Александра Толстая - Жизнь с отцом
"Глубокоуважаемый Владимир Ильич! - писала она в своем прошении. - Долго колебалась перед тем, чтобы вам написать. Но я верю вам и верю, что вы поймете и не осудите меня. Я не могу примириться с мыслью о том, что я, гражданка свободной России, в то время, когда люди-работники нужны, когда они наперечет, - должна жить паразитом в своей стране, заключенная в 4-х стенах как опасный и вредный член общества. И почему? Мой отец, взглядов которого я придерживаюсь, открыто обличал царское правительство и все же даже тогда оставался свободным, и постольку поскольку кто-либо интересуется моими взглядами - не скрываю, что я не сторонница большевизма, я высказала свои взгляды открыто и прямо на суде, но я никогда не выступала и не выступлю активно против советского правительства, никогда не занималась политикой и ни в каких партиях не состояла. Что же дает право советскому правительству запирать меня в 4 стены как вредное животное, лишая меня возможности работать с народом и для народа, который для меня дороже всего? Неужели этот факт, что 2 года тому назад на моей квартире происходили собрания, названия и цели которых я даже не знала, дает это право? Я узнала только на допросе, что это были заседания Тактического центра. Владимир Ильич! Если я вредна России, вышлите меня за границу. Если я вредна и там, то, признавая право одного человека лишать жизни другого, расстреляйте меня как вредного члена Советской республики. Но не заставляйте же меня влачить жизнь паразита, запертого в 4-х стенах с проститутками, воровками, бандитками. Я пишу, повторяю, потому что верю вам и чувствую, что вы поверите мне и поймете, что тяжесть моего положения не в том, что я живу в клетушке, питаюсь помоями, и даже не то, что лишена внешней свободы. Тяжесть положения моего, главным образом, в том, что лишена доверия, т. е. возможности работать. Если вы прочтете мое письмо, на всякий случай сообщаю подробности своего дела. Я осуждена Военным трибуналом 26 августа на 3 года содержания под стражей в Новоспасском лагере по делу Тактического центра. 2 раза мне было отказано Верховным трибуналом во всякой амнистии. Последнее заседание Верховного трибунала 6 декабря с.г."2.
Неизвестно, было ли это поразительное по силе духа, гордого самосознания, непреклонности письмо переписано набело и отправлено адресату, равно как и датированное тем же 6 декабря 1920 года заявление в ВЦИК с просьбой о пересмотре приговора и амнистии. Однако все же благодаря хлопотам яснополянских крестьян да кстати подоспевшей амнистии Александра Львовна летом 1921 года покинула Новоспасский монастырь и вышла на волю, чтобы отдаться главной и святой обязанности - сохранению Ясной Поляны такой, какой ее оставил великий мастер, превращению ее в общенародный памятник, культурно-просветительный центр.
Пока на этом пути она не встречала непреодолимых препятствий и даже получала поддержку из Москвы от Луначарского, сотрудников Народного комиссариата просвещения, особенно от Калинина, к которому неоднократно обращалась по своим служебным делам и с ходатайствами за арестованных и осужденных, исполняла свои должности хранителя Ясной Поляны и с 1925 года директора Музея Толстого в Москве серьезно и в высшей степени ответственно, не щадя себя. Удалось, несмотря на множество трудностей, выполнить намеченную программу: действовали реставрированный Дом-музей, Опытно-показательная станция, открылась школа-памятник, проводились экскурсии, читались лекции, заботливо обучали ремеслам и просвещали крестьянских ребят.
К концу 1920-х годов небосклон все больше заволакивали грозные тучи, усиливалось государственное вмешательство в повседневную жизнь толстовской вотчины, а местные руководители, в большинстве своем необразованные и некомпетентные, всячески препятствовали миссии "хранителя". Дочь Толстого изнемогала от борьбы с ними, от частых поездок в Москву с жалобами, хлопотами, доказательствами своей правоты. "Мы живем тяжко, очень тяжко, - признавалась Александра Львовна в письме от 18 декабря 1928 года из Ясной Поляны другу детства А.И.Толстой-Поповой. - Необходимо большое напряжение сил, чтобы вести работу. Главное, уж очень низка культура тех, которые здесь имеют большую силу. Все, что более или менее культурного, - в центре, а у нас - что остается" (ГМТ). Спустя некоторое время она поведала все тому же корреспонденту о своем смятении: "Я ухожу из Станции. Пока остаюсь в музее, но не знаю, надолго ли. Работать нельзя. Больше всего хочу свободы. Пусть нищенство, котомки; но только свободы. Я много занимаюсь, есть у меня грандиозные планы, связанные не с моей службой, а с моими личными работами" (ГМТ).
