Сергей Павлюченков - Крестьянский Брест, или предыстория большевистского НЭПа
В марте были вновь повышены твердые цены на хлеб, но политика продовольственной диктатуры с ее отрядами и реквизициями суровым кулаком разбивала в беспорядочную мозаику мероприятия «нового периода экономической политики». Как тогда говорили по поводу крестьянской политики большевиков, правая рука не ведает, что творит левая.
Однако усиление репрессивного аппарата не являлось единственным критерием в оценке политики Наркомпрода. Для понимания причин, определявших развитие политической и экономической ситуации в 1919 году, следует внимательнее отнестись к вводимой Комиссариатом продовольственной разверстке. Вопреки распространенному мнению продразверстка явилась не ужесточением продовольственной диктатуры, а ее смягчением.
Продовольственная политика, точнее сказать продовольственная практика, эпохи военного коммунизма представляет собой весьма многообразное и противоречивое явление. За свою короткую историю она испытала несколько трансформаций в целом, кроме того, приобретая многоликое своеобразие в зависимости от конкретных условий регионов, губерний и даже уездов. Но со временем продовольственная политика принимала все более унифицированный характер, постепенно вливаясь в русло продовольственной диктатуры.
В ее становлении выделяются два основных периода, точнее две формы, в которых находило свое воплощение стремление государства к собственности на продукты крестьянского труда. Под первой формой продовольственной диктатуры мы подразумеваем принципы, установленные декретом ВЦИК от 13 мая 1918 года и сопровождавшими его постановлениями. Декрет объявлял государство полным собственником хлеба в стране, оставляя на руках его производителей только то количество, каковое, по мнению правительства, было достаточно для ведения хозяйства и личного потребления крестьян. Инструментами для осуществления столь всеобъемлющей претензии были избраны нормирование потребления, подворный учет и реквизиции.
Наряду с исключительно негативными политическими результатами, нормирование потребления и подворный учет быстро доказали свою техническую непригодность в условиях борьбы с деревней за хлеб. Это стало одной из причин перехода продовольственной диктатуры в ее вторую, более мягкую форму, известную под названием продовольственной разверстки. Если в первом варианте пытались исходить из установления норм крестьянского потребления, то декрет Совнаркома от 11 января 1919 года о разверстке зерновых хлебов и фуража отталкивался от противоположного.
Поскольку государство расписалось в своем бессилии установить достоверное количество хлебных запасов, то единственное, что ему оставалось сделать, это назвать точную цифру своих потребностей в хлебе, которая потом соответственно «развёрстывалась» по губерниям и уездам на основании статистических выкладок 1900–1917 годов, контрольных обмолотов, сведений тайных информаторов и т. п. полувоенных приемов.
Как первая, так и вторая формы продовольственной диктатуры заключали в себе противоречие. Первая форма, несмотря на четко выраженное стремление завладеть всеми «излишками» хлеба, все же в какой-то степени учитывала и исходила от потребностей и интересов крестьянского хозяйства, устанавливая потребительскую норму. Правда, рациональность компродовских норм можно было оспорить, и она оспаривалась, и не только крестьянами. Вот что о них писал А. П. Спундэ, занимавший в 1918 году пост пермского комиссара земледелия:
«По получении норм Наркомпрода мною были введены в действие последние, невзирая на то, что если не целиком, то во всяком случае в значительной части они безусловно грабительны для сельского хозяйства, особенно животноводства… так, например, двухфунтовая норма (дневная) для лошади вряд ли вообще кем-нибудь серьезно будет защищаться. Особенно же невыносима она для Урала, где зимой (при отсутствии подножного корма) идет гужевая доставка угля, дров, сырья, фуража и пр. на многие и многие заводы. Приблизительно такое же положение с остальными нормами… [которые! уничтожают почву для нормального животноводства»[193].
