Александр Сидоров - Великие битвы уголовного мира. История профессиональной преступности Советской России. Книга первая (1917-1940 г.г.)
В 1929 году в Конституцию РСФСР вносится существенная поправка. В прежней редакции Основного закона была фраза о том, что «свобода религиозной и антирелигиозной пропаганды признаётся за всеми гражданами» (статья четвёртая). Однако теперь она звучала несколько иначе. Съезд Советов сформулировал эту часть четвёртой статьи так: «свобода религиозных исповеданий и антирелигиозной пропаганды остаётся за всеми гражданами». Фактически такая формулировка означала ЗАПРЕТ РЕЛИГИОЗНОЙ ПРОПАГАНДЫ.
Новый поток гонений обрушился на служителей церкви в 1929 году, когда в результате введённой с августа так называемой «пятидневки», или «непрерывки». Замена рабочей недели «пятидневкой» имела целью обеспечение безостановочного производства. «Пятидневка» же вовсе не означала пятидневной рабочей недели: просто в месяце оказывалось пять выходных — 6, 12, 18, 24 и 30 числа. Постановлением Совнаркома воскресенье переставало быть общим для всех выходным днём! Часто при этом график рабочих и выходных дней был индивидуальным для отдельного предприятия — и даже для отдельного работника!
Разумеется, всему этому предшествовала громкая кампания, которая объявляла выходные и праздничные дни «пережитками проклятого прошлого». Реформу назвали «революцией календаря». Карманные писатели и журналисты (Л. Кассиль, М. Кольцов) описывают воскресенья как «сонные провалы», «дни скуки и безделья», которым на смену «пришло торжество революционного темпа». Организуются «дома отдыха пятого дня»; «народ» требует отменить названия привычных дней недели и заменить их в календаре серпами, молотами, звёздочками…
Что касается верующих, в их среде сразу же пошли волнения (воскресенье — выходной, освящённый Православной церковью). Нередки были случаи неподчинения «революционному календарю», попытки примирить новую действительность с привычным религиозным укладом. Но власти сурово карали «контрреволюционеров», усматривая в неповиновении стремление «бороться против социализма»…
Этот экскурс в историю не случаен. Изменение политики официального государства по отношению к церкви отразилось и на преступном мире России. Поскольку церкви и храмы были разрушены, разграблены, осквернены, антирелигиозная пропаганда привела к тому, что открыто высказывать свою веру было опасно, — постольку был нанесён мощнейший удар по «клюквенно»-«марушному» промыслу. Он практически потерял всякий смысл. «Клюквенники» переквалифицировались в прозаических «щипачей», «гоняли марку», «резину», «майданы» (т. е. воровали в трамваях, автобусах, проездах). Исчезла порода…
Что же касается отношения к религии и к церковникам, то в тех условиях, которые мы описали выше, уголовники открыто и без колебаний разделяли точку зрения официальных властей. Как мы помним, священнослужителей «урки» и прежде-то не очень жаловали. Теперь же, когда на священников обрушилась новая власть и те попали в разряд «политических», СОЭ (социально опасных элементов), — уголовники и вовсе потеряли к ним всякое почтение. Насмешки, издевательства над церковью и верой, унижение и преследования священнослужителей были нормой в Советском государстве. То же самое царило и в уголовной среде, и в арестантском сообществе. Да и трудно было бы ожидать чего-то иного от «босяков» и «бродяг», испокон веку не жаловавших религию и церковь.
Свидетельствует об агрессивном атеизме «блатного мира» и уголовно-арестантский жаргон. Сохранилось в нём, например, пренебрежительное словечко «шаман» и производное от него «шаманить». «Шаман» — это уборщик в бараке, дневальный. «Шаманить» — производить уборку, драить и чистить. Но почему «шаман»? Да потому, что в основном в лагерях все грязные работы по уборке бараков и территории, как правило, выполняли священники. Большая часть из них была не приспособлена к тяжёлым физическим работам, и их держали на подсобных (всё-таки какое никакое снисхождение: «попы» считались наименее «вредными» среди «контриков», тем более многие из них были преклонного возраста, поэтому их не особенно «гноили» на общих работах — лесоповале, рудниках и пр.). Сравнение же с шаманами (т. е. с колдунами-знахарями у северных народностей) говорит как минимум об иронически-насмешливом отношении «сидельцев» к ревнителям православной веры (впрочем, равно как и других вероисповеданий).
