его место. Иначе повела себя новгородская депутация, также прибывшая в Киев вместе с Мстиславом для участия в переговорах. Выслушав волю великого князя, новгородцы дали непочтительный и дерзкий ответ: «Се мы, княже, присланы к тебе, и с нами слово от новгородец таково: не хощем Святополка, ни сына его; аще ли две головы имееть сын твой, то пошли его; а сего [то есть Мстислава] дал есть нам Всеволод, и воскормили есмя себе князя, а ты шел еси от нас». Это заявление показывает, что у новгородцев был свой взгляд на Любецкие договоренности. Они вообще отказывались признавать Новгородскую землю чьей бы то ни было отчиной и готовы были отстаивать свою независимость (то есть право иметь того князя, который люб новгородской общине) с оружием в руках. Мстиславом они дорожили не потому, что тот являлся сыном Мономаха, а лишь по той причине, что это был законный представитель династии и вместе с тем их «собственный» князь, с юности взращенный («вскормленный») в новгородских обычаях и порядках. Не забыв помянуть Святополку его добровольный отъезд на рубеже 80—90-х гг. XI в. из Новгорода в Туров («а ты шел еси от нас»), новгородцы дали понять, что этим поступком он сам лишил себя и свой род всякого права на новгородское княжение. И хотя Святополк имел со строптивыми послами «многу прю», но так ничего и не добился. Настояв на своем, новгородцы «поимше» Мстислава и вернулись домой.