Призрак желанной свободы вдруг возник перед ней, когда из Японии пришло приглашение выступить с лекциями о Толстом, которое после предоставленного отпуска и официального разрешения Александра Львовна приняла.
С большим волнением покидала дочь писателя Родину, еще не отказываясь от мысли снова очутиться в Ясной Поляне.
Как в Японии, так и в Америке Александра Львовна много времени уделяла чтению лекций о Толстом, о его жизни, "уходе и смерти", его мировоззрении, а также о своей многострадальной отчизне, сдавленной в железных тисках авторитарной сталинской диктатуры, о ее национальной трагедии. Выступала она в больших и малых городах, в колледжах и университетах, перед интеллектуалами и рабочими, пожилыми и молодыми. Жить же предпочитала по-яснополянски скромно, "опрощенно", подальше от больших городов, на фермах, напоминающих мужицкий двор, на природе, занимаясь тяжелым крестьянским трудом.
Почти десять лет бытие чужестранки оставалось неизменным, разве что приходилось переселяться с одной фермы на другую, но весной 1939 года, по ее признанию, "начался новый очень важный этап": по инициативе группы эмигрантов (среди них - графиня С.В.Панина, С.В.Рахманинов) был основан "Комитет помощи всем русским, нуждающимся в ней", названный в память Льва Толстого "Толстовским фондом". Возглавив его, дочь писателя снова вступила на путь благородного служения милосердию, добру, всячески облегчала участь эмигрантов так называемой первой волны, очутившихся за рубежом в ранние послереволюционные годы, в массе своей терпевших страшную нужду, не имевших постоянной работы, крова. Александра Львовна исполняла эту свою миссию со свойственной ей энергией и страстью. На полученном в дар участке земли в Рокланд-Каунти, неподалеку от Нью-Йорка, были построены интернат для престарелых, больница для хронически больных, детский дом, церковь, библиотека. Открыты филиалы в Западной Европе, на Ближнем Востоке, в Южной Африке. Повсюду русские скитальцы находили прибежище, медицинскую помощь, покой и сердечное участие.
Фонд проявил сострадание и к невольникам XX века, к соотечественникам, насильственно угнанным нацистской армией из своей страны и по разным причинам не возвратившимся назад в свои города и деревни. Филантропическая деятельность "Фонда", в которой Александра Львовна играла ведущую роль, приобрела большую известность и получила признание. Так, президент США Г.Трумэн в 1946 году отметил гуманную роль деятельности А.Л.Толстой во Второй мировой войне. 9 июня 1979 года Конгресс русских американцев ввел ее в Палату славы. В 1979 году в день 95-летия пришла от очень чтимого ею А.Солженицына телеграмма: "Лев Николаевич был бы счастлив от объема вашей работы и от ее направления"1.
Советское правительство послевоенных лет крайне неодобрительно отнеслось к добровольно взятым на себя "Фондом" обязательствам и к его руководителю в особенности. Осенью 1948 года на страницах центральных газет развернулась клеветническая кампания против Александры Львовны с грязными инсинуациями, обвинениями в связях с ЦРУ, шпионаже, измене Родине; "Толстовский фонд" именовался "разбойничьим гнездом". Ее имя было запрещено упоминать в печати; с трудом проходили тома Полного собрания сочинений Л.Н.Толстого, где публиковались его письма к ней. А она никак не могла примириться с жизнью на чужбине и очень тосковала по России, по Ясной Поляне.
Когда в 1978 году ей было послано приглашение принять участие в праздновании 150-летия со дня рождения Льва Толстого, Александра Львовна была уже серьезно больна, прикована к постели. "Не могу передать, как мне тяжело, что я не могу быть с вами в эти знаменательные дни, каждая минута которых никогда не забывается в моей памяти, тем более что я далека от дорогой мне Ясной Поляны, от моей России, от близкого мне русского народа, - признавалась она в ответном письме от 29 марта 1978 года. - Мне тяжело, что в эти драгоценные для меня дни я не могу быть с вами, с моим народом, на русской земле. Мысленно я никогда с вами не расстаюсь" (ГМТ).
В этом послании соотечественникам выражены боль и драма глубоко русского человека, сердечными узами скрепленного с отчизной, своим народом и вынужденного суровыми историческими обстоятельствами провести десятилетия в изгнании, в чужом мире, который, однако, высоко оценил ее миссию полпреда национальной словесности.
