Пантелеймон Кулиш - ОТПАДЕНИЕ МАЛОРОССИИ ОТ ПОЛЬШИ (ТОМ 3)

пользу диктатуры Вишневецкого, тогда вся политическая сеть Козацпого Батька

порвется, как паутина. Надобно было, во что бы то ни стало, ссорить Москву с

ИИольшею,—и Хмельницкий, опомнясь, пока еще не было поздно, перестал грозить

сидящему на Москве, а свое намерение идти вместе с Ордой на Овинной Шлях

превратил в политическую демонстрацию. Он стал уверять Москалей в.

невозможности подобного покушения со стороны Татар и, в доказательство своей

преданности царю, сообщил в Москву оскорбительные для неё сочинения, печатанные

Поляками.

Москва, как мы видели, имела уже причины гневаться на панов-рады,

высокомерных перед ною даже в своем уничижении. Теперь у неё были новые

причины к нарушению доброго согласия, которым паны не умели пользоваться.

В Сентябре 1649 года приезжал к царю великий и полномочный посол польского

короля, Добеелав Чеклинский, для заключения союза против Татар и Козаков.

Чеклинского и его свиту приняли в Москве не совсем радушно, а о взаимных интересах

обещали переговорить через нарочитых царских послов, которые де не замедлят

прибыть в Варшаву.

Действительно, в октябре того же года, царь послал в Варшаву своего гонца,

Бунакова, с уведомлением, что вслед за ним прибудут царские великие и полномочные

послы; а между тем Бунакову было наказано собрать сведения о состоянии Речи

ГИосиола-

*) Турецкое имя Днестра.

.

109

той. На Посполитую Речь монархическая Мосина смотрела, как на третью после

Новгорода и Пскова республику, которую, ради собственного спокойствия, должна она

уничтожить, вместе с её ублюдкомъ— республикой козацкою.

Кунаков при царе Алексее Михайловиче был то, что при Иоанне Ш были

Товарюковы да Бородатые, предвестники покорения так называемой народной державы

—Новгорода. Из иервого принадлежавшего тогда Польше города, Дорогобужа, ои

донес царю, что ему „против первого звычая, чести никакой не учинено, и поставили

его в самом убогом, нужном дворишке, на венолье по Смоленской дороге", а на его

протест дорогобужскому наместнику получен такой ответ: „Какова де нам на Москве

почесть была, такова де и вам зде". Приставом к царскому гонцу наместник приставил

„самово худово человека, плутишка и табашника", которого Кунаков, после расспроса,

„велел от себя сбить со двора", и объявил наместнику, что „такому худому человеченку

у него, царского величества гонца, в нриставех быть не годитца".

В Смоленске Кунаков был принят еще оскорбительнее. Его заставили простоять

среди улицы на морозе конец дня и до 5 часов ночи. Не правительство было в атом

виновато; но Москва тем не менее была оскорблена. Кунаков, выведав дело у челядника

подвоеводия, Петра Важевича, доносил, что „Петр Важевич в Смоленску велел его,

гонца, держать на морозе и на грязи, и бесчестить велел, оердитуя на то, что на Москве

литовским купцом не поволено было табаком торговать, а он де, нодвоеводье

(принадлежа к свите Чеклинекого) язнулся было тех литовских купцов обогатить

табачною торговлею на Москве паче того, как их табачною продажею обогатил наиеред

сего королевской же посол, Гаврило Стеыпковекои, и имал де их, купцов, ныне Петр

Вяжевич в Москве, похвалялся о том с клятвою, и от того у них поймал многие гроши;

и которые де на Москве табаком не поторговались, и те, приехав в Смоленск,

приходили к модвоеводью, к Петру Важевичу, с большою докукою, и нося места ему

докучают, чтоб гроши взял он, которые Петр с пих, купцов, за носмех, им вернул,

потому что табаку они на Москве не продали.. Да и у них де у всех Петра Вяжевича у

слуг и у челядников табак был на Москве многой, и на Москве де онии будучи, продали

табаку немного. А как литовские послы отпущены с Москвы назад, и они де многой

табак продавали едучи с Москвы и изъ

по

,

Можайска в дороге и на стане многие люди. Да и дворяне королевские табак возили

к Москве на продажу многой".

