Коллектив авторов - Александр II. Трагедия реформатора: люди в судьбах реформ, реформы в судьбах людей: сборник статей
Одним из направлений в изучении российских реформ второй половины XIX в. является внимание к действующим лицам. Это объясняется как обоснованным признанием роли либеральной бюрократии в подготовке и проведении преобразований, так и пониманием того, что уже в николаевскую эпоху в государственном аппарате появилось большое число людей, готовых к переменам. Однако до сих пор в фокусе исследовательского внимания оказываются в основном главные персоны и ожидают своего часа те, кто обеспечивал проведение преобразований в губерниях, кто поддерживал реформаторов-политиков в недрах столичных канцелярий. Этот изъян в изучении процесса реформ становится еще более очевидным на фоне признания необходимости изучать интеллектуальный климат эпохи Александра II. Приведенный перечень проблем, которые трудно назвать решенными, можно было бы продолжить, однако его контуры не являются незыблемыми. Как отметила в своей статье О.В. Большакова, они меняются в соответствии с поворотами в подходах к изучению прошлого, зависят от «интеллектуальной моды». Поэтому в 1980-е гг. в зарубежной русистике интерес к истории конституционализма и перспективам либерализма в России объясняется заостренным вниманием к проблеме построения гражданского общества. В этом контексте освобождение крестьян стало рассматриваться как одна из предпосылок зарождения в Российской империи гражданского общества. Уход в небытие модернизационной парадигмы повлек за собой заметное снижение внимания англоязычных историков к Великой крестьянской реформе. Поскольку «проблема российской отсталости перестала быть idee fixe для большинства исследователей, отмена крепостного права утратила свою проблематичность и превратилась в непреложный факт, не требующий глубокого анализа»{11}. Изменения исследовательской конъюнктуры повернули взоры англоязычных специалистов на период 1890–1940-х гг., по отношению к которому Великие реформы являются далекой предысторией. Внимание ряда зарубежных историков сосредоточилось «на “периодах стабильности”, когда происходили, казалось бы, незаметные, но глубинные трансформации в структурах семьи, частной собственности, национальной и тендерной идентичности, — это вторая половина XVIII в., николаевское царствование. В таком контексте отмена крепостного права и как крупное политическое событие, и как акт “социальной инженерии” оказывается вне поля зрения исследователей (или же выступает в качестве фона, на котором разворачивается изучение какой-либо проблемы)»{12}.
14–15 марта 2011 г. Европейский университет в Санкт-Петербурге и Санкт-Петербургский институт истории РАН при поддержке федерального государственного унитарного предприятия «Гознак» провели конференцию, ставшую отправной точкой для публикации предлагаемого на суд читателей сборника. Выбор дат был не случаен: после громогласно отмечавшегося 3 марта (обратим внимание, по новому стилю) 150-летия отмены крепостного права 130-я годовщина трагической гибели царя-освободителя по большей части была обойдена вниманием. Объединяя две памятные даты, мы хотели бы говорить не только и не столько об отмене крепостного права, сколько обо всей эпохе Великих реформ, продолжавшей свое существование в исторической памяти народов Российской империи (см. статьи М.А. Коркиной и Н.Н. Родигиной, М.А. Витухновской-Кауппала). Главная идея конференции заключалась в попытке помещения процесса подготовки и осуществления преобразований 1860–1870-х гг. в «человеческое измерение». Отсюда — подзаголовок и название двух секций: «Люди в судьбах реформ» и «Реформы в судьбах людей». В первую очередь речь шла о влиянии на реформы личностного фактора: каким образом отдельные люди, не только император Александр II и его ближайшее окружение, но и менее титулованные, а подчас и малоизвестные реформаторы, влияли на судьбы преобразований. Каковы были будни реформаторов, их путь во власть, личные связи, взгляды, проекты. Больше всего внимания было уделено вел. кн. Константину Николаевичу (К.В. Сак) и «Константиновнам» (А.П. Шевырев, В.Л. Степанов). Неожиданной в сонме реформаторов оказалась фигура главы III отделения В.А. Долгорукова (О.Ю. Абакумов). Судьба реформатора в провинции была освещена на примере личности Е.И. Барановского (СВ. Любичанковский).
На другом полюсе находился вопрос о влиянии реформ на судьбы отдельных людей и целых народов (П. Кауппала), не только коренное переустройство различных сфер жизни (Н.Г. Патрушева), но и малозаметные на первый взгляд изменения в повседневной жизни (В.В. Лапин). Работа еще одной секции — «Царствование Александра II: реформы символики, символы реформ» — сосредоточивалась на реформе городской и территориальной геральдики, а также на воплощении идей и настроений александровского царствования в невербальной форме, в виде символов разного рода. Наконец, участники четвертой секции — «Репрезентация, память, историография» — в своей работе касались всех сторон процесса коммеморации как самого императора Александра II, так и его деяний (В.В. Ведерников, Ю.А. Сафронова).
