Николай Устрялов - Италия — колыбель фашизма
Отсюда становится понятен жест Муссолини, после прихода к власти объявившего фашистов «либералами в классическом смысле этого слова». Не слишком искушенные в политической премудрости и весьма наслышанные о гнусных свойствах «либерального государства», многие из бравых чернорубашечников, наверное, долго на могли понять, как и почему они вдруг оказались классическими либералами. Но их, впрочем, никто об этом и не спрашивал…
Политике национализаций и монополий приходит конец. По всей линии проводится энергичная реакция против этатизма в экономике. В аграрных отношениях тоже культивируется начало свободы, прекращаются сразу субсидии кооперативам и прочим общественным организациям, жившим за счет государства. Отменяется закон о наследовании 1920 года и заменяется новым, значительно снижающим налоги на наследства и вовсе освобождающим от налога ближайших родственников. Снимаются ограничения квартирной платы. Отменяется страхование на случай старости. Усиленно проповедуется уважение к семье и собственности, причем последнюю любят освящать почтительными ссылками на древнеримскую традицию. Денационализируются телефонные предприятия и радиотелеграф, отменяется спичечная монополия. Ставится вопрос о переходе в частные руки некоторых железных дорог. Общая налоговая политика правительства диаметрально противоположна фашистским требованиям 1919 года: она переносит центр тяжести с прямых налогов на косвенные, а прямые налоги из прогрессивных превращает в пропорциональные. Власть откровенно призывает граждан копить и обогащаться. Над всем господствует принцип «Produttivismo», и сильное фашистское государство, отвергая политические вольности, меньше всего хочет прибегать к стенаниям экономической самодеятельности индивида. Оно смело ставит ставку на личный интерес – старую ставку третьего сословия.
Эта «ультра-либеральная» политика успешно взращивает соответствующие плоды. По данным министерства финансов, в первую половину 1923 года в Италии открываются 595 новых акционерных обществ. Общее увеличение акционерного капитала за этот промежуток времени исчисляется в 1 и 1/4 миллиарда (200 миллионов на химическую промышленность, 165 м. на электрич. индустрию, 100–150 м. на строительство и т. д.). Со своей стороны государство жестко проводит экономию. Беспощадно сокращаются штаты чиновников: в первый же год их было уволено до тридцати тысяч. Разрешаются отступления от восьмичасового рабочего дня, а затем и вообще, путем особого, «жертвенного» решения самих рабочих синдикатов, устанавливается, как правило, девятичасовой рабочий день. Но основной сравнительно быстрый эффект обусловливается, конечно, резким разрывом с политикою субсидий и увеличением ставок косвенных налогов.
Установление порядка в стране, соединенное со всеми этими чрезвычайными финансовыми мероприятиями, вскоре отразилось и на государственном бюджете. Борьба с дефицитом привела уже через год к бездефицитному бюджету и даже к превышению доходов над расходами, а через пять лет, в декабре 1927 – к официальной стабилизации лиры и возобновлению размена билетов национального Банка на золото (по курсу 1 зол. лира = 3, 66 л. бум.). Оправился и экспорт, выправляя коммерческий баланс, убийственный для национального хозяйства в годы разрухи. Сторонники нового строя – а их число росло – получили основание радостно констатировать, что «Италия воскресла, как Лазарь».
Разумеется, это воскресение было относительным. Из бедной страны Италия не могла превратиться в богатую. Да и для относительного оздоровления хозяйства все-таки нужно было время. Сам Муссолини не строил особых иллюзий. «Чудеса не в нашей власти, – говорил он в палате 17 января 1923-го, – и никто не может требовать, чтобы мы восстановили положение в течение недели или месяца. Такое требование было бы, согласно слову Ленина, признаком «детской болезни»… Но этот корабль, во всяком случае, гордо плывет по морю, направляясь в гавань: мир, процветание, величие Италии!».
Надлежит признать, что первые годы фашистского правления оправдали надежды «элементов порядка», связанные с переворотом. Средние классы и буржуазия, в общем, могли себя считать удовлетворенными. В сущности, Италия, подобно другим европейским странам, переживала на свой манер процесс послевоенной национальной стабилизации. Отмеченная выше эволюция экономической политики фашизма как будто вполне гармонирует с эволюцией общего его идеологического облика за послевоенные годы. От республики к национальной монархии. От атеизма и религиозного индифферентизма к исторической религии, к Ватикану. От радикального демократизма к иерархизму и консерватизму. И, наконец, от революционного синдикализма к… буржуазному экономическому либерализму?..
