Джулия Ловелл - Великая Китайская стена
Китайцы начали давить на Макартни, вынуждая его согласиться на поклоны, в августе, за шесть полных недель до встречи британцев с Цяньлуном, и постепенно усиливали давление.
Стратегия уговоров, задействованная китайцами, включала в себя различные средства — от искусных иносказаний до прямого воздействия на желудок. В середине августа чиновники заметили послу, что китайская одежда лучше европейской «в том смысле, что та стесняет и мешает… коленопреклонениям и поклонам… Поэтому они предвидели для нас большие неудобства от наших пряжек на коленях и подвязок и намекали нам, что для нас было бы лучше освободиться от них перед тем, как отправиться ко двору». К началу сентября, не видя перемен в непримиримой позиции британцев, император лично приказал урезать британцам рацион питания, стремясь «убедить» их согласиться с имперским ритуалом. Когда Макартни и мандарины не спорили по главной теме: должны ли британцы исполнять перед императором коутоу, — они непрерывно пикировались по вопросу, как рассматривать подношения Цяньлуну — как «подарки» или как «дань». Макартни настаивал — это подарки от посла дипломатически равного субъекта. Не менее твердо Цяньлун стоял на том, что Макартни всего лишь подчиненное «лицо, назначенное для передачи дани».
Но даже если бы британцы уступили требованиям китайского протокола, далеко не ясно, смогли бы они получить от Цяньлуна нечто большее, чем им удалось (а именно: несколько кусков нефрита необычной формы, ящики с фарфором и отрезы материи, частью оказавшиеся ранее уже использованными предметами из подношений корейских, мусульманских и бирманских вассалов). Два года спустя Китай посетило намного более сговорчивое голландское посольство. Его члены исполнили коутоу сразу же, словно по сигналу шляпой или, скорее, париком (голландский посол Ван Браам вызвал у китайцев взрыв смеха, когда у него свалился парик во время исполнения коутоу перед императором на обочине обледеневшей дороги). И хотя вызывающе непоколебимые британцы, по словам ревизора миссии Джона Барроу, получили в Пекине пристанище, «больше подходившее для свиней, чем для человеческих существ», податливых голландцев разместили ничуть не лучше: их поселили в конюшне вместе с упряжными лошадьми. Да, действительно британскому посольству урезали рацион, когда споры о коутоу накалились до предела, но по крайней мере их никогда не оскорбляли, давая мясо на уже явно обглоданных костях, как то случалось с голландцами. Видимо, им доставались объедки с императорского стола. Голландцы исполняли коутоу в тридцати отдельных случаях, часто во внеурочное время и при низких температурах, и при этом, злорадно отмечал Барроу, «не получили… ничего примечательного», за исключением нескольких кошелечков, плохонького шелка и грубой материи, напоминающей ту, что известна морякам под названием «флагдук». Хуже всего то, что скучавшие китайские чиновники, похоже, цинично пользовались готовностью голландцев исполнять коутоу всему связанному с императором, заставляя визитеров кланяться в обмен на несколько печений, горсть изюма или объеденную баранью ногу, объявляя их дарами, присланными лично императором.
После столь очевидного дипломатического провала нисколько не удивительно, что в воспоминаниях о поездке члены британского посольства не особенно лестно отзываются о Китае. В «Путешествиях по Китаю», написанных Барроу — впоследствии основателем Королевского географического общества, — звучит типично капризный тон британца, недовольного заграницей. Китайские постановки «затянуты и вульгарны», китайская музыка — «соединение резких звуков», китайская акробатика разочаровывает. «Какой-то мальчишка влезает на шест или ствол бамбука в тридцать или сорок футов высотой, исполняет несколько скачков и балансирует на верхушке в нескольких позах, — передает он комментарий скряги Макартни, — но его выступление не идет ни в какое сравнение с похожими штучками, которые я часто наблюдал в Индии». А что касается санитарных удобств, то «во всем Китае нет ни одного ватерклозета, а также ни одного приличного места для уединения». Единодушное одобрение британцев вызвала лишь Великая стена.
