Рудольф Баландин - Тайны Всемирного потопа и апокалипсиса

Ученые всегда стремились и поныне стараются обнаружить в земных природных процессах четкие закономерности, подобные циклам космических объектов. Вот и в данном случае заманчиво стройная классификация чрезмерно схематична, весьма спорна и не избавляет от многих сомнений. Одни из них мы уже высказывали ранее, другие нас еще ожидают впереди.

Хотелось бы подчеркнуть одно немаловажное обстоятельство: климатические ритмы низшего порядка (к примеру, сезонные в средних широтах) обычно имеют несравненно большую амплитуду, чем ритмы высшего порядка. Средние температуры зимы и лета обычно разнятся на двадцать — тридцать градусов; количество осадков в сухое и влажное время года различается в десятки, а то и сотни раз. А для нового оледенения в средних широтах Северного полушария достаточно того, чтобы среднегодовые температуры понизились на два — пять градусов… Впрочем, есть мнение, что и нынешний тепловой режим для великих ледников не помеха, была бы свободна ото льда акватория Северного Ледовитого океана и выпадало бы больше снега зимой.

Сезонные изменения по своей контрастности занимают, пожалуй, первое место. Следующие за ними многолетние ритмы выражены несравненно слабее. Ритмы ледниковых эпох вновь достаточно ярки.

Главная трудность выявления ритмичности природных процессов именно в том, что классификация их чрезвычайно сложна. Для каждого из выделяемых признаков (частота и амплитуда климатических колебаний, периодичность, пространственная приуроченность, причины, продолжительность существования и т.д.) требуется классифицировать ритмы заново. Ритм первого порядка по амплитуде самый контрастный, занимает последнее место по частоте, а сравнительно устойчивый, так называемый одиннадцатилетний ритм, который прослеживается в слоях, отложившихся в разные геологические периоды, сильно варьирует по продолжительности…

Временами начинает казаться, что планета наша — совокупность геосфер — подобна многострунной арфе, которая легко отзывается на каждый звук, стук, толчок. Резонируют сначала одни струны, потом к ним присоединяются другие. И сила звука, и тональность, и устойчивость зависят от многих причин. Новые воздействия вызывают новые отзвуки, и они накладываются на предыдущие, вызывая диссонансы или аккорды, гася колебания или усиливая их.

Возможно, правильнее каждую из земных сфер уподоблять особенному многострунному инструменту, сложному резонатору, реагирующему на те или иные воздействия по-своему. Сферы Земли порой отзываются на внешние силы разом, стройно, и в хоре их улавливается ритм и мелодия. Бывают и хаотичные звуки, шумы: тихие и громкие, хотя мы порой и в них находим — о, сила воображения! — сложную полифоническую гармонию.

Из хаоса звуков композитор извлекает свои мелодии; из бесформенной глыбы скульптор высекает прекрасную статую; слова поэт выстраивает в чудесные строки; ученый ищет ритмы, закономерности природных процессов. Творчество — это поиски неожиданных соответствий и гармонии. Природа столь многообразна в своих проявлениях, неисчерпаемо сложна и при всей своей мозаичности и текучести едина, что нам предоставляются все возможности для бесконечных открытий, уточнений и… заблуждений.

Продолжающийся потоп

А что, если на многих территориях воды великого потопа не схлынули до сих пор? Что, если для поиска следов катастрофы следует опуститься ниже уровня моря? Что, если в морскую пучину канули огромные территории на окраинах континентов, где до сих пор простираются морские мелководья?

В последние десятилетия в результате многочисленных промеров морского дна выяснилось, что большинство крупных рек имеет продолжения в морях в виде глубоких подводных долин, тянущихся подчас на сотни километров. Подобные долины-каньоны обнаружены практически везде в зоне шельфов — затопленных окраин континентов, кроме шельфов Антарктиды и отчасти Австралии. Глядя на карты дна Северного или Охотского морей, где нанесены подводные каньоны, невольно начинаешь предполагать, что перед тобой суша, настолько похожи эти каньоны на речные Долины. В Охотском море подводные ложбины смыкаются в единое русло в северной половине моря, в дальше более или менее Уверенно океанологи ведут их до Курильских островов. Еще более заметна ложбина между островом Сахалин и материком.

