Валентина Мухина-Петринская - На Вечном Пороге
Мог бы обучить тебя плотницкому делу — я плотник неплохой. Ходили бы с тобой на охоту, сынок. Жду от тебя весточки.
Начальник сказал, можно и телефонный разговор устроить. Все обговорим. Целую тебя крепко. Твой отец.
Михаил Нестеров".
Я не раз всхлипнул над этим письмом. Остальные письма, которые он уже писал заведующей детдомом, были короткие — две-три строчки. Приведу только первое:
"Уважаемая товарищ Соснина! Очень убило меня Ваше письмо. Как я понял, Миша не хочет меня знать, а Вы по доброте своей умолчали об этом. Ну что ж, поделом вору и мука! Прошу Вас, как человека, хоть раз в год пришлите мне весточку о сыне: как он, где учится или работает.
Заранее премного благодарен. М. Нестеров".
Ну как он мог подумать, что я не хочу его знать? Да будь он хоть вор, я бы все равно от него не отказался! От своего отца! Он этого боялся, потому сразу так и решил.
Вот так я ночью думал, злился, вспоминал, сожалел, мечтал и крутился с боку на бок. Спал больше днем, под разговоры соседей по купе. Раза два просыпался с криком. Мучили кошмары. Кто-то меня преследовал, хотел убить.
От Красноярска я летел самолетом. Горизонт раздвинулся невообразимо. Колыхалась от ветра тайга, будто волны по ней ходили — зеленый и серый океан. Совсем мало было внизу деревень — так, кое-где по берегам рек.
После самолета я ехал двое суток пароходом-до порогов, потом автобусом вдоль белой от пены реки, затем на грузовой машине по плохой дороге через дремучую тайгу до какого-то райцентра. А там я пересел на другой грузовик, на борту которого было выведено кистью: «Гидрострой». Наконец-то! А то уже стало казаться, что я никогда не доеду, так и буду вечно ехать.
Шофер был какой-то взбалмошный. Румяный, смазливый, картинный парень с совершенно сумасшедшими ярко-зелеными глазами. Когда я подошел, он на кого-то орал, ругался за какую-то задержку. Сначала он вообще не хотел меня брать, но, узнав, что я еду на самый гидрострой, велел лезть в кузов. Я пристроился на бочках рядом с двумя бойкими, глазастыми женщинами в телогрейках и платках. Впрочем, они тотчас же сняли телогрейки, подложив их под себя. В кузове на бочках разместилось несколько парней, постарше меня, очень загорелых и веселых. Они перекидывались с женщинами шуточками, подтрунивали друг над другом и умирали со смеху. Дорога была плохая, и, когда нас особенно встряхивало, парни ругались, но потом опять начинали смеяться. Весельчаки оказались монтажниками из гидростроя, а женщины работали бетонщицами.
В кабину с собой шофер посадил длинноногого унылого мужчину, которого называли «князь» (!). А самого шофера пассажиры величали… «королем». Было от чего обалдеть.
Заметив мое недоумение, женщины разъяснили мне, что имя водителя Зиновий Гусач, а прозвали его королем трассы, потому что он лучший водитель по всей Ыйдыге. Что же касается Князя, то он не был лучшим, а наоборот, лодырем, картежником и вруном, а титул был его воровской кличкой, так как он бывший вор. Но он накрепко «завязал», решив, что лучше работать за длинные рубли, чем за пайку. Работать, правда, он не очень любил и все менял специальности, ища, где полегче. Год назад он выпросил у начальника гидростроя Сперанского место кладовщика и как будто доволен — относительно, конечно. Князь дал честное слово, что, если его будет «поманывать», он предупредит начальника и тот его переведет на другое место.
— И начальник ему поверил? — удивился я.
— Поверил.
Бетонщицы мне понравились. Я уже знал, как тяжел их труд и как нелегко сохранить жизнелюбие и незлобивость. Отмахиваясь от задиравших их парней, они рассказали мне о себе. Обе — с Каспия, завербованные, одну звали Анна Кузьминична, другую — Нюрка. Обе одинокие, то есть незамужние. Теперь я их знаю уже два года, но так и не понял, почему одна Анна, да еще Кузьминична, а другая Нюрка. Обе одних лет, работают в одной бригаде, живут в одном общежитии. Загадка!
Они стали расспрашивать меня: кто, откуда, куда и зачем. Я сказал, что еду к отцу. Они сразу заинтересовались — кто отец? Они были с гидростроя и, наверное, знали отца. С замиранием сердца я сказал:
— Плотник он… Михаил Харитонович Нестеров.
У парней улыбки как водой смыло. Все сразу замолчали и уставились на меня во все глаза. Нюрка даже побледнела. Анна Кузьминична, всплеснув руками, стала изо всех сил тарабанить в оконце кабины. Король остановил машину и обернулся:
— Тебе чего, в кусты, что ли, понадобилось?
— Знаешь, кого везешь? — крикнула Анна Кузьминична. — Сын Михаила Харитоновича!!!
