Михаил Серяков - Одиссея варяжской Руси
Сопоставление всех этих данных с индоевропейской мифологией, в первую очередь иранской, позволило нам точно определить место Трояна как потомка бога солнца Дажьбога и непосредственного отца трех братьев Леха, Чеха и Руса. Являясь «сниженным» образом Триглава, Троян все равно сохраняет в южнославянской традиции связь с вертикальным строением вселенной и благодаря этому является связующим звеном между космосом и человеческой историей. Именно этим обстоятельством объясняется присутствие у Трояна как «мифологических», так и «исторических» черт, делавших затруднительным его точную интерпретацию в рамках только одного из этих подходов. Проведенное исследование показывает, как «троичный» персонаж, носивший первоначально вселенский характер, постепенно перемещается из космогонии в историю. В ходе этого процесса бывшее верховное божество утрачивает большинство своих прерогатив и порождает уже не весь космос, а только общность родственных между собой племен. Однако и в «сниженном» варианте оно символизирует начало если не всего мироздания, то, по крайней мере, человеческой истории. Одновременно с этим Троян связан с идеей единства славянских народов. Являясь непосредственным отцом Руса, а через него и отдаленным предком Игоря и всех остальных русских князей, Троян оказывается той точкой, от которой автор «Слова о полку Игореве» начинает отсчет отечественной истории. Подобное мышление в рамках славянской общности, но уже без персонализации, мы наблюдаем и у создателя ПВЛ. Задавшись вопросом «Откуда есть пошла Русская земля», он начинает не с событий собственно русской истории, а, отдав дань ветхозаветному мифу о трех сыновьях Ноя, обращается к эпохе расселения славян с Дуная, которая в этом смысле для него является дополнительной точкой отсчета. Но если для монаха это была уже второстепенная, по сравнению с библейской, точка отсчета, то для светского автора «Слова», еще ощущавшего живое дыхание язычества, она естественным образом была основной. Троян безусловно имеет самое прямое отношение к русской истории, однако попытка ограничить его только ее рамками оказалась явной ошибкой, противоречащей данным об общеславянском характере связанной с ним мифологии, топонимики и ономастики. Предложенное понимание образа Трояна вполне согласуется со всеми случаями упоминания его в «Слове о полку Игореве». Выше уже было показано место Трояна в генеалогии русских князей, ставшего соединительным звеном между их мифологической и исторической родословной. Отсчет этот велся от самого начала истории наших предков, от эпохи славянского единства, причем на эту народную хронологию наложилась уже хронология христианская. «Земля Трояна» действительно является Русью, при этом подчеркивается ее славянский характер. «Тропа Трояна» оказалась Млечным Путем, отголоском некогда более высокого положения данного персонажа в славянской мифологии.
Как уже отмечалось выше, образ Трояна как отца трех братьев — родоначальников отдельных племен сложился при влиянии иранской мифологии. В этом отношении имя Траннон, зафиксированное Саксоном Грамматиком, является переходным от иранского Трай-таона к общеславянскому Трояну. В пользу этого говорит и наличие гласной а в данном имени, указывающее на индоиранское влияние: праслав. trьje, tri родственно др.-инд. tráyas, trī, trîņi, «три», авест. θrāyō{258}. Хоть непосредственно миф о том, что Траннон являлся отцом Руса и его братьев, и не зафиксирован, косвенным доказательством его существования является более позднее эстонское предание о княжевшем в Руссавальде Руссипапе. Существование в регионе, где некогда располагалась описанная в «Деяниях данов» Прибалтийская Русь, предания, в котором фигурирует персонаж с корнем -рус-, свидетельствует о наличии там мифа об эпониме нашего народа. Поскольку сами финно-угры едва ли придумали такой миф, это говорит о том, что он был заимствован ими извне. Как уже отмечалось, киевских русов эсты называли совсем другим именем, и поэтому единственным народом в регионе, у которого они могли заимствовать данный образ, были русы Саксона Грамматика. Поскольку у них существовал и образ Руса, и образ Траннона, который, как показывает приведенная выше реконструкция, был отцом трех братьев — эпонимов славянских народов, предположение о том, что оба этих персонажа уже тогда были связаны между собой родственными отношениями, весьма велика.