Б.М. Фирсов (почетный ректор ЕУСПб), внимательно наблюдая за ходом конференции, во время своего выступления в дискуссии привел строки из записной книжки Ильфа и Петрова, которые удивительно точно характеризуют современное состояние исследований истории Великих реформ и представлений о них власти и общества: «Всю дорогу пели волжские песни, играли в карты, а на Волгу так и не взглянули». И действительно, в докладах и прениях основное внимание обращалось на образ реформы и реформаторов, сложившийся в умах современников и потомков, на историческую память об этом событии и т. д., тогда как о самой реформе говорилось совсем немного. Это — явная тенденция, причем проявляющаяся в различных проблемных полях. Так, международные конференции, посвященные Отечественной войне 1812 г. (сентябрь 2012 г. — Франко-российский центр гуманитарных и общественных наук; май 2012 г. — Германский исторический институт в Москве), называются соответственно: «Наполеоновские войны на ментальных картах Европы: историческое сознание и литературные мифы» и «После грозы. 1812 год в коллективной памяти России». С особой рельефностью смена парадигм проявилась в выступлении на «французской» конференции участника, который на основании военных архивов предпринял традиционную попытку ликвидировать одно из «белых пятен» в истории кампании 1805 г. Выглядело это как сообщение на неведомом языке в отсутствие переводчика.
Поскольку научные конференции всегда рассматриваются как своеобразная «проба пульса», они очень важны для выявления тенденций в развитии научной мысли. В этой связи резонными являются вопросы одного из участников (Б.И. Колоницкого): какие темы предлагать аспирантам, исходя из представлений об общественном «запросе», и насколько в ходе конференции удается выявить логику развития профессии историка и истории как научной дисциплины?
В ходе дискуссии был затронут и вопрос о причинах того, почему историческая значимость Александра II, несмотря на эпохальный характер его царствования, остается весомой лишь в сравнительно узком кругу профессиональных историков. Было предложено объяснение (А.П. Шевырев) сравнительного «безразличия» к фигуре Александра II. Советская историография обходила вниманием личность этого императора отчасти по причине негласного запрета на описание всех самодержцев, кроме Ивана IV и Петра I, а отчасти потому, что сама фигура «освободителя» оказалась крайне неудобной для ее «втискивания» в рамки существовавших историографических схем. В постсоветский период, с его характерной тягой к радикальной ревизии прежних представлений о прошлом, в центре внимания оказались Павел I, Петр III, Александр III, Николай II, т. е. те самодержцы, о которых ранее писали «плохо». Образ Александра-Освободителя, равно как и Александра Благословенного, не требовал пересмотра, чем и объясняется индифферентность исторического сообщества к этим фигурам. Была названа еще одна возможная причина этого явления (В.В. Лапин). Как известно, советская историография отличалась «безлюдностью»: все события развивались как будто без участия действующих лиц. Когда произошла «историческая контрреволюция», маятник качнулся в другую сторону: стали писать о персоне без ее деятельности, и этот царь сразу поблек на фоне грандиозных событий его царствования.
Значительным проблемным узлом истории преобразований Александра II назван (В.В. Ведерников) раскол между реформаторами и революционерами, которые до 1859 г. выступали единой командой (М.Н. Катков, вел. кн. Елена Павловна, М.П. Погодин, А.И. Герцен, Н.Г. Чернышевский). Еще одну проблему формирования образа Александра II в советской историографии (по мнению М.Д. Долбилова) создала двусмысленность темы народовольческого террора.
В ходе дискуссии указывалось на необходимость и продуктивность сравнительного подхода (Е.А. Правилова) со ссылкой на проведение семинара о реформах в Турции в 1860-е гг., на котором рассматривался вопрос о превращении этого государства в европеизированную страну, быстро преодолевающую социально-экономическое отставание. При этом помещение реформ 1860-х гг. в перспективу выбора и возможностей подталкивает к выводу, что роль личностей в этом процессе оказывается не столь уж и значительной. Также в дискуссии прозвучало предложение рассматривать долгосрочные последствия перемен, оценить роль реформы в создании революционной обстановки (Ю.И. Басилов), как это произошло, по мнению некоторых немецких историков, в Германии. Там реформы 1807–1813 гг. создали «горизонт ожиданий» для социальных сил, оставшихся недовольными так называемыми половинчатыми реформами, которые и привели Пруссию к революции 1848 г. В результате проведения земской и городской реформы в России появились новые люди — носители новой политической культуры, которым было откровенно тесно в рамках самодержавия, не способного к радикальным реформам и к диалогу с политическими оппонентами. В дискуссии отмечалось (М.Д. Долбилов), что заметное в историографии и в ходе данной конференции тяготение к уже упоминавшемуся «историческому контексту» реформы 1861 г. создает сомнительное впечатление достаточно основательной изученности самого эпохального события, его подготовки и проведения. На самом же деле здесь немало дискуссионных проблем. Одна из них — личное участие царя в подготовке и проведении реформ, другая — особенности работы бюрократического аппарата в условиях радикальных социально-экономических перемен. В фокус внимания историков должны попасть сложные взаимоотношения внутри российской элиты, взаимодействие ее различных влиятельных представителей.
