Ален Демурже - Рыцари Христа. Военно-монашеские ордены в средние века, XI-XVI вв.
Сеньоры бана
В Германии, где в 962 г. Оттон I восстановил империю, в Англии после завоевания Вильгельма Завоевателя этим подъемом руководил монарх. Во Франции этим поначалу занимались сеньоры, владевшие землей и имевшие право бана — власть приказывать, принуждать и карать, выскользнувшую из рук короля и ослабевших магнатов. Право бана присвоили шателены — владельцы замков, во множестве возникших около тысячного года. Эта раздробленная, но действенная власть опиралась на средства и доходы сеньорий, которые контролировал шателен, на институты, чаще всего имевшие публичное происхождение, и на людей. Феодально-вассальные связи, в основе которых лежали оммаж вассала сеньору и передача первому фьефа последним, придавали иерархичность и упорядоченность отношениям внутри господствующего класса или по крайней мере были на это рассчитаны. Существовали и другие формы отношений, игравшие сходную роль, — например, convenentiae, или «соглашение», провансальского или каталонского Юга, иногда не включавшие ни оммажа, ни передачи фьефа, а сводившиеся просто к клятве.
Сеньоры бана располагали, естественно, полицейской и военной властью. Чтобы обеспечивать охрану своих замков, удерживать в повиновении своих крестьян и наводить в своем округе сеньориальный порядок, чтобы иметь возможность устраивать ост (ost, ближний поход) или набег (chevauchée, дальний поход) на соперников, они рассчитывали на своих вассалов, но в первую очередь на своих milites — всадников (cavaliers) или, все чаще, рыцарей (chevaliers).
В древнем Риме, как я говорил, это слово означало солдата в самом широком смысле. Германские народы, которые вторглись в римский мир, культивировали воинские доблести, оказавшие глубокое влияние на новое общество. Христианизация этих новых народов происходила не без определенных уступок их обычаям и менталитету, отчего в лексиконе можно отметить любопытные пересечения воинских и христианских добродетелей: так, слова miles, militia связали с именем Христа, чтобы дать название новой «армии» монахов, ведущей в самой глубине монастыря упорную битву с искушениями нечистого; miles Christi, воином Христа с каролингских времен был монах.
Все более важное место, которое со времен Каролингов занимала в армии конница, а потом доминирование этого рода войск в течение всего средневековья привели слова miles и militia в сферу военного дела. Miles стал бойцом в высшей степени — конным воином. Точного социального смысла это слово еще не имело. Так мог с гордостью называть себя вельможа, сражающийся верхом, притом не ставя себя на одну доску с отрядами milites, которых он использовал и содержал и которые составляли его militia.
Французский термин chevalier [рыцарь], перевод слова miles, появился в XII в. Так произошло социальное и идеологическое возвышение этого слова и категории людей, которая называлась этим словом. Слово «рыцари» означало уже не просто конных бойцов, а самую доблестную их элиту, тех, кто чванился своими подвигами, тех, кто был знатнее всех. Понятие «рыцарство» соприкоснулось с понятием «знать» еще до того, как в результате процесса слияния, длительность которого была разной в зависимости от региона, знать приобрела монопольное право на рыцарское звание. Ж. Флори, рассуждения которого я воспроизвожу, предложил следующую схему эволюции с XI по начало XIII в.: словами miles, milites сначала назывались все всадники, а потом — только отборные, те, кого на народном языке именовали рыцарями; остальных всадников называли équités, а на народном языке — сержантами, sergent (от serviens, слова, которое переводилось также как «слуга»), военными сержантами (sergent d’armes) или конными сержантами. По Ж. Флори, «рыцарство, в XI и XII вв. благородная корпорация элитных воинов, в XIII в. превратилось в корпорацию знатных воинов», чтобы стать в конце средневековья «элитным братством знати, братством дворян, посвященных в рыцари»[16].
Эти группы рыцарей их патроны использовали для того, чтобы запугивать крестьян-держателей, вымогать у них все больше оброка, все больше «поборов»[17]. Ударная сила сеньориального сословия, они были теми зачинщиками смут, которые, по словам клириков (а знаниями и письменным словом тогда обладали только они), вносили беззаконие в дом Господень.