Естественно возникает вопрос: нельзя ли рассматривать этого короля Прибалтийской Руси в качестве Трояна «Слова о полку Иго-реве»? Хоть далекая догуннская эпоха вполне может соответствовать седой старине «веков Трояна», однако другие данные противоречат этому предположению. Траннон уже является королем русов, а Троян был отцом Леха, Чеха и Руса, то есть должен был править до возникновения данных племенных названий. Сходство обеих имен может быть объяснено тем, что именем мифического первопредка оказывался наречен конкретный правитель, правивший уже в историческую эпоху. Подобные случаи имели место в индоиранской традиции. Так, например, имени прародителя скифов Таргитая соответствует имя меотиянки Тиргатао, вышедшей в IV в. до н.э. замуж за царя синдов Гекатея{259}. Стоит вспомнить, что и противник Траннона Фротон I рассматривается специалистами отчасти как «сниженный» образ бога Фрейра. Таким образом, хоть Траннон из «Деяний данов» и не тождествен Трояну «Слова о полку Игореве», сходство обоих имен говорит о том, что миф о происхождении героя-эпонима племени русов был известен в Прибалтийской Руси и через наречение данным именем ее правителя подчеркивалась его причастность к божественной солнечной династии, ведущей свое начало от Дажьбога.
Не менее интересно и имя Олимар из третьего фрагмента «Деяний данов». В древнерусском языке слово олъ, равно как и оловина, олуй, означало хмельной напиток из ржи, ячменя и т.п.: «Вина и олу не вкусихъ и мясо не внеде въ уста…»{260} Известны и образованные от этого корня древнеславянские имена Олей, Олий, Олуй, Олуевич, не говоря уже о многочисленных именах, где -ол- составляет первую часть имени типа Олаг, Олата, Олдан, Олеван, Олехна, Олота, Олета, Ольстин и т.п.{261} Известно также озеро Алё в Псковской области, первоначально, как считают исследователи, Олё, названное в связи с данным хмельным напитком{262}. Подтверждает подобное понимание имени Олимар наличие у древних славян иных имен, образованные от названия других хмельных напитков: Медкович (Медко), Медок, Медош, Мед, Пивек, Пиво, Пивока, Пивоня{263}. Что касается второй половины имени древнего короля русов, то у Саксона Грамматика она дается в латинизированной форме, а к исходному варианту ближе форма Алимер в мекленбургской генеалогии. Она показывает, что вторая часть имени была образована от слова мера — «мерить, измерять, отмерять». Кроме того, это слово в древнерусском языке могло означать «сосуд для измерения меры вместимости», «сосуд, тара разного объема, служившая мерой вместимости, единицей измерения или торговой мерой для жидких и сыпучих тел»{264}. Данное слово также встречается в таких личных древнеславянских именах, как Мера, Мерко{265}. Показательно, что именно из славянских языков данное понятие было заимствовано в балтийские языки: лит. miera, лтш. mers, «мера».{266} Как следует из текста летописей, описывающих уже монашеские подвиги, понятие меры относилось и к жидкостям, в данном случае уже к воде: в статье 1051 г. Лаврентьевской летописи рассказывается, как Антоний «ядыи хлебъ сухъ и тоже чересъ днь и воды в меру вкушая», а в статье 1074 г. говорится, как Исакий «чересь днь воды в меру пьяше»{267}. В другом средневековом памятнике это слово, обозначающее меру вместимости, относится уже к хмельному напитку: «Вина мере s»{268}. Таким образом, имя Олимар (Олимер) означало буквально «отмериватель хмельного напитка».
