Ричард Пайпс - Россия при старом режиме
Пересечь разделявшую эти два сословия границу было практически невозможно. В ранний период Москва мирилась с кое-какой социальной мобильностью и даже в определенных пределах поощряла ее в своих собственных интересах. Однако тенденция исторического развития несомненно указывала в сторону складывания каст. Московское государство, интересовавшееся лишь службой и доходами, хотело, чтобы всякий знал свое место. Структура бюрократии соответствовала структуре управляемого ею общества; бюрократия тоже стремилась к максимальной социальной неподвижности, то есть к как можно меньшему передвижению людей из одной податной и служебной категории в другую, ибо каждое такое передвижение вносило путаницу в ее бухгалтерские книги. В XVI и XVII вв. были приняты законы, запрещавшие крестьянам покидать свои участки, а купцам — менять место жительства. Священникам запретили слагать с себя сан; сыновья их должны были вступать на отцовское поприще. Под угрозой тяжких наказаний простолюдинам не разрешалось переходить в ряды служилого класса. Сыновьям служилых людей следовало по достижении совершеннолетия регистрироваться в соответствующем ведомстве. В своей совокупности эти меры привели к тому, что социальное положение в Московской Руси сделалось наследственным.
Теперь мы разберем по очереди историю московских слуг и простолюдинов и покажем, как они попали в зависимость от монархии.
В общих исторических обзорах говорится иногда, что русские бояре утратили право на свободный уход от князя по той причине, что со временем Москва поглотила все удельные княжества, и боярам некуда было больше податься. На самом деле, однако, это право превратилось в пустой звук еще до того, как Москва присоединила всю остальную удельную Русь. Обычай этот никогда не пользовался симпатией удельных князей. Особенно неприятным делало его то обстоятельство, что иногда недовольные бояре покидали своего князя en masse, оставляя его без войска накануне битвы. Московский Великий князь Василий I попадал в такое положение дважды — в 1433 г. и затем снова в 1446 г. Считается, что Новгород уже в XIII в. принял меры к тому, чтобы бояре, имевшие вотчины на его землях, не могли поступить на службу к князьям за пределами новгородской территории. Москва стала нарушать право свободного перехода уже в 1370-х гг. [A. Eck, Le Moyen Age Russe (Paris 1933). стр. 89–92. M. Дьяконов, Очерки общественного и государственного строя древней Руси, 3-е изд., СПб., 1910, стр. 204-5]. Сначала московские князья пытались запугать возможных перебежчиков всяческими притеснениями и грабежом их поместий. Меры эти, однако, желаемого действия не возымели, и при Иване III стали использовать куда более сильнодействующие средства. В 1474 г., усомнившись в преданности Даниила Холмского, могущественного удельного князя из Твери, Иван заставил его поклясться, что ни он, ни дети его никогда не покинут московской службы. Царь попросил митрополита и одного из бояр быть свидетелями клятвы, а потом еще для верности заставил восьмерых бояр внести залог в сумме восьми, тысяч рублей, пропавший бы, если б Холмский или его отпрыски нарушили клятву. Впоследствии такая процедура повторялась неоднократно; причем число поручителей иногда заходило за сотню. Сложилась своего рода круговая порука, связывающая высшие слои служилого класса. С более мелкими мужами расправлялись еще круче. При уходе от князя боярину надо было заручиться документом, в котором записывался его ранг и какую он нес службу. Если Москва желала помешать его уходу, заправляющее послужными списками ведомство либо отказывалось выдать боярину искомый документ, либо намеренно занижало его ранг и положение; в обоих случаях страдала его карьера. Москва также часто давила на удельных князей, чтобы добиться возврата перешедших к ним бояр; иногда она употребляла и силу. По мере разрастания московской территории спастись от длинных рук князя можно стало лишь в Литве. Однако после 1386 г. всякий перебежчик туда автоматически делался вероотступником, поскольку в тот год Литва обратилась в католичество; это значило, что царь считал себя вправе конфисковать имущество не только самого беглеца, но и его семьи и его рода. Любопытно, что при заключении договоров с другими удельными князьями Москва настаивала на включении в них традиционного пункта о праве бояр выбирать себе князей, хотя сама такого права больше не соблюдала. Это было уловкой, рассчитанной на то, чтобы обеспечить непрерывный приток служилых людей из самостоятельных княжеств в Москву. Когда же поток этот поворачивался в противоположном направлении, Москва знала, как его остановить, что бы там ни писалось в договорах.