В качестве яркой иллюстрации пренебрежения уголовно-арестантского мира к церковникам приведём отрывок из документального повествования «Отец Арсений» (о жизни православного священника Петра Андреевича Стрельцова):
В бараке о. Арсений был не один, оставалось ещё трое заключённых. Двое тяжело болели, а третий филонил, нарочно повредив себе руку топором. Валяясь на нарах, он временами засыпал и, просыпаясь, кричал: «Топи, старый хрен, а то холодно. Слезу — в рыло дам»…
Примеров такого отношения к служителям культа можно найти достаточно.
Однако постепенно в «воровской» среде отношение к религии стало меняться. Связано это было во многом с изменением отношения к Православной церкви со стороны самого государства.
Это изменение отметил уже в 1936 году Лев Троцкий, который с негодованием писал:
Ныне штурм небес, как и штурм семьи, приостановлен… По отношению к религии устанавливается постепенно режим иронического нейтралитета. Но это только первый этап…» («Преданная революция»)
Приостановку (а фактически — остановку) «штурма небес» следует рассматривать в общем контексте свёртывания оголтелого революционного интернационализма и возрождения российской государственности. Так, «Малая советская энциклопедия» 1930–1932 годов безоглядно поносила величайших исторических деятелей России, оценивая их с точки зрения «классовой теории». Об Александре Невском, например, сказано:
…Оказал ценные услуги новгородскому торговому капиталу… подавлял волнения русского населения, протестовавшего против тяжёлой дани татарам. «Мирная» политика Александра была оценена ладившей с ханом русской церковью: после смерти Александра она объявила его святым. (Т. 1, стр. 216).
В энциклопедии сообщается также, что ополчение «мясника» Минина и князя Пожарского «покончило с крестьянской революцией», а Пётр I «соединял огромную волю с крайней психической неуравновешенностью, жестокостью, запойным пьянством и безудержным развратом». Досталось и другим самодержцам и их «сатрапам»…
Да что там! Сам Сталин утверждал в 1931 году:
История старой России состояла, между прочим, в том, что её непрерывно били… Били монгольские ханы. Били турецкие беки. Били шведские феодалы. Били польско-литовские паны».
Правда, уже через несколько лет Иосиф Виссарионович вдруг припомнит и Дмитрия Донского, и Суворова, и Ушакова, и Минина с Пожарским, гонявших врагов России, что называется, по хате веником… А уже с 1934 года обо всех этих деятелях официальная пропаганда начинает говорить с восторгом, на экраны страны выходят апофеозные фильмы «Пётр Первый» (1937), «Александр Невский» (1938), «Минин и Пожарский» (1939), «Суворов» (1940) и т. д. Возвращается из мест лишения свободы большинство виднейших историков, в 1929–1930 годах брошенных туда по обвинению в «монархическом заговоре» и прочей ерунде; многие из них удостаиваются самых высоких почестей и наград.
Как верно отмечает Вадим Кожинов, это связано напрямую с приходом к власти в Германии Гитлера и необходимостью противостоять германскому фашизму. Сталин и руководство страны вынуждены были принимать в расчёт то обстоятельство, что агрессивные планы фюрера были направлены непосредственно на Восток. Причём будущая война отчётливо вырисовывалась не как противостояние фашизма и большевизма, а как геополитическое противостояние и стремление Германии подавить и уничтожить Россию независимо от её политического устройства. Ещё 3 февраля 1933 года фюрер в первом своём выступлении перед германским генералитетом ясно обозначил эту задачу:
Захват нового жизненного пространства на Востоке и его беспощадная германизация.
То есть речь шла не о войне фашизма против большевизма, но о войне Германии против России. Поэтому Сталин и его окружение должны были думать о мобилизации именно всей России, о пробуждении российского патриотизма, национального самосознания. Именно этот процесс и начался в 1934 году.
Немыслим он был и без возрождения уважения к Русской Церкви, православной вере. Это особенно отчётливо видно в истории с разгромом оперы «Богатыри» в Камерном театре. Это гнусное «творение» по бездарной пьеске Демьяна Бедного являлось издевательством и надругательством над великим князем Владимиром Святославичем, русскими богатырями и крещением Руси. Вышедшая на подмостки в 1932 году, «опера» всячески восхвалялась официальной пропагандой. Журнал «Рабочий и театр» в январе 1934 года захлёбывался от восторга:
