Иосиф Бренер - Страна Биробиджан
Начавшаяся в стране в 1948 году кампания борьбы с буржуазным национализмом и космополитизмом была направлена в области, в первую очередь, на её руководителей, еврейскую интеллигенцию, в числе которой были писатели, поэты, учителя, артисты. Главным обвиняемым был назначен А. Бахмутский, который в самом расцвете сил и энергии, в возрасте тридцати восьми лет подвергся репрессиям в составе биробиджанской группы из восьми человек. В 1952 году он был приговорён к расстрелу. Через несколько месяцев приговор о расстреле был заменён на 25 лет лишения свободы. К различным срокам были приговорены его коллеги, которые только после смерти Сталина были реабилитированы.
История откровения или откровение истории. Воспоминания Шифры, дочери Нохема Борека, одного из первых переселенцев Биробиджана, записанные в октябре 2007 года. Ришон-Лецион, Израиль
Первые переселенцы, приехавшие в Тихонькую, были как гонцы осеннего хода кеты, которая каждый год поднимается на нерест в верховья рек Биры и Биджана, ведомая заложенной в её генах памятью. В истоках этих рек, берущих своё начало у подножий Хинганских гор, есть студёные подземные ключи, образующие небольшие мелководные озёрца, не замерзающие даже в самую лютую зимнюю стужу, которая охлаждает и успокаивает избитую на перекатах рыбу, исполняющую первый и последний в её жизни брачный танец. Преодолевая долгий путь из солёного моря в пресную воду, кета дает потомство новому поколению и затем прекращает своё существование. Мальки, вылупившиеся из икринок, весной уходят в море, чтобы через четыре года вновь вернуться на покой в свою пресную водную обитель.
Как безмолвных обитателей морских глубин зовёт в путь геном, заложенный природой, выработанный за тысячелетия законом сохранения рода, так и люди поехали в этот неизведанный край за тысячи километров от родного дома в поисках лучшей доли и по собственной воле. В то трудное и голодное для многих евреев время это был единственный выбор между жизнью и смертью. С одной стороны — жена, дети, старые родители и нет никаких средств прокормить семью, обеспечить её существование. С другой — предложение решить разом все проблемы: получить работу, жильё и — самое главное — на новой земле никто не будет кричать вдогонку это, казалось им, вечно звучащее слово «жид». Не будут кидать в тебя камнями или устраивать погромы, после которых закрывались лавочки, мастерские и евреи покидали свои жилища в поисках более тихого места.
Нет статистики и, тем более, социологических исследований, по какой причине поехали сюда евреи. Двигала ли ими идея принять участие в создании собственного автономного образования, или просто это был единственный шанс выжить в тех условиях, когда уже не было средств к существованию и проблемы антисемитизма гнали людей с насиженных мест, а может быть, действительно звала романтика? Об этом можно прочитать в десятках книг, написанных на русском, идише, украинском, английском в тридцатые годы о Биробиджане — очень далёком и привлекательном крае, где чистые реки, полные рыбой, и леса, богатые растительностью, промысловыми животными, могли обеспечить пропитание, а недра, богатые полезными ископаемыми, давали возможность создавать и развивать промышленность. Но самое главное — здесь было то, что переселенцы могли, наконец, обрести свою обетованную землю.
Это был грандиозный проект на фоне остальных неудачных вариантов переселения евреев в Крым и на юг Украины, и правительство страны было его гарантом. С его согласия и при его содействии поток переселенцев начал менять направление движения с юго-западного на восточное — в Биробиджан.
У них было много общего в прошлой жизни, и призыв «В еврейскую страну!» должен был объединить евреев, дать им шанс настоящей жизни на новой земле. О судьбе одного из них — Нохема Борека, которая показалась мне наиболее типичным примером из рассказов Г. Добина об истории жизни первых переселенцев, я написал в одной из глав своей книги «Лехаим, Биробиджан!». Были и попытки разыскать следы проживания этой семьи в Биробиджане, но никто из оставшихся старожилов не слышал и не помнил такую фамилию.
На презентации книги в Хабаровске, которая проходила в здании синагоги, после моего выступления слово попросил уже пожилой человек. «Валерий Данилович Яковлев», — представился он и без больших прелюдий начал рассказ о своей жизни, которая была, как оказалось, продолжением моей главы «Первый переселенец». Он рассказал присутствующим, что впервые прочёл историю жизни своих предков, подробности, о которых он никогда не слышал и не знал. Внук Борека, семьи первых переселенцев, прибывших 28 мая 1928 года на станцию Тихонькую с первым эшелоном в количестве 624 человек, затронул самые тонкие чувства людей, присутствовавших в зале. Они с замиранием слушали повествование о судьбе его предков в Украине и после переезда в Биробиджан.