Но, повторяем, несмотря на всю спорность компродовских норм, они все же, хотя бы своим существованием, учитывали интересы сельского хозяйства. Вторая форма проддиктатуры — разверстка, формально их вообще не подразумевала, но она содержала очень принципиально важный элемент, которого не было в первом варианте. А именно: изначальную заданность, определенность государственных требований, что при всем остальном ее несовершенстве было очень важным в отношениях с крестьянством. В этом смысле разверстка 1919 года явилась непосредственной переходной ступенью к процентному натуральному налогу 1921 го да. И надо сказать, в некоторых случаях разверстка достигала налогового совершенства еще до X съезда РКП (б). Вопреки стонам, несущимся из-под продовольственного пресса с юга России, северные крестьяне нередко высказывали свое одобрение системе разверстки. В конце 1920 года, на VIII Всероссийском съезде Советов, делегат из Череповецкой губернии, крестьянин, говорил, что разверстка на волость, вместо подворного учета и обложения, поощряет крестьян и понуждает к лучшей обработке земли[194].
Главное в разверстке для земледельцев заключалось в ее размерах, т. е. насколько тяжесть обложения соответствовала реальным возможностям хозяйств. Потребляющие северные губернии Наркомпрод не очень опекал, рассчитывая в лучшем случае на их самоснабжение. Губернии же, отнесенные к разряду производящих, испытали на себе, особенно в 1920 году, всю мощь продовольственного гнета.
Противоречивость разверстки порождала возможность и ее неоднозначных толкований. Например, замнаркомпрод Брюханов на I Продсовещании предупреждал, что она полностью находится в русле прежней продовольственной политики[195]. Однако это утверждение лучше отнести к разряду хороших мин при определенных обстоятельствах. Уже первые летописцы Наркомпрода признавали, что с «половины 1919 г. стало очевидно, что достигнуть полного проведения монополии невозможно. Слово „монополия“ вытесняется словом „разверстка“ с отказом от изъятия у населения всех излишков. Отчуждение у населения продуктов в пользу государства фактически принимает форму налога с осложненной коллективной ответственностью населения»[196].
Но тогда это не любили подчеркивать. Хотя, когда один раз в сложной ситуации в феврале 1920 года Цюрупа разоткровенничался на сессии ВЦИК, он прямо заявил, что «мы идем через разверстку, как бы временно отступая от монополии, и ставим ее второй целью для успешной работы, а главное для того, чтобы крестьянское население поняло, что мы не собираемся торговать хлебом (с заграницей. — С/7.), а желаем получить только необходимый минимум для того, чтобы поддержать существование голодающего центра и голодающего пролетариата… В этих целях мы ставим себе некоторое обуживание против монополии с тем, чтобы потом перейти к осуществлению монополии в полном смысле этого слова»[197].
Крестьянство, чуждое всяким премудрым словоплетениям, восприняло разверстку как налог[198]. Им было только порой непонятно, почему этот налог требует от них больше хлеба, чем его имеется в наличии. Поэтому, поддерживая сам принцип разверстки, определенную заданность обложения, крестьяне всячески требовали уменьшить ее, «скостить», требовали участия своих представителей в определении ее размеров. «В скостке» зачастую и заключалось их примитивное представление о новой экономической политике.
Крестьяне были не одиноки в своем отношении к разверстке.
«Серп и молот», издание 1-й Совтрудармии, писал, что «правильно понятая государственная разверстка представляет собой требование государства к производящему населению сдать часть его излишков»[199]. Сами компродовцы в период своей перестройки в 1921 году задним числом справедливо указывали, что «разработанный план разверстки явился подготовкой необходимых условий к переходу на продналог, к отмене монополии»[200].
На незалежной Украине, где политическая ситуация 1917 года с небольшими коррективами продолжала сохраняться вплоть до 1921 года, разверстка более откровенно, чем где бы то ни было обнаружила свою налоговую сущность. После перехода к НЭПу комиссар продовольствия Украины М. К. Владимиров, анализируя общее и особенное в налоге и в разверстке, писал, что при разверстке волости, выполнившие к определенному сроку 100 % разверстки, освобождались от продотрядов, иначе говоря, негласно санкционировалась определенная свобода в распоряжении излишками[201]. Украинские продовольственники имели полное право утверждать, что «в сущности говоря, натуральный налог лишь легализует и расширяет право крестьянина в отношении его права распоряжения продуктом собственного производства»[202], так как в 1920 году декрет Украинского СНК о продразверстке официально требовал от украинских крестьян лишь четвертую часть излишков.