«Дно желоба северной части Японского моря (ближе к его восточному краю), — писал океанолог Н.Л. Зенкевич, — рассечено глубокой ветвящейся долиной, по своему облику напоминающей речную долину; местами она врезается в поверхность дна на 50–70 метров. Наличие террас, долин эрозионного облика и других реликтов субаэрального рельефа… дают основание предполагать, что вся северная часть Японского моря расположена в пределах затопленной окраины материка — материковой ступени».

О подводных долинах высказано немало различных гипотез; в частности, предполагается, что они могли формироваться не на суше, а под влиянием морских течений или подводных грязевых потоков. Позже мы еще вкратце скажем об этих идеях, а сейчас продолжим изложение гипотезы опускания шельфов.

Г. У. Линдберг, геоморфолог и специалист по рыбной фауне Дальнего Востока, привел дополнительные данные в пользу речного, наземного (субаэрального) происхождения подземных ложбин. Он опирался на сходство пресноводных рыб, обитающих в различных (но не всех) реках Охотского побережья.

«Подводные долины, — утверждал он, — как было выяснено, играли в фазе последней регрессии роль путей, по которым совершалось расселение типично пресноводных рыб из Амура в ныне изолированные реки: Поронай, Тымь, Уд, Тугур, Охоту и реки Шантарских островов, в то время Амур представлял собой единую… речную систему. После наступления трансгрессии, вызванной повышением уровня океана, часть этой системы оказалась под водой».

Г. У. Линдберг подчеркивал отличие подводных затопленных долин от каньонов. Первые, по его мнению, несомненно свидетельствуют о погружении в сравнительно недавнее время материковых отмелей и прибрежных низменностей, где формировались речные системы с родственным комплексом ихтиофауны. Напротив, подводные каньоны, нередко встречающиеся в относительно глубоководных участках (до двух-трех километров ниже уровня моря), никак не содействовали расселению типично пресноводных рыб. Образование подводных каньонов сопровождалось мощными тектоническими движениями, глубокими провалами, нарушением целостности единой речной системы и вторжением соленых морских вод.

Все эти выводы сделаны после исследований в обширном, но все-таки конкретном, ограниченном районе. Однако район этот ничем принципиально не отличается от многих других, где встречены подводные долины и каньоны, и поэтому нет как будто оснований считать его нетипичным.

Если согласиться с наземным генезисом подводных долин, придется признать и то, что в недавнее время все материки были подняты примерно на 200–300 метров относительно их нынешнего положения. Или — что значительно правдоподобнее — уровень мирового океана опускался на те же 200–300 метров (до глубин, где встречаются подводные долины). По мнению Линдберга, подобные колебания уровня океана происходили неоднократно на протяжении четвертичного периода и протекали довольно быстро.

Возможно, последнее такое воздымание уровня океана (погружение суши) произошло примерно пять-шесть тысяч лет назад и выражалось не только в морских потопах, но и мощных атмосферных катастрофах, сопровождавших конвульсии гидросферы. Все это должно было выглядеть поистине Всемирными потопами для человечества, которое в те времена заселяло фактически только плодородные низменности и долины, примыкающие к морским побережьям.

Такие рассуждения достаточно убедительны. Тем более что мы не упомянули и сотой доли фактов, приводимых Г.У. Линдбергом в защиту своей гипотезы мощных, быстрых и сравнительно недавних колебаний уровня Мирового океана, которые сам ученый называл Всемирными потопами.

Ну а теперь отдадим должное сомнениям. Не для того, чтобы отвергать все подряд, но для большей объективности и полноты наших знаний. О пользе, о неизбежности сомнений в научном познании хорошо писал В.И. Вернадский:

«Сомнение — великая сила, сомнение вызвало и создало то могучее, чудное знание, которое еще так мало доступно большинству человечества. Но иной раз оно страшно тяжело ложится на отдельных лиц. Иной раз оно доставляет невыразимое удовольствие, но в другие минуты, когда беспощадно анализирует все созданные идеалы, когда всюду и везде все колеблет, оно давит, оно мучит… Наука должна брать такую цель, которая бы вполне удовлетворяла скептический ум, чтобы сомнение свободно здесь гуляло, а цель оставалась».