Макартни и сопровождавшие его лица воспользовались долгим пребыванием в Китае для путешествий по стране. Отправившись в своем опрятном английском экипаже на встречу с императором в Джехол, Макартни останавливался у прохода Губэйкоу, находящегося к северо-востоку от Пекина, с целью поближе взглянуть на стену. Эта местность с Великой стеной настолько живописна, что даже высокомерные британцы заполняют свои дневники прилагательными превосходной степени: стены и башни извиваются по хребтам покрытых облаками гор, заросших зелеными кустарниками летом (как увидел Макартни) и запорошенных снегом зимой. Подъехав к пролому в сооружении, Макартни отметил: оно построено из «голубоватого по цвету кирпича», двадцати шести футов в высоту, примерно пяти футов в ширину, и укреплено квадратными башнями, стоящими с интервалами от ста пятидесяти до двухсот футов. В целом он полностью исписал две страницы своего дневника (как он выглядит сегодня в современном опубликованном варианте), тщательно отмечая глубину закладки фундамента стены, просчитывая количество рядов кирпича, толщину слоя раствора и т. д. «Она продолжает идти зигзагами, часто по самым крутым, высоким и скалистым горам, как я то наблюдал в ряде мест, а в длину достигает тысячи пятисот миль». Пораженный увиденным, Макартни объявил все это «самым удивительным творением рук человеческих». Его спутник, Барроу, которому явно практически нечем было заняться, упражнял свой мозг умозрительными и непроверенными сравнениями, стремясь подчеркнуть грандиозность сооружения. Количество камня в стене, утверждал Барроу, эквивалентно ушедшему на «все жилые постройки в Англии и Шотландии»:
«В эти расчеты не включены массивные выступающие башни из камня и кирпича. Они одни — если предположить, что они продолжатся по всей длине на расстоянии выстрела из лука друг от друга — должны содержать столько же каменной и кирпичной кладки, как весь Лондон. Чтобы помочь по-другому осознать массу вещества в столь удивительном продукте, можно заметить — его более чем достаточно, чтобы обстроить линию, образованную двумя обращениями земли, двумя стенами, каждая из которых составит шесть футов высотой и два фута толщиной!»
Другой член свиты, лейтенант Генри Уильям Пэриш, занимал себя рисованием столь же странных, сколь и романтических изображений стены, лежащей до самого горизонта на пышных холмах гирляндами, которые прерываются живописными руинами башен, — их каменные грани выглядят надлежаще ветхими. Все британские туристы без малейшего колебания единодушно оценивали возраст виденной ими стены в две тысячи лет. Обращая внимание на наличие в ней небольших бойниц, явно предназначенных для установки на стене огнестрельного оружия, они дивились тому, как рано китайцы начали использовать порох, «так как все их письменные источники сходятся в том, что данная стена построена более чем за два столетия до Рождества Христова». «В давние времена, когда она строилась, — в заключение пустился в размышления Макартни, — Китай, видимо, был не только очень могущественной империей, но и очень мудрым и эффективным государством или по крайней мере обладал достаточным предвидением и заботой о грядущих поколениях, так как создал в одночасье то, что тогда считалось гарантией постоянной безопасности для них от будущего вторжения…»
Визит Макартни стал исключительно важным эпизодом в современной истории и Китая, и Великой стены. Его впечатления и влияние помогли сложить то мнение о стене, которое по-прежнему, несмотря на свою ошибочность, широко распространено и сегодня. Макартни столкнулся и познакомился с двумя Великими стенами: физической — из кирпича и раствора — версией, известной теперь миллионам благодарных туристов, которая была построена в XVI–XVII веках, и психологической стеной, которую китайское государство возвело вокруг себя, не желая допустить иностранного влияния и рассчитывая контролировать находящийся внутри китайский народ. Его восхищение физической Китайской стеной вместе с разочарованием в психологической стене станут в девятнадцатом столетии типичными для западных политиков, торговцев и искателей приключений, стремившихся иметь дело с Китаем. Макартни и его спутники помогли начать возведение Великой Китайской стены в том виде, в каком мы сегодня ее видим.
Поскольку, пренебрежительное отношение китайской империи к идее торговли с Западом за полвека после визита Макартни в своем звучании практически не претерпело изменений, возмущение Запада невидимой стеной выплеснулось в дипломатию канонерок: «опиумные войны» 1840–1842 годов. К 1800 году британцы решили, будто открыли отличный способ справиться со своим дефицитом в чайной торговле и идеальный продукт, который поможет Китаю найти применение всему своему британскому серебру: индийский опиум. Китайское же правительство решило по-другому, запретив опиум в 1829 году, а когда контрабанда зелья стала усиливаться, направило в Кантон своего уполномоченного, Линь Цзэсюя, чтобы положить конец нелегальной торговле. Поскольку ни китайские, ни британские торговцы не обратили никакого внимания на его приказ уничтожить склады опиума, он начал действовать сам и спустил в море годовой запас опиума. Британцы ответили обстрелом Кантона. Тогда была объявлена война. Через сорок семь лет после неудачной попытки Макартни сэр Томас, Стаунтон, сын его заместителя — в 1793 году двенадцатилетний мальчик, чьи способности в китайском языке настолько умилили императора, что он лично подарил ему желтый шелковый кошелек со своего пояса, а 1840 году член парламента от Портсмута, — взял слово в парламенте и высказался за то, чтобы силой вскрыть ворота Китая для торговли. «Опиумная война, — говорил он, — абсолютно оправданна, а в существующих условиях и необходима».