Шофер выскочил из кабины и тоже уставился на меня. Все так на меня смотрели, что я сконфузился и повесил голову. Конечно, хорош сын, который столько лет не хотел знать отца. Они же не могли знать, как было на самом деле.
Первым опомнился Гусач. Он приказал Князю лезть в кузов, а мне пересаживаться в кабину. Я было запротестовал, но женщины стали меня уговаривать, как больного: "Иди, Мишенька, иди!" Нюрка даже по голове меня погладила. Пришлось зачем-то пересесть в кабину. Там не так трясло и подкидывало, но я разозлился и молчал. Зиновий Гусач тоже вначале будто лишился языка. Он яростно вертел баранку, искоса поглядывал на меня зеленым глазом. Лицо его посуровело, желваки даже ходили.
Солнце тем временем зашло, но почти не стемнело — здесь стояли белые ночи. Только тайга окуталась сумерками, и на дорогу повеяло сыростью и прелью, да сильнее запахло хвоей.
Дорога летела по сопкам, по горам, иногда в неярком, как бы притушенном пучке света от фар перебегали дорогу какие-то мохнатые зверьки.
— Есть не хочешь? — спросил Зиновий.
— Спасибо, не хочу.
Он засопел и первый раз прямо взглянул мне в лицо. Почувствовав в нем друга, я заговорил. Желание оправдаться заставило меня рассказать про Пелагею Спиридоновну, про то, как мне не передали письмо.
— Самое простое дело! Из заключения вот тоже ребятам не передают письма, чтоб разговоров лишних не было. А заведующая детдомом напишет матери: не надо травмировать детскую душу. А то не поймет, какая радость ребенку письмо отца. Видел я…
Мне отчаянно хотелось спросить про отца, но я почему-то не решался и успокаивал себя: через несколько часов его увижу.
— Мне Михаил Харитонович вроде как отец родной, — заговорил снова Зиновий. — Сам-то я с Рязанщины. Родина Есенина, знаешь? Так я с соседнего села. Отца не помню, он на фронте погиб, а отчим был хороший, не обижал. Я еще юнцом был, когда случилась со мной беда: попал я в плохую компанию. Ну, лестно дураку, что взрослые парни приняли меня в свое общество. Потом разобрался, что к чему, да уже поздно было. Дело обыкновенное. Я уже кое-что про них знал, отпускать меня невыгодно. Но и толку от меня им не было: на плохие дела я оказался неспособен категорически.
А тут как раз попадись они на одном деле: ограбление сельмага. Начали они меня приплетать, будто и я с ними.
Отец с матерью мне поверили, а больше никто. Соседи показали, что я из их компании. Так попал я в колонию. Вдруг этап на Север… и меня с тем этапом. Там я сразу поставил себя так, что никому и невдомек, по какой я статье попал туда. Вдруг ворье узнало, что и я по 162-й. Возмутились ужасно, будто я им оскорбление нанес. Стали меня чуть не каждый день бить. Плохо мне было. Вижу, если с ними не поладить, забьют. И вот, знаешь, напала на меня тоска. Такая, что хоть в петлю. Конец мне пришел, да и только!..
И тут вдруг помог мне добрый и сильный человек — бригадир плотничьей бригады. Да — Михаил Харитонович Нестеров! Взял он меня к себе в бригаду. Спать рядом на нарах положил. Вечерами разговаривал со мной, как с сыном. Как выразить, что значит хороший человек? Слов таких нет. Скажу одно: он спас меня от чего-то плохого, что надвигалось на меня. Он сумел показать мне, что жизнь, несмотря ни на что, продолжается, и хорошего да светлого в ней больше, чем скверного и темного.
Освободились мы в одном месяце — обоим скостили. Два года не досидели. Сначала мы подались в тундру. Сезон там работали на одном строительстве. Потом прослышали про этот гидрострой и порешили сюда перебраться. Книгу приключенческую можно написать, как мы сюда добирались по Ыйдыге.
— Это ты с ним на плоту через пороги? — А как же, я самый. Он писал?
— Да.
— На гидрострое я шофером стал. Курсы вечерние окончил. Мне это больше подходит. Беспокойный я какой-то, понимаешь. А когда езжу туда-сюда, мне легче. Парень я веселый, но и теперь бывает, что нападет тоска… Страх вот меня мучает, как бы опять какой беды не случилось. Уж так осторожен. Меня ребята лихачом считают. Это неправда. Просто я все дороги хорошо знаю. Небоязно и в туман, и в гололед. Пить я не уважаю. Как тоска находит, я иду к Михаилу Харитоновичу. Поговорим с ним по душам, и легче станет.
Дивное дело!.. Другой, смотришь, порядочный человек, ни в чем плохом не замечен, биография чистая, образование большое, вон как наш инженер Глухов, шагает в жизни по солнечной стороне, а толку от него? От такой души не согреешься, холодно с ним рядом. Самого себя только и уважает. А Михаил Харитонович словно родия каждому. У нас на гидрострое просто не верят люди, что он сидел за такое дело — убийство жены…