На словах право свободного перехода соблюдалось еще в 1530-х гг., хотя на деле с ним покончили за несколько десятилетий до этого. Как и в случае почти всех поворотных пунктов русской истории, юридические документы совсем плохо отражают здесь, каким образом произошла такая перемена. Законодательного акта, запрещающего свободный переход бояр, не существует, равно как нет и документа, закрепощающего крестьян. Новый обычай явился результатом совокупности конкретных мер, принятых, чтобы помешать боярам уходить от князя, и отдельных распоряжений, типа содержащегося в духовной Ивана III и относящегося к Ярославскому княжеству. Ко времени составления этой духовной грамоты уже вошло в обычай, что тот, кто владеет землей на московской территории, должен нести службу (либо самому царю, либо его слугам) в ее пределах. Отказ от службы означал, по крайней мере в теории, потерю прав на землю. На практике же многим землевладельцам удавалось избежать службы и спокойно жить в своих уединенных поместьях. Об этом свидетельствует нескончаемый поток указов, обещающих суровые наказания за отказ явиться по приказу в войско или дезертирство. Случайно сохранившийся документ из окрестностей Твери показывает, что во второй половине XVI в. по меньшей мере один из четырех живших там вотчинников никому не служил. [В. Сергеевич, Древности русского права 2-е изд., СПб., 1911, III, стр. 17–18]. Однако был установлен принцип обязательной службы; оставалось только как следует провести его в жизнь. Владение землей и служба, по традиции разделенные в России, сделались теперь взаимозависимы. В стране, знавшей в прошлом только аллод, оказалось с тех пор одно условное землевладение. Ленное поместье, неизвестное в «феодальной» средневековой России, появилось в ней заботами абсолютной монархии.
Введение обязательной службы для всех землевладельцев явилось большой победой русского самодержавия: «Ни в одной другой европейской стране суверену не удалось обусловить все нецерковное землевладение несением службы». [Jerome Blum, Lord and Peasant in Russia (Princeton N J 1961), p 169]. Однако битва была выиграна лишь наполовину. Хотя бояре не могли больше отказываться от службы на своего князя, у них еще оставалось немало способов противиться его воле. За фасадом единодержавной, самодержавной монархии сохранялись мощные пережитки удельной эпохи. Даже хотя княжества их были присоединены к Москве, а самих их записали в число царских слуг, богатейшие из прежних князей продолжали вести себя в своих владениях, как мелкие суверены. Присоединение было нередко простой формальностью: Москва могла взять в свои руки крупнейший город, или города, и посадить там своих агентов, однако сельская местность оставалась под контролем тамошнего князя и его бояр. Иные из низложенных князей держали дворовый штат, построенный, как некое подобие правительства, раздавали иммунитетные грамоты монастырям и светским помещикам и шли в битву во главе собственных полков. А некоторые, как отмечалось выше, вообще отказывались служить. Такие землевладельцы весьма гордились древностью своей родословной и нарочно отгораживались от новых служилых фамилий. В середине XVI в. они завели родословные книги, в которых в больших подробностях записывались все их предки. Наибольшим почетом пользовался «Государев родословец», составленный в 1555–1556 гг… Книга эта начиналась с родословной царской, прослеживая ее вплоть до древнеримских императоров, затем переходила к остальной части рюриковского дома, к «царским» династиям Казани, Астрахани и Крыма, к удельным князьям и завершалась знатными боярскими родами. Фамилии и рода, внесенные в этот и подобные списки, назывались «родословными». Они составили особую группу, осознающую свое положение и обладающую немалым могуществом, так что с ней приходилось считаться даже наиболее своевольным царям.
Родословные семьи и рода составили в каком-то смысле клуб для узкого круга: они и только они могли претендовать на высшие чины (боярина, окольничего и думного дворянина) на царской службе. В начале XVII в. девятнадцать родов, почитавшихся наиболее знатными, обладали особыми привилегиями, дававшими их представителям возможность достичь вершин служебной лестницы более или менее автоматически. Котошихин (см. выше, стр. #105) говорил в середине XVII в. о тридцати родах, обладавших исключительными правами на высшие посты, в том числе на членство в царском совете, высшие административные должности в главных городах, судейские места в основных приказах и важные дипломатические назначения. Не, внесенным в родословные списки служилым людям приходилось довольствоваться службой в коннице и на менее значительных административных должностях. Монархии приходилось мириться с таким устройством, поскольку в противном случае она рисковала столкновением с объединенным сопротивлением ведущих домов государства. Царь мог делать все, что ему угодно, кроме — изменения родословной той или иной боярской семьи, ибо родословная считалась «вотчиной», лежащей за пределами полномочий даже самой царской власти.