Однако здесь вопрос все-таки сложнее. Сами фашисты категорически не желают слыть за обыкновенных буржуазных политиков. Они верят в оригинальность своего пути. Они не отрекаются от синдикализма, – напротив: ставят его во главу угла и в перл создания. Они отказываются мыслить свою деятельность в категориях старого мира. Они продолжают считать свою революцию – действительным началом новой исторической эры, и свое государство – строением «совершенно нового общественно-архитектурного стиля». Их опора – молодость, их надежда – будущее. Они претендуют «дать миру новый принцип».
Проводя весною 1926 года закон о юридическом признании синдикатов, Муссолини обратился к стране с пышным, патетическим манифестом. «Демократическое, либеральное, отреченское и неспособное государство не существует больше, – возвещал этот манифест. – На его месте возвышается фашистское государство. Впервые в истории мира конструктивная революция, каковой является наша революция, мирно осуществила в области производства и труда объединение в общих рамках всех экономических и умственных сил, чтобы направить их к одной цели… Народ, применяющий свой труд в различных отраслях, возводится на положение действующего и сознающего собственное назначение субъекта»…
Тут мы непосредственно встречаемся с одной из основных субъективных пружин внутренней политики вождя фашизма. Следует подробнее на ней остановиться.
Корпоративные реформы. Хартия труда 1926 года
Фашизм, как партия массы, привлекал сторонников в различных кругах населения. Средние классы, вступая в союз с буржуазией и даже аграриями, стремились в то же время установить положительную связь и с рабочими. Лидеры фашизма неустанно подчеркивали свои симпатии к пролетариату и развивали большую энергию в деле создания фашистских профессиональных союзов (синдикатов). «Фашистские синдикаты себя оправдывают – говорил Муссолини в 1923. – Было бы бессмысленно утверждать, что рабочие в них – пленники. Нельзя держать в плену полтора миллиона человек. Приток масс – лучшее доказательство, что пролетариат не видит в фашизме врага». К 1924 году уже до двух миллионов рабочих вольно или невольно входило в эти объединения. Вскоре международная рабочая конференция в Женеве после оживленных дебатов признала фашистские профсоюзы в Италии. Но по внутренни своим особенностям они, конечно, все же остаются в стороне от международного рабочего движения, будучи проникнуты чисто национальным духом, и являясь, согласно самому своему уставу, в первую очередь, – «политическою силой фашизма».
Нужно приобщить рабочих к национальной государственности – вот основная идея фашистской рабочей политики. Рабочим незачем противопоставлять себя государству. Классовая борьба отнюдь не лежит и не должна лежать в природе социальных вещей: она – эпизод, не больше. «Наша антидемагогическая рабочая политика, – говорил Муссолини в своей первой декларации Сенату, – отнюдь не сулящая рая, может, однако, оказаться гораздо более благотворной для рабочего класса, нежели политика пустых мечтаний, которою соблазняет рабочих восточный мираж».
Фашизм не отрицает классы, но подчиняет интересы каждого из них интересам целого, т. е. нации, организованной в государство. Классовые притязания законны, но когда один из классов хочет стать выше государства, – неизбежно нарушается и расстраивается вся национальная жизнь. Следовательно, необходима система гармоничной иерархии социальных единств, служащей общей цели. Здесь-то и приходит на помощь корпоративная идея.
Она не нова в современной социальной и государственной науке. Достаточно назвать проф. Л. Дюги, чтобы напомнить о ней. «Да, государство умерло, – писал этот автор вот уже двадцать лет тому назад; – или, скорее, мало-помалу умирает его римская, регальная, якобинская, наполеоновская, коллективистская форма, которая в различных видах есть постоянно одна и та же государственная форма. Но в то же время созидается другая, более широкая, эластичная, охранительная и человеческая форма государства. Ее элементов два: 1)понятие социальной нормы, обязательной для всех, или объективное право, и 2)децентрализация или синдикалистский федерализм… Конечно, в будущем, которое еще увидит наше молодое поколение, сорганизуется рядом с пропорциональным представительством партий профессиональное представительство интересов, т. е. представительство различных классов, организованных в синдикаты и федерации синдикатов».
