Анатолий Белов - Через костры и пытки

Увы, его давно не существовало. Но была Гипатия, о которой столько рассказывали те, кому доводилось посетить Александрию. Говорили о ее неземной красоте, об удивительном красноречии, о необыкновенном даре убеждать даже самых откровенных скептиков. Людская молва разносила слухи о ее познаниях в астрономии и математике, в философии и логике.

Слушая все эти рассказы, Клавдий Турон мечтал о том, чтобы попасть в Александрию, стать учеником Гипатии. Он мог себе это позволить. Сын богатого землевладельца, выросший в роскоши, он, однако, не соблазнился перспективой праздного безделья, в водоворот которого попало немало молодых людей его круга. Он увлекся литературой, философией, риторикой, уводившими его в мир, далекий от земных страстей, которые бушевали в ту пору в умирающей Римской империи.

Время было для Рима трудное. Империя распалась на западную и восточную части. На Востоке возникла новая столица Византия, на месте которой впоследствии вырос Константинополь, а Рим хотя и считался столицей Восточной империи, но потерял свое былое значение. Даже императоры предпочитали находиться в Равенне или Медиолане. А Вечный город сохранял лишь свое название.

После того как в августе 410 г. полчища вестготов ворвались в Рим, разграбили и опустошили его, признаки запустения отчетливо проявились во всем его облике. Древняя столица величайшей империи казалась осунувшейся и поблекшей, со смиренной покорностью ожидавшей, что принесет ей завтрашний день.

По сравнению с Римом Александрия показалась Клавдию Турону оживленным, живущим бурной жизнью городом. Он не чувствовал себя чужим на его улицах, заполненных в утренний час людьми, на шумном базаре, расположенном неподалеку от мола. И что поразило его — первый же прохожий в белой льняной тоге указал ему, как найти дом Гипатии. Более того, он посоветовал отправиться в городской музей, где она должна была читать лекцию.

Клавдий Турон благодарно раскланялся со словоохотливым горожанином, здесь же, на базаре, сытно позавтракал, а затем отдал себя в руки искусного брадобрея.

Так пролетело время, и юноша попал к музею как раз тогда, когда к нему начали стекаться желающие послушать Гипатию. Он прошел в зал и, заняв место поближе к кафедре, стал ждать появления женщины, которая до той поры была для него легендой.

Она была восхитительна! Поистине восхитительна! Клавдий Турон как завороженный слушал Гипатию. В этот день он понял, что не зря людская молва возносила ее мудрость и красоту. Не зря и сам он, начинающий философ, прослышав о необыкновенных достоинствах Гипатии, пустился в тяжелый путь от Рима до Александрии. Увидев и услышав ее, он понял, что, если бы ему снова предложили проделать тот же многострадальный путь, чтобы лицезреть Гипатию, он, не раздумывая, согласился бы.

Нет, людская молва не могла передать и сотой доли тех достоинств, которыми обладала эта женщина. Она была удивительно красива, стройна, грациозна. Стоя на кафедре в строгом темном платье, она напоминала легкую птицу, парившую над землей. Ее слегка вскинутая вверх голова с гладко зачесанными волосами, казалось, была высечена из белого мрамора искусным резцом ваятеля.

Большие глаза под черными дугами бровей излучали какой-то необычайно теплый свет, способный согреть даже скованные ледяным равнодушием сердца.

Она говорила вдохновенно, темпераментно, поражая слушателей обширными познаниями. Она свободно рассуждала о философии, на память цитируя Платона и Аристотеля, Плотина и Ямвлиха, которого считала своим учителем, легко оперировала математическими формулами, когда было нужно, прибегала к помощи астрономии. Свои мысли она облекала в железные доспехи классической логики, и оттого речь ее звучала так убедительно. Клавдий Турон слышал, как его убеленный сединой сосед восторженно прошептал:

— Да, она сама мудрость!

В зале музея, где выступала Гипатия, собралось много людей. Некоторым не хватило места, и они стояли в дверях, толпились на лестнице. Среди слушателей были такие, которые, подобно Клавдию Турону, приехали из дальних мест, привлеченные молвой о мудрейшей из мудрейших, о прекраснейшей из прекраснейших женщин.

Когда лекция кончилась и Гипатия, окруженная учениками, мягко ступая, сошла с кафедры, накинула на плечи свой черный плащ философа и направилась к выходу, Клавдий Турон пробился к ней и, остановив ее жестом, учтиво поклонился:

— Спасибо тебе, мудрая Гипатия, за слово, дарованное людям, за то, что помогаешь познать истину.

Внимательно посмотрев на юношу, она спросила:

— Кто ты и откуда приехал в наш город?

