Валентин Костылев - Питирим (Человек и боги - 1)
А вон уж и Ока!
- Остерегайтесь, други. В этих кустах ночуют воры, а в числе их блудные, продажные монахи... Недавно купца кунавинского зарезали и бросили в Волгу, а донесли на мордвина-перевозчика, Тюнея Сюндяева... Донесут и о нас за сребренники... У них собачий нюх...
Филька все знает. За это его и уважают на Керженце. Такой человек нужен. Софрон с Демидом, пригнувшись, шли за ним по краю берега осторожно, но уверенно. Дорогой Филька рассказал Софрону про ватагу, которую видел под Макарием. Софрон слушал и радовался рассказу Фильки. Это то и есть, о чем он думал. Он сомневался, сидя в подземелье: может ли скоро найти какую-нибудь ватагу беглых людей. Оказывается, она уже готова!
- Много ли их? - спросил он с волнением в голосе.
- Ватага растет с каждым днем, только им нужен атаман. Тебя они и ждут там.
- Гожусь ли я?
- В самый раз, - ответил Филька.
Софрон улыбнулся той уверенности в голосе, с которой ответил кузнец.
По воде пробежала легкая рябь. Месяц поднялся из-за сосен на кунавинской стороне, на мысу, врезавшемся в Оку и Волгу. Легли серебристые дорожки по водяному полю.
В глубокой пещере под Благовещенским монастырем среди густых зарослей, собирались они, гонимые, отверженные, объявленные врагами церкви и отечества, "ревнители древлего благочестия". Это место находилось на окраине посада, запрятанное, подобно гнезду ласточек, в обрыве над водою, и, чтобы сюда пройти, надо было знать одну, никому неведомую из посадских, дорожку, опасную, ежеминутно грозившую утопить путника в волнах матушки Оки-реки. Сорваться вниз ничего не стоило, берег и сам обваливался. Сюда и привел Филька Софрона.
В пещере охватили сырость и холодок. На широкой рогоже, разостланной по земле, уже сидело трое "своих". Плошка с маслом освещала на коленях у беглого солдата Чесалова икону. Над ней задумчиво склонился седой, бородатый дядя Исайя. А с ним в таком же виде и старец Герасим с Керженца. У Чесалова в руке была зажата кисть, а у дяди Исайи черепки с чернью и белилами.
При появлении Фильки, Демида и Софрона они оторвались от иконы.
- Честью творим привет! - поклонился Филька. Обменялись поклонами.
- Вот он, - показал Филька на Софрона.
- Экий Самсон-великан. А глаза голубые, детские... Это хорошо. Такие бывают удачливы, - погладил Софрона старец Герасим, оглядывая его с ног до головы. - Садись с нами.
- Ох, братики, братики! - вздохнул Демид. - Торопиться бы нам надо теперь, по домам... Разъярился, поди, теперь долгогривый лешак. Погоню, чай, послал. Старца Александра все равно не спасешь. Сам не хощет противу власти идти... Запирается.
- Обожди. Угнемся, поспеем, - угрюмо буркнул Исайя. - Дело у нас тут. Подарок антихристу за Александра готовим.
Чесалов, скосив язык, водил кистью по иконе.
- Что же у вас такое тут, братцы, за дела?
- Святого великого князя в старца обращаем, - ответил солдат Чесалов.
- Сними с него меч! - в сильном раздражении дернул Чесалова дядя Исайя.
- И кольчугу замажь! - вставил свое слово уже и Демид.
- Да, брат! Надумали подарок послать преподобному Питириму... Он икону повесил в часовню в Пафнутьеве, а мы ему ее обратно возвращаем. Пускай получит награду за старца Александра, - ехидно произнес дядя Исайя.
- Стойте, стойте, голуби вы мои!.. - ворчал Чесалов, усердно замазывая белилами шлем и лицо князя. Некоторое время все с чувством особой удовлетворенности любовались князем без головы, но рука богомаза разошлась вовсю. И вместо безбородой, в железном шлеме, на бывшем князе выросла другая, большая не по росту, седая, остриженная "под горшок" голова. Вместо кольчуги и белой туники грязное рубище до пят, в крови; на ногах лапти.
- Аминь, великий князь!.. Сравнялся! Был и нет тебя, - торжествующе провозгласил солдат Чесалов.
- После победы над свейским королем такой манир пошел... Во все церкви иконы князей суют. Святых царей, князей да митрополитов в божницу мужицкую норовят запихнуть. Немцы богомазы объявились, и царь им заказы дает - писать новые иконы, без бороды, без усов, в велико-княжеских и архиерейских одежах... Николая-угодника обрядили, как нижегородского архиерея.
- Золотой парчой нас не подкупишь... Нам справедливость и совесть нужны...
- Истинно говорят люди - церковь стала не божья, а государева... антихристова.
