Александра Толстая - Жизнь с отцом
В этом послании соотечественникам выражены боль и драма глубоко русского человека, сердечными узами скрепленного с отчизной, своим народом и вынужденного суровыми историческими обстоятельствами провести десятилетия в изгнании, в чужом мире, который, однако, высоко оценил ее миссию полпреда национальной словесности.
Александра Львовна Толстая скончалась 26 сентября 1979 года.
В соболезновании президента США Дж. Картера ей воздано должное: "Розалин и я были опечалены, узнав о смерти Александры Толстой, - говорится там. - С ее кончиной оборвалась одна из последних живых нитей, связывавших нас с великим веком русской культуры. Нас может утешать лишь то, что она оставила после себя. Я думаю не только о ее усилиях представить нам литературное наследие ее отца, но и о том вечном памятнике, который она воздвигла сама себе, создав примерно сорок лет назад "Толстовский фонд".
Те тысячи, которых она облагодетельствовала своей помощью, когда они свободными людьми начинали новую жизнь в этой стране, всегда будут помнить Александру Толстую"1.
"Памятником" служит и оставленное ею литературное наследие.
К "грандиозным планам", реализованным Александрой Львовной за рубежом, в первую очередь относится ее монография "Отец. Жизнь Толстого". Это документальное повествование, содержательное и увлекательное, позволило зарубежному читателю впервые столь полно и обстоятельно узнать историю жизни русского гения, рождения его великих книг, его гуманных дел, его мужественных выступлений против правительства, метаний его духа, отношений с членами семьи, с современниками. Книга имела большой успех, была переведена на датский, испанский, финский, французский, шведский и японский языки. Желание автора "подвести" Льва Толстого к народам Европы и Америки, приблизить их к нему осуществилось.
В годы, последовавшие за выходом в свет этого капитального труда, Александра Львовна изредка помещала на страницах эмигрантских журналов эссе, как бы дополняющие его, например: "Отец всегда все понимал"2, "О радости смерти"3 и т.д., вносящие новые штрихи в образ отца.
Литературный талант Александры Толстой во всем своеобразии наиболее полно раскрылся в мемуарном жанре. Под ее пером возник замечательный мемуарный цикл из пяти самостоятельных частей. Каждая в хронологической последовательности запечатлела фрагменты ее биографии.
Первая часть - "Из воспоминаний"1 - сочинение яркое, захватывающе интересное. Здесь живо, с большой изобразительной силой воспроизведена повседневная жизнь толстовской семьи на протяжении четверти века, с ее поэзией и прозой, с ее горестями и радостями, буднями и праздниками, с ее бытом и особой атмосферой. В этих мемуарах много действующих лиц: братья и сестры, родные и друзья, слуги и посетители, разумеется, мать и отец, и все они обрисованы в их индивидуальном своеобразии, со своими характерами, типом поведения, лексикой. Наконец, это и записки о себе, о своем неуютном детстве, смутном отрочестве и юности, история сближения с тем, кого дочь Саша любила больше всех на свете, завершившегося ее духовным прозрением. Первая часть цикла - единственная, которая озарена присутствием Льва Толстого, высоко вознесенного над теми, кто озабочен сугубо личным, кто лишь для себя ищет воли и истины. Вот почему Александра Львовна очерками "Из воспоминаний" (в американском издании она назвала их точнее: "Жизнь с отцом"2, и в нашем однотомнике мы решили сохранить это название) так дорожила, придавала им большое значение. "Ведь эта книга, которую я пишу, - это не шутка, это останется после меня" (ГМТ), - признавалась она в письме от 19 апреля 1930 года А. И. Толстой-Поповой.
Сказание о былом складывалось непросто, в сложной гамме чувств. Приходилось опасаться обвинений в пристрастном, излишне отрицательном изображении матери. "Может быть, мне грустно, - винилась мемуаристка перед А.И.Толстой-Поповой, - потому что я пишу о своем отце и вспоминаю, как мы с ним любили друг друга в последний год его жизни, пишу и плачу так, что все глаза застилает и я уже не в силах больше писать" (ГМТ).
Четыре последующие части цикла - "Из прошлого. Кавказский и Западный фронт", "Проблески во тьме", "Волшебная страна Япония", "Первые шаги в Америке", позже составившие книгу "Дочь", - совсем иного плана: здесь в фокусе повествования сама Александра Львовна, она рассказывает о перипетиях своей судьбы, о своей одиссее, о себе и о времени.