— Я приехал из Рима, — произнес Клавдий, — чтобы лицезреть тебя, послушать тебя и почерпнуть у тебя мудрости.

Она еле заметно улыбнулась:

— Мудрости учиться надлежит у мудрейших, а я лишь передаю то, чему учили они. Но всякое стремление к познанию истины похвально. Что ж, приходи в мой дом. Мы собираемся после заката.

Она скрылась в дверях, а Клавдий Турон продолжал стоять, глядя ей вслед, восторженный и радостный, ибо удостоился чести попасть в число ближайших учеников несравненной Гипатии.

Молодой римлянин стал частым гостем в ее доме. Когда над морем опускалось солнце и над землей сгущались сумерки, в дом Гипатии сходились ее ученики. Она читала им лекции по философии, вела беседы об учении величайших мыслителей.

Особенно высоко она ценила великого Платона. Этот крупнейший философ-идеалист античной эпохи учил, что мир, в котором мы живем, есть только отражение иного, вечного мира идей, а над ними властвует самая великая идея — мировая душа.

Учение Платона было близко и понятно Гипатии. Она, как и другие ее современники, которых называли неоплатониками, усвоила основные принципы этого учения и пыталась развить его дальше.

В ту пору Римская империя переживала самые тяжелые свои годы, клонилась к упадку. Еще недавно великую и могучую державу раздирали противоречия. На глазах рушилось казавшееся вечным могущество Рима. На смену всесильным языческим богам пришел новый, христианский бог, который обрел многие тысячи приверженцев. И не случайно у тех, кто задумывался над сущностью мира, возникали мысли о том, что мир этот преходящ, относителен, не вечен.

Так что же, нет ничего вечного? Нет, люди не могли примириться с этой мыслью. И они возродили к жизни учение Платона о мировой душе, которая якобы порождает наш временный, бренный, преходящий мир.

Клавдий Турон слушал Гипатию и верил ей. Она так убедительно говорила, так логично обосновывала свои взгляды и умело парировала доводы тех, кто не соглашался с ней, что, казалось, могла убедить самого упорствующего из своих оппонентов.

— Все временно в этом мире, — повторила она и, подойдя к окну, сделала легкий жест в ту сторону, где громоздились развалины Серапиума. — Взгляните в окно, и разум подскажет вам, как временно все вокруг нас.

Серапиум… При одном упоминании о нем холодело сердце. Серапиум… храм египетского бога Сераписа, роскошный, величественный, поражавший каждого, кто хоть раз увидел его. Это о нем римский историк Аммиан Марцеллин написал, что после Капитолия, которым увековечивает себя достославный Рим, Вселенная не знает ничего более великолепного.

В течение веков Серапиум был гордостью Александрии. Но когда христианство было признано государственной религией Римской империи, его приверженцы начали разрушать древние святыни. Стремясь утвердить свою веру, они пытались уничтожить все, что было связано с дохристианскими, как они называли, языческими верованиями. Их религиозную нетерпимость распаляло то, что массы народа продолжали поклоняться старым богам, делать им жертвоприношения, собираться в своих прежних святилищах.

Христиане разбивали статуи богов, поджигали храмы, убивали своих противников. Так они пытались утвердить свою религию. Настал час и Серапиума…

После разгрома Александрийского Мусейона работавшие в нем ученые нашли пристанище в храме Сераписа. Сюда перевезли и библиотеку, которая была частично уничтожена, однако в те времена все же продолжала оставаться самой крупной. Но ведь ее огромное собрание составляли языческие книги. В этом христиане тоже видели вызов их религии.

Возглавлял христиан в Александрии епископ Феофил, прославившийся особой нетерпимостью ко всем инаковерующим. Он был одержим идеей безжалостно уничтожить все, что связано с язычеством. Выкорчевать, выжечь, не оставив следа, не оставив никакой памяти о ложных верованиях, — таков был, по его мнению, единственный путь в борьбе с языческими культами. И именно христианский епископ стал главным виновником разгрома Серапиума.

Разъяренная толпа, подстрекаемая Феофилом, ворвалась в храм. Словно во время военных сражений, были разбиты таранными орудиями ворота. Потерявшие голову фанатики крушили и жгли все, что попадало под руку. Они рвали в клочья бесценные рукописи. Их пытались образумить ученые, которые стремились остановить безумцев. Но все было тщетно. Один за другим падали сраженные защитники Серапиума, пылали разведенные на его плитах костры, а в них — труды Платона и Аристотеля, Гомера и Софокла, все лучшее, что было создано разумом человека. Ведь они были творениями язычников, которые следовало уничтожить безвозвратно…