В этой связи стоит вспомнить и былинного Владимира, одной из главных функций которого в эпосе была организация и председательствование на пирах, носивших явно ритуальный характер, и то, что славянские языческие боги в ряде случаев изображались с рогом для питья в руках. Именно с рогом в руках описывал Саксон Грамматик западнославянского бога богов Святовита, идол которого находился в Арконе: «В правой руке (Святовит) держал рог, сделанный из различных металлов. Жрец, ведавший обрядами бога, ежегодно наполнял рог вином, чтобы обеспечить урожай наступающего года»{269}. Неподалеку от этого главного святилища было найдено еще одно каменное изображение божества с непропорционально большим рогом в руках (рис. 8). Очевидно, что коль бог богов имел прямое отношение к священному напитку, то подобное отношение имел к нему и князь, являвшийся его «сниженной» проекцией в человеческом мире. Само происхождение русского слова пир, образованное от глагола пить, недвусмысленно указывает на то, что изначально главенствующую роль в этом ритуале играли именно напитки. О их первоначальной связи с языческим богослужением у западных славян свидетельствует замечание Гельмольда: «Есть у славян удивительное заблуждение. А именно: во время пиров и возлияний они пускают вкруговую жертвенную чашу, произнося при этом, не скажу благословения, а скорее заклинания от имени богов, а именно доброго бога и злого, считая, что все преуспеяния добрым, а все несчастья злым богом направляются»{270}. Судя по всему, аналогичная картина имела место и у восточных славян, о чем свидетельствуют и осуждение пиров в древнерусских поучениях против язычества, и находки ритуальных турьих рюгов в захоронениях знати. Обрядовое питье из них «должно было оказать благотворное действие и на успех в начинаниях всего народа и на самого пьющего; ему передавались якобы свойства этого зверя»{271}. О том, какое значение придавалось и впоследствии в Древней Руси сосуду с вином, говорит надпись на киевской корчаги XI в. изготовившего ее мастера. Б.А. Рыбаков расшифровывает ее следующим образом: БЛАГОДАТНЕША ПЛОНА КОРЧАГА СИЯ, то есть «благодатна полная эта корчага» Памятники древнерусской письменности неоднократно упоминают корчаги именно как сосуды для вина: «А вино свое держи, купив корчагу». Исследователь добавляет: «Неудивительно, что корчаги с вином, составлявшие необходимую часть пиров, воспетых в былинах, подписывались гончарами. Благожелательная надпись, в которой мастер восхваляет вечнополный сосуд, обращена к будущему владельцу корчаги. Для нас это пожелание изобилия, написанное в эпоху Ярослава или его сыновей, является интересным штрихом быта Киевской Руси»{272}. От себя отметим, что вечнополный сосуд является отзвуком мифологических представлений, общих почти всем индоевропейским народам, и в этом качестве является одним из символов изобилия. Очевидно, что распорядителем этого изобилия является хозяин этого волшебного неоску девающегося сосуда. С другой стороны, следует отметить, что в контексте XI в. само слово благодать и производные от него понятия несли в первую очередь религиозную нагрузку: «Мы вьси прияхомъ благодать въз благодать… благодать и истина Iс Хмь бысть»; «Аще бы не благодать Божия приспела на насъ…»; «Дождь блгодатныи»; «Въ все дело блгодатьно уготовленъ (съсоудъ)»{273}. Как мы видим, данное понятие связывается уже с идеями христианской религии, однако не следует забывать о чрезвычайно распространенном в ту эпоху двоеверии, когда старые религиозные представления переплетались с новыми. Из приведенные выше описаний западнославянских религиозных воззрений видно, что ритуальное распитие хмельных напитков также было призвано обеспечить благоденствие и процветание, а наполненный вином рог в руке Святовита обеспечивал грядущий урожай. Поскольку урожай во многом зависел от небесной влаги, показательно, что в одном из примеров древнерусской литературы благодатным названо такое явление природы как дождь. Таким образом, вполне возможно, что в сознании простого русского ремесленника, изготовившего эту корчагу, прежние языческие представления соседствовали с христианскими и, нанеся на нее надпись, он термином новой религии передал гораздо более древние представления о роли сосуда для вина как источника благоденствия для участников пира.