Русский раздел этой последней книги в некотором роде явление уникальное: в поле зрения мемуариста события масштабные, исторически значимые - мировая война и русская революция, и освещены они личностью неординарной, принадлежащей к социальной и интеллектуальной элите да к тому же исповедующей толстовское миропонимание.
Александра Львовна не принимала непосредственного участия в боевых схватках, но и без батальных сцен набросанная ею картина войны передает ее атмосферу, весь хаос и сумбур, царящий вблизи фронта, всю противоестественность и жестокость "греха убийства", льющейся людской крови. Ее взор прикован к солдату, восхищавшему ее своим неброским героизмом, "русским добродушием", незлобивостью, "деликатностью", самоотвержением и стойкостью в смертный час. В изображении народа на войне, в глубинном неприятии всякого братоубийства, нарушающего естественные человеческие связи, в симпатиях к солдату заметна преемственная связь описаний сестры милосердия с "Севастопольскими рассказами" ее отца.
"Проблески во тьме" - примечательное произведение отечественной мемуаристики: в нем в разных гранях и оттенках запечатлена Россия, настигнутая революционным вихрем, в которой "все переворотилось" и в муках, с жертвами и утратами "укладывался" новый общественный порядок. Александра Толстая свидетель этого процесса и в некотором роде его участник, невольно своим официальным положением главы двух толстовских музеев (в Москве и в Ясной Поляне) вовлеченный в него. Ее горькое служение памяти отца сопровождалось многочисленными встречами с лицами самого высокого и, наоборот, самого низкого ранга. Всем им отведено место в записках Александры Толстой. Выразительны моментальные снимки таких представителей новой верховной власти, как Сталин, Троцкий, Менжинский, Калинин, Енукидзе, Луначарский, его заместитель М.Эпштейн и др., с их лапидарными, емкими сущностными характеристиками. Опираясь на свою память и дневники, Александра Львовна позволила нам заглянуть в их приемные и кабинеты, присутствовать при беседах с ними. Однако ее оценки сдержанны, щадящи, но ее неприятие "советов", "большевизма", ассоциируемого ею лишь с "террором... рабством, голодом, холодом", выдают ироническая интонация и отсутствие какого-либо пиетета перед лицами столь высокого ранга. Сдержанны потому, что именно они не давали окончательно изничтожить яснополянскую усадьбу и память о ее отце. Резкими, темными красками обрисованы типы новых местных руководителей, в большинстве своем необразованных разрушителей культуры, блюстителей идеологической чистоты и принципа классовой вражды, сеявших рознь, не брезговавших доносами, наветами. Она в современной действительности столкнулась с рано заявившим о себе типом маленького вождя, аморального плебея с "собачьим сердцем", увековеченного М.Булгаковым.
Большой пласт "тюремных записок" Александры Львовны - этюды о житии истинных интеллигентов, трагически вписывавшихся в "переворотившуюся" Россию. Тем самым она коснулась коллизии "интеллигенция и революция". Ею воскрешены облики тех, кто вопреки неблагоприятной общей обстановке, засилью Шариковых не бросал поста и делал все возможное, дабы "не погибла русская культура, уцелели кой-какие традиции, сохранились некоторые памятники искусства и старины, существуют еще научные труды, литературные изыскания". Среди них и именитые ученые, и образованные дамы из "бывших", и скромные яснополянские учителя, и др. Воскрешены в книге также и облики тех, кого власти зачисляли во вражеский стан, зачастую без достаточных оснований, арестовывали, судили, заключали в лагеря, ссылали, высылали из страны.
Александра Толстая наряду с другими эмигрантами рассказала правду о трагедии русской интеллигенции, наглядно и в деталях воспроизвела тюремную антижизнь, раскрыла тайну существования уже в раннюю послереволюционную пору ГУЛАГа, пусть и не столь чудовищного, как сталинский, но обрекавшего человека на неволю, физические и нравственные страдания. Повествование, сотканное из множества мини-новелл, событий большой значимости и сугубо личных, охватывающее "войну" и "мир", передает дыхание, "шум и ярость" судьбоносного для огромной страны времени. Оно мозаично и вместе с тем панорамно.
Японо-американский раздел книги переносит нас совсем в другое пространство, в другие миры. В нем явственно проступают элементы путевого очерка, он может быть поставлен в один ряд с традиционными для русской литературы "Письмами русского путешественника".