Дядя Исайя был человек начитанный, и его все со вниманием слушали. Вот и теперь у него в руках две тетради, которые он привез с Керженца для передачи в Благовещенский монастырь одному знакомому монаху. Тетрадь в полдесть "об иноке, впадающем в блуд". Тетрадь скорописная: "Чин на разлучение души и тела". Среди монастырской братии есть шатающиеся, тайно обольстившиеся раскольничьей прелестью люди. Дядя Исайя не забывает их снабжать книгами.
Теперь он сидел и думал над иконой; не надо ли чего еще прибавить?
- Да, братцы, не все здесь показано... - взяв руку солдата с кистью, объявил он. - Обряди старца в ножные и ручные кандалы, а за спиной - беса в архиерейской митре... С черной питиримкиной бородой.
Солдат Чесалов мог написать что угодно товарищам - с детства в селе Семенове расписывал ложки, чаши и сани. С отцом работали. Науку прошел. Пожалуйста! Вот и цепи. И получились они у него тяжелыми, жестокими, и морда беса в митре, - самая натуральная. Прямо хоть сейчас его в Преображенский собор литургию оглашенных служить.
- Этого мало, братцы, - вмешался и Софрон. - У меня есть мысль. Надо вложить мечь в руку сего старца...
Поднялись споры: зачем меч? Дядя Исайя разводил от удивления руками. Богомаз задумчиво ковырял в носу. Старец Герасим - на дыбы.
- Демон нашептал тебе, отрок, что ли, на ухо - меч? Старцева ли сия часть - держать орудия убийства в руцех?
- А доколе мы будем овечками? - громко спросил Софрон, дерзко оглядывая всех. - Если не меч, то копие или лук. Враги наши тоже сильны, их молитвами не одолеешь.
Здесь вставил слово Чесалов:
- Луком тоже много ты не сделаешь... Ружье. Мушкет.
В результате долгих споров Чесалов нарисовал в руке старца драгунскую саблю.
- Под Полтавой ею здорово шведам головы отшибали, - пояснил он. Ежели бы да старцам и беглецам их дать, тогда капут питиримкиной гвардии...
Когда икона была готова, стали обсуждать: как ее доставить в архиерейский дом. Это было самым трудным делом. В кремль лучше не входи. Ярыжки, фискалы, надворная пехота, монашеская стража; на всех стенах и башнях мушкетеры - везде глаза и уши митрофорного командира. На каждом шагу ждет "слово и дело".
Долго раздумывали, ломали голову. Наконец, Филька заявил:
- Доверьте мне... выполню.
Все вопросительно оглянулись на него.
Дядя Исаря, задумчиво сдвинув брови и погладив бороду, остановил свои глаза на Фильке.
- Не было бы опасно?
- За небо не хватаемся и зря на полу не валяемся. - Филька хитро подмигнул. - Не бойтесь!
- А ты сам-то где работаешь? - спросил Чесалов.
- По милости боярской - сам себе Пожарский... Посадский кузнец.
- Мотри, не попадайся... - прошамкал в углу старче Герасим.
- Этому можно. Свой. Вместе мы с ним в Городце, в бегах состояли, указал на Фильку Демид.
- То-то, - успокоился старик.
Софрон вынул из кармана листок.
- Вот мне пристав дал, - произнес он, приблизившись к огню, чтобы прочитать. - Списал он у дьяка Ивана доношение епископа царю: "Монахинь в лесах тысячи четыре будет, надлежит их взять всех в монастырь, а пища им хлеб и вода, а которые обратятся, тем подобающая пища; немногие из них останутся без обращения. Старицам, старцам и бельцам в лесах, полях, на погостах и по мирским домам никому жить не велеть под смертною казнью".
Чтение было прервано общим возмущением слушателей. Старец Герасим сидел нахмурившись, исподлобья оглядывая собравшихся. Демид обругал епископа. Дядя Исайя - хоть сейчас в рукопашную, рукава засучил и головой вертит, победоносно глядя на своих же.
- Ах, сатана!.. Вельзевул мохнатый! - шептал он, весь покраснев от натуги и еле переводя дух от прыганья.
Софрон, обождав немного, продолжал:
- ..."только не надо ослабевать, а вину положить для отводу, что по лесам в кельях живут беглые солдаты..."
Тут уж словечко вставил и солдат Чесалов, да такое, что старец Герасим уши зажал.
"...беглые солдаты, - читал Софрон, - драгуны, разбойники и разных чинов всякие люди не хотят службы нести и податей платить... Беспоповщина твое царское имя в молитвах не поминает, а поповщина поминает только "благородным", а "благочестивым" и "благоверным" не называют, церковь, догматы и таинства разными хулами хулят..."
- Буде, - хлопнул пятерней по бумаге старец Герасим, задыхаясь от волнения.
- Провалиться ему, брехуну проклятому... типун ему на язык, ироду поганому, - прогремел дядя Исайя.
- Вилы ему в сердце, в печенку, - заскрежетал зубами Демид.
Филька вскочил с земли, выхватил у Чесалова икону:
- Пиши на обороте...
Чесалов взялся за кисть.