Вот с каких мелочей начинаются события, называющиеся, по своей крупности,

историческими. Причиною нанесенного царскому гонцу оскорбления был не столько

холодный прием в Москве великого и полномочного посла, Чеклинского, сколько

неудача подвоеводия Вяжевича в табачной торговле. ИИо приезде в Варшаву, Кунаков

протестовал перед панами-рады в следующих выражениях:

„О моем приезде подвоеводою было ведомо задолго; а приехал я к Смоленску с

приставом своим против прежнего звычал, и и как учали въезжать на мост с городские

стороны, чтоб проехать через мост на посад, и из города, из Королевские брамы,

вышли порутчики и гайдуки с обухами в десять человек, и спросили, будто неведая:

кто и куда едет? И пристав им сказал, что великого государя, его царского величества,

гонец к королевскому величеству. И те поручики приказали, чтоб он меня поставил на

улице, а на мещанские и ни на чьи дворы, без повеления нодвое* видия, Петра

Вяжевича, не пущал. И я, переехав мост, и приехал к мещанскому двору, где наперед

сего яж и иные великого государя вашего, его царского величества, гонцы стаивали, й

пристав остановил меня среди улицы на морозе и па гряни, до ночи годины за две и,

оставя меня одного, пошел в город к подвоеводью. А дворы мещанские все были

заперты. И потом вскоре подвоеводьс, Петр Вяжевич, выслал из города бесчестить

меня пахолков своих, и те пахолки, а с ппми мещаня табашникп, оступя меня на улице,

бесчестили и лаяли многое время, и говорили: Добро б де подвоеводьс учинил, чтоб

камень на шею да с мосту в Днепр! А припоминали то, что у них па Москве табаку

покупать было заказано".

Кунакова задержали в Дорогобуже три дня, в Смоленске четыре дня, в Орше шесть

дней, и всюду слушал он ругань и упреки за то, что в Москве не было дозволено

литовским людям торговать табаком. Выехав из Орши к Борисову, царский гонец

испытал со стороны Вяжевича новое оскорбление. Вяжевич проехал в Варшаву,

обогнав Кунакова на стану в Бобре, и устроил ему такую неприятность.

В третьем часу ночи, к господе, где гонец с приставом своим стоял, пришли Юрьева

полку Тизнауза рейтары, Реймер да челядвик его, Воравский, со многими людьми, и

учали ломиться в ворота пьяпы И пристав на господу их нс пустил; и они гонца

.

111

и пристава лаяли и похвалялись грабежем и убойством, и приступали к воротам и к

окнам всю ночь с саблями и ив пищалей стреляли, и посылали по драгунов и по

петарды. А гонец с приставом и с людьми своими, пристроя ружье, сидели в избе. А

жид с женою и с детьми, у ково гонец стоял, видя такую от рейтар страсть, с двора

бежали, пометав все свои животы".

Подобно тому, как нелепая ссора Хмельницкого с Чаплинским зажгла внутреннюю

войну, бессмысленное нападение Важевича на царского гонца повело к войне внешней,

и все потому, единственно потому, что горючие материалы были нагромождены в

Польше и в Москве издавна. Недоставало только искры для воспламенения. С одного

края польских владений запылал гибельный пожар из-за темной кокетки, которая

вскоре была заподозрена в новой связи а погублена тем же Хмельницким, а с другой—

готова была возгореться война между двух государств, по выражению панов рады, „за

такую хлопскую штуку, за табакъ". Но еслибы не было ни пограничной прелестницы с

её завзятыми любовниками, ни табачной контрабанды в Москве под прикрытием

посольства,—тысячи других мелких случаев привели бы прожитую двумя

государствами жизнь к тому же самому результату.

Каждому народу, обществу и государству предстоит считаться в будущем за свое

прошедшее. День судный рано или поздно настанет, и в этот судный день подведется

силою вещей итог былого,— помянетса не только всякое злое дело, но и всякое

праздное слово. В придачу к своим злодеяниям, Польша наговорила о Москве много

праздных слов, не только дома, но и за-границею,—не только чрез посредство таких

лаятелей, как смоленские пахолки да мещане, но и через посредство таких Цицеронов

своих, как Оссолинский. А слова эти падали ядом на русские раны, еще не

закрывшиеся со времен оных. Теперь наступил международный судъ как за все

памятное, так и за все сокрытое в забвенных могилах.

Добытые Кунаковым в Литовской стороне и в Польше сведения соответствовали

традиционным взглядам Царской Земли на безурядную шляхетскую державу. Не только

ради воздаяния за меру мерою, но и ради своего спасения от новых покушений

исконного врага на государственную pyccKjro жизнь, должна была Москва воз иметь