Когда Валерий Данилович начал говорить о дочери Борека, он вдруг остановился, и мне показалось, что у него перехватило дыхание. «Эта дочь Борека, о которой говорится в рассказе, была одной из первых в посёлке учительниц идиша, это чистая правда написана в книге, — подтвердил Яковлев, — она стала потом моей мамой. Ей сейчас уже 94 года, она живёт в Израиле…».
Глаза у многих людей стали влажными. Они радовались вместе с Валерием Даниловичем, что он несколько дней назад впервые узнал историю жизни своей мишпохи в таких подробностях, пусть хоть через семьдесят лет. Это стало для него настоящей историей откровений.
В этот момент присутствующие в зале люди стали свидетелями как бы прошедшей в прямом эфире передачи «Жди меня», в конце которой большинство зрителей плачет от счастья, видя, как находят друг друга через десятки лет потерянные родные и близкие люди.
Я был также немного растерян, так как не ожидал ничего подобного и не был готов что-либо прокомментировать. Он показал нам фотографии, где его дед и бабушка были молодыми в те двадцатые годы. Под собственный аккомпанемент на пианино он спел песню о Биробиджане, где прошла его юность. Люди не могут быть равнодушными к истории своей судьбы, в которой самые лучшие воспоминания из детства остаются на всю жизнь.
Мы расставались как старые друзья. Я знал историю его родных, приехавших в 1928 году вместе с моим дедом строить Биробиджан, а он прочитал об этом только несколько дней назад и был искренне благодарен за возможность хоть на старости лет вернуться в прошлое, чтобы виртуально встретиться с родными и близкими ему людьми.
Мне предстоял отпуск в Израиль, и, конечно, в плане поездок и встреч с родными и друзьями была намечена встреча с его мамой — Шифрой Нохемовной Яковлевой, проживавшей с дочерью в Ришон-Леционе.
Шифра ждала моего звонка. Это я сразу понял, как только созвонился с ней. Валерий Данилович, предупредив мой визит, рассказал маме и о нашей с ним встрече в Хабаровске, и о прочитанной истории семьи родителей.
Дверь мне открыла женщина, которая представилась Неллой, дочерью, и следом навстречу вышла убелённая сединой пожилая женщина в очках с большими линзами — это была Шифра, урождённая Борек. Мать и дочь жили одни в большой квартире. Дети, внуки, правнуки Шифры и Неллы проживали недалеко и почти каждый день навещали их. В квартире было чисто и прибрано. Меня пригласили пройти в зал. В комнате была скромная мебель: пара диванов, телевизор и обеденный стол. У стены стояло старое пианино, привёзенное ещё из России.
Первые минуты чувствовалась какая-то напряжённость и насторожённость в разговоре. Понимая эту ситуацию, я начал наш разговор о её сыне — Валерии, о том, как прошла презентация книги и почему я написал о Нохеме Бореке. Мне показалось, что она увидела во мне человека, которому небезразлична судьба её семьи, и почувствовала мою заинтересованность в том, чтобы узнать подробности из её жизни, ставшей уже страницей истории Биробиджана.
Она понимала, что их судьба была лишь частицей, маленьким колёсиком в великом переселении на восток евреев-переселенцев. На лице Шифры как будто расправились морщины, вызванные первой напряжённостью от встречи, изменилась интонация, и я понял, что теперь она мне поверила и расскажет историю семьи Борека от первого лица. Итак, откровение истории из уст реального очевидца событий конца двадцатых — начала тридцатых годов, 94-летней Шифры Яковлевой, в девичестве Борек.
«В забытой Богом Терновке, где жила семья Нохема Борека, не было ни работы, ни хлеба и даже желания жить. Нохем с утра до вечера суетился, пытаясь подзаработать пару копеек, кому что-нибудь поднести, где забор поправить, а может, огород обработать или дров наколоть. Такие, как он, мужики, готовые на любую работу, бродили по улице без дела, не зная, чем бы заняться, чтобы принести домой хоть кусочек хлеба.
Денег почти что ни у кого и не было, рассчитывались картошкой или ещё чем-нибудь из вещей или продуктов питания. Бывало, за день ни копейки не перепадало, и Нохем, стараясь не видеть нас, как будто он в чём-то виноват, затемно возвращался домой. Мы сидели за пустым столом и смотрели на догоравшую свечу, ожидая папу, но мама отправляла нас спать, так как уже понимала, что и в этот день Бог ничего им не дал. Иногда, правда, мама вечером кипятила чайник и вытаскивала откуда-то маленькие сухарики, что доставляло нам самое приятное удовольствие.
