Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов
Наметившийся отход от ортодоксальных марксистских теоретических положений привел к определенному методологическому кризису в области изучения проблем генезиса древнерусской государственности. В этой связи в более выигрышном положении оказались те исследователи, которые еще в доперестроечные годы вышли за рамки догматического понимания марксизма и выработали цельную концепцию социо- и политогенеза у восточных славян эпохи средневековья. Данное направление, представленное работами И.Я. Фроянова и его последователей, органически выросло на основе тех новационных процессов, которые будоражили советскую историографию 1960-х гг., и которые сумели выстоять в условиях жесткого научного и административного прессинга 1970–80-х гг.[31].
Ряд исследователей в поиске новых методологических ориентиров обратился к идеям представителей западной политантропологии. Речь идет, прежде всего, о теории вождества, получившей широкое признание на Западе. С конца 1970-х гг. эти идеи стали распространяться в советской историографии, но особое развитие получили в постсоветской науке[32]. Однако проникновение термина вождество (chiefdom) в понятийный аппарат исследователей восточнославянского политогенеза затянулось на два десятилетия. При этом на начальном этапе инфильтрация новых идей осуществлялась посредством работ представителей "потестарно-политической" этнографии (Л.Е. Кубель и др.). Показательный пример — труды киевского археолога А.П. Моци, который одним из первых попытался использовать теорию вождества в изучении восточнославянского политогенеза. Так, касаясь проблемы союзов племен и племенных княжений, А.П. Моця соотнес их с "двумя историческими периодами: военной демократии и вождества" — промежуточным этапом "от первобытного общества к классовому". Методологической основой для этих построений послужили труды Л.Е. Кубеля и В.П. Алексеева. При этом для А.П. Моци особо важным являлось положение, согласно которому на этапе вождества "общество переходит к жесткой внутренней структуре и стремится к расширению своей территории, границы которой становятся более-менее округлыми"[33]. В более поздних работах автор, не изменяя сути своих выводов, ссылается уже на труды Л.С. Васильева и Э. Сервиса[34]. Эти идеи А.П. Моця синтезировал с традиционными наработками советской историографии об этапах становления и раннефеодальной природе Древнерусского государства.
Однако с распадом СССР и кардинальными социально-экономическими, политическими и идеологическими изменениями на постсоветском пространстве столбовая дорога постсоветской историографии проблемы восточно-славянского политогенеза пошла в несколько ином направлении. Переломным этапом в изучении генезиса древнерусской государственности стали "Чтения памяти чл. — корр. АН СССР В.Т. Пашуто" (апрель 1992 г.), посвященные спорным проблемам образования Древнерусского государства. По итогам чтений были изданы тезисы и развернутые статьи, имевшие цель, по словам организаторов, "не столько представить результаты конкретных исследований, но в первую очередь привлечь внимание к более общим методологическим и теоретическим вопросам, касающимся как предпосылок и путей возникновения государственности, так и социально-политического характера раннегосударственных образований в различных регионах восточнославянского мира"[35]. "Чтения" дали толчок не только прямому переносу теории вождества на восточнославянскую почву непосредственно из трудов представителей западной политантропологии, но и массовому отказу исследователей от классового подхода к проблеме зарождения древнерусской государственности[36].
Особую роль, как в плане методологических новаций, так и в плане влияния на последующее изучение вопроса сыграли доклад и статья Е.А. Мельниковой, посвященные типологии раннегосударственных образований в Северной и Восточной Европе[37]. Е.А. Мельникова выступила против доминировавшей в советской историографии тенденции проводить прямую и тесную связь между такими явлениями, как формация, классовое общество, государство. По ее мнению, "переход от родового к классовому (феодальному) обществу в Восточной и Северной Европе … осуществлялся через несколько последующих типов социально-политических систем: вождийство, являющееся еще догосударственным образованием, дружинное государство, в котором потестарные структуры представлены военной организацией, и раннефеодальное государство". "Дружинное государство" в построениях Е.А. Мельниковой заняло место так называемого "военного государства" (military government), выделяемого в работах ряда западных политантропологов. Основной особенностью политической системы этого "зарождающегося государства — согласно Е.А. Мельниковой — является то, что его функции выполняются главным образом военной организацией — дружиной", или аналогичной ей организацией. При этом и вождеству, и дружинному государству Е.А. Мельникова придает универсальный характер[38].
Идею Е.А. Мельниковой о дружинном государстве принял украинский историк Н.Ф. Котляр, соединив ее с традиционным выделением этапов, предшествовавших образованию Древнерусского государства: союз племен, племенные княжения. Первым же восточнославянским государством, по его мнению, было княжество Аскольда и Дира[39].
Основные положения Е.А. Мельниковой и Н.Ф. Котляра принял Е.В. Пчелов[40]. Присутствует и ряд различий. Например, Е. А. Мельникова отдает предпочтение мягким и осторожным формулировкам, корректно и, в целом, правильно определяет место марксистской традиции в изучении политогенеза. Н.Ф. Котляр признает, что "формационное изучение исторического процесса принадлежит к основным теоретическим основам мировой науки нашего времени"[41]. Напротив, Е.В. Пчелов, ведя речь о неприменимости "марксистско-ленинских положений к раннесредневековой русской истории" оперирует жесткими положениями типа: "совершенно очевидно", "абсолютно неправомерно", "безусловно" и т. п. Н.Ф. Котляр предлагает считать первым восточнославянским (но еще не Древнерусским) государством "Киевское княжество" Аскольда, которое, "было тем этносоциальным и политическим ядром, вокруг которого начало складываться Древнерусское государство"[42]. По мнению же Е.В. Пчелова, княжество Аскольда и Дира "явилось переходным этапом от племенного княжения полян к "дружинному" государству славян и Руси во главе с Олегом"[43]. Не согласился Е.В. Пчелов с Н.Ф. Котляром и в вопросе о роли "юга" и "севера" в генезисе древнерусской государственности. По его мнению, Н.Ф. Котляр, однозначно становясь на "позицию юга", не подтвердил "свою точку зрения весомыми аргументами"[44] и т. п.
Положения о вождестве и дружинном государстве применительно к восточнославянскому политогенезу постепенно завоевывают все более прочные позиции у исследователей. Например, С.Л. Никольский, задавшись "вопросом о специфическом характере правовой системы, функционировавшей в Древней Руси времени сложения государственности, т. е. в Х — начале XI в."[45], поставил вопрос "о существовании дружинного права" и отметил, что его тезис "перекликается с недавно возникшей теорией о существовании на Руси в Х в. дружинной формы государства, чьи отголоски напоминали о себе и в первой половине следующего столетия"[46].
В.М. Рычка, развивая идеи Н.И. Костомарова, полагает, что княжеская дружина в Х в., "хотя и была еще "разбойничьей шайкой", все же несла в себе… зародыши государственности. Поэтому небезосновательным является распространенное в новейшей литературе определение Киевской Руси конца IX–X вв. как дружинного государства"[47]. В то же время, называя "упрощенным" подход, согласно которому в 882 г. "Олег объединил Русь в одно государственное тело с центром в Киеве"[48], пишет: "Думаю, что начало существованию Киевской Руси как государства следует относить ко времени правления в Киеве княгини Ольги (945–969 гг.)". Ее переговоры в Константинополе, по мнению В.М. Рычки, имели "определяющее значение для легитимации Киевского государства