Движение мира Божьего
Церковь должна была реагировать на это беззаконие. В общем плане она это сделала, осуществив реформу. То, что назвали григорианской реформой по имени ее самого пламенного проводника, папы Григория VII (1073–1085), выходит далеко за пределы просто реформы церкви и борьбы со злоупотреблениями и пороками духовенства (симонией, или торговлей священными предметами, николаизмом, или браками клириков). Она была направлена не только на «освобождение» церкви и ее избавление от опеки мирян. Сторонники Григория хотели преобразовать все общество, чтобы каждый, будь он клирик или мирянин, действовал и вел себя в соответствии с принципами церкви, толковательницы божественной воли. Навязывая мирянам соблюдение некоторых норм (брака и т. д.), дисциплинируя их таким образом, церковь, как она считала, вела их к спасению. Движение Божьего мира, возникшее в конце X в., уже имело такую направленность. Оно началось не по папской инициативе, а по инициативе епископов, точнее — некоторых епископов, во вполне конкретных областях Центра и Юга Франции. Епископов поддержали — на это обращают недостаточно внимания — территориальные князья, например герцог Аквитанский[18]. О чем идет речь?
Божий мир был направлен на то, чтобы поставить под защиту церкви и тем самым уберечь от рыцарского насилия «бедных», то есть (в то время) всех, кто не мог защищаться только потому, что не был вооружен: клириков, крестьян, купцов, женщин. Соборы мира — первый состоялся под Ле-Пюи в 987 г., но наиболее известен собор в Шарру, в Пуату, в 989 г.,- созванные по инициативе епископов, требовали от рыцарей клятвы больше не нападать на «бедных» под угрозой церковных санкций[19]. Божьим миром епископы заменяли бессильного короля. Действовал этот мир в основном на территории Французского королевства, хотя содержал идею более общего характера — он допускал пользование оружием лишь для категории bellatores.
Движение Божьего перемирия распространилось гораздо дальше и получило резонанс в Западной Европе; оно напрямую связано с вопросом о происхождении концепции военно-монашеского ордена. На сей раз речь шла об ограничении рыцарского насилия во времени, в соответствии с календарем церковных праздников. Военные действия, агрессия запрещались в определенные дни недели (в пятницу, Страстной день, а потом с вечера среды до понедельника), по большим праздникам (Рождество, Пасха и т. д.) и в пост. Собор в Нарбонне (1054) составил перечень таких запретных дней и тем самым обосновал введение Божьего перемирия: «Да не убьет один христианин другого христианина, ибо тот, кто убивает христианина, несомненно проливает кровь Христа»[20].
Божье перемирие внесло в жизнь два элемента решающего значения. С одной стороны, требуя «воздержания от войны» в течение «священного времени», оно подвергало рыцарей испытанию с целью укрепления их веры[21]. С другой — оно вводило в обиход средства для борьбы с нарушителями Божьего перемирия: это были, конечно, церковные санкции, но еще и формирование воинства мира — в некотором роде объявлялась война войне, война злодейской войне. В самом деле, насилие было оправданным, если ставилось на службу добру, миру, церкви. Значит, рыцари, сражавшиеся на службе церкви, могли не быть злодеями. Таким образом, перед церковью встала трудная проблема оправданности войны.
Справедливая война и сакрализация рыцарства
Ранняя христианская церковь отвергала насилие и осуждала войну. Это не было принципиальной позицией, даже если рекомендации такого рода можно найти в Писании, — дело было в том, что Римская империя была языческой: мог ли христианин, римский гражданин, призванный в армию, давать присягу императору, который воображал себя богом? Христиане-солдаты отказывались это делать и подвергались мучениям, особенно во время последних больших гонений при Диоклетиане (285–305). Обращение Константина в 312 г. и провозглашение христианства государственной религией империи в 395 г. вынудили церковь приспосабливаться: отныне христиане должны были защищать империю, которая защищала их веру от ее — и их — врагов, германских народов. Святой Августин, епископ Гиппона (теперь Аннаба в Алжире), так оправдывал справедливую войну: «Справедливыми называют войны, каковые мстят за несправедливости, когда народ или государство, с которым предстоит воевать, не стали карать своих за причиненное ими зло или возвращать то, что было похищено посредством таковых несправедливостей». Это определение уточняет в своей «Этимологии» Исидор Севильский: «Справедлива та война, которую ведут после предупреждения, с целью вернуть свое добро или изгнать врагов»[22]. Эти определения были воспроизведены около 1150 г. в. «Декрете» Грациана — тексте, который лег в основу канонического права: «Война справедлива, если ее ведут с честными намерениями, под руководством законной власти и в оборонительных целях либо с целью вернуть несправедливо захваченное добро»[23]. Тем самым дается определение двух сфер: сферы незаконного насилия, насилия над невинными, из алчности или в поисках пустой славы, — частные войны, вендетты, разбой, и сферы законного насилия, которое осуществляет публичная власть — король, князь или, если гражданская власть несостоятельна, епископ либо папа.
