Лилия Кузнецова - Петербургские ювелиры XIX века. Дней Александровых прекрасное начало
Австрийский император от своих щедрот (как помнит внимательный читатель) выделил русскому царю, хотя и предводителю коалиции союзников, и христианину, но «схизматику», военный орден Марии-Терезии. Зато Франц I постарался тут же забыть, что английский принц-регент Георг, из-за слабоумия венценосного отца фактический правитель Альбиона, исповедует англиканство, а посему Великий магистр австрийского ордена Золотого Руна, не замедлив, вручил вожделенный католический орден будущему великобританскому королю Георгу IV, весьма обожавшему демонстрировать на обширной груди «коллекцию» отечественных и иноземных орденских знаков. Правда, августейшего Габсбурга вдохновило на подобный дипломатический шаг награждение того же местоблюстителя английского трона испанским орденом Золотого Руна, сделанное восстановленным на престоле королем Фердинандом VII Бурбоном.
Испанский монарх, претерпевший унижения в Байонне и долгую вынужденную ссылку в Валансэ, не считал столь уж большим грехом пожалование ордена Золотого Руна впавшим в ересь христианам-некатоликам. Посему Фердинанд VII наградил, не откладывая в долгий ящик, этим престижнейшим орденом британского фельдмаршала Веллингтона за Ватерлоо, а в 1814 году кавалером испанского ордена Золотого Руна стал Александр I, вскоре избранный главой Священного Союза монархов Европы. Но на этом Фердинанд VII не остановился и за последующее десятилетие удостоил древним католическим орденом трех русских дипломатов: посла в Испании Дмитрия Павловича Татищева, посланника во Франции и Англии графа Поццо ди Борго и канцлера Карла Васильевича (Карла-Роберта) Нессельроде, не говоря уже о родных братьях петербургского властителя.
А 27 июня 1818 года дражайшая супруга русского государя, императрица Елизавета Алексеевна, получила «Гишпанский Орден бриллиантовой с изумрудами», дополненный «лентой фиолетовой с белыми полосами». Сей испанский женский орден Марии-Луизы был после смерти вдовы Александра I, «по резолюции Кабинета 23 февраля 1827 года, отправлен к управляющему Министерством иностранных дел» для возвращения мадридскому двору[161].
Поскольку все последующие повелители России становились кавалерами испанского ордена Золотого Руна еще при провозглашении их престолонаследниками, вряд ли случайно в утвержденном Александром II в 1856 году гербе Кутаисской губернии появилось золотое руно[162]. Ведь именно в Колхиду приплыл с аргонавтами отважный Ясон в поисках волшебного золота. Но и в этой легенде содержалось зерно истины: местные жители с незапамятных времен устилали русла стремящихся с гор золотоносных ручьев овечьими шкурами, а через какое-то время, сжигая их вместе с осевшим золотым песком, запутавшимся в курчавых завитках овчины, добывали столь необычным способом благородный металл цвета солнца.
Присылаемые из Мадрида в Петербург знаки ордена Золотого Руна были сделаны, как правило, из золота и дополнены красочной эмалью. Однако вдовствующая императрица Мария Феодоровна, собственноручно вырезавшая золотую медаль в честь сына-«избавителя народов», не могла смириться со слишком уж скромным видом самого престижного и прославленного европейского ордена у ее обожаемого первенца, тем более, что уже не раз петербургские мастера делали знаки иноземных орденов для кавалерственных «высочайших» особ. Достаточно вспомнить о цепи прусского ордена Чёрного Орла, сделанной Жереми Позье для императора Петра III[163].
Хотя документы о выплатах за поставленные вдовствующей императрице ее придворным ювелиром Франсуа Дювалем в 1813–1815 годах драгоценные изделия в архивных бумагах вдовы Павла I не сохранились, можно почти без сомнения предположить, что роскошный знак Золотого Руна, весь усыпанный драгоценными камнями, исполнил для Александра I именно этот представитель прославленной династии ювелиров, вероятно, вместе с другим петербургским искусником Жаном-Франсуа Лубье. Потому так хороша чеканка с обеих сторон ослепительно блестящей золотой волнистой шкурки барашка, обильно усыпанной изумительно закрепленными алмазами, полыхающими и переливающимися разноцветными огоньками. Восхитительно передана изнанка кажущейся отлично выделанной и от того мягкой овчины. Но особенно поражают своей красотой и величиной драгоценные камни, «изображающие» огниво с отходящими языками вспыхнувшего от удара кремней пламени. (См. цвет. илл. 20.) Владелец крупной столичной мастерской «Братья Дюваль», несомненно, хотел превзойти творения и фантазию западноевропейских собратьев, создавших знаки ордена Золотого Руна для своих повелителей. И это ему удалось.
Начал он с поиска самоцветов, лучше всего могущих передать иллюзию «выбитого» кресалом огня, олицетворяющего истину и знание, поглощающие ложъ и невежество и выжигающие нечистоту. Как нельзя лучше для «каменного» пламени пришелся обрамляемый сверкающими бриллиантовыми «язычками» ровный блеск розовато-сиреневых топазов, ибо (так уж совпало) для родившегося под знаком Стрельца, 12 декабря 1777 года, Александра I был наиболее благоприятен именно этот камень, как считалось, привлекающий дружбу и благосклонность окружающих, способствующий сообразительности, объективности и либерализму в суждениях и действиях, да к тому же разоблачающий тайны и интриги.
Дивные бразильские самоцветы Франсуа Дюваль намеренно заключил в изящную золотую ажурную оправу, чтобы свет пронизывал насквозь чудесные кристаллы, подчеркивая их красоту, отсутствие изъянов и изумительный цвет. Очень удачно и элегантно ювелир обыграл форму топазов. Овальное огниво как будто полыхнуло от удара огнем и с боков кресала вспыхнуло и тут же разгорелось ровное пламя, но отнюдь не унылыми золотыми «трезубцами». Оно больше похоже на крылья какой-то фантастической бабочки, обрамленные устремленными вверх, трепещущими «язычками», составленными из бриллиантов, ослепительно сверкающих и переливающихся всеми цветами радуги. В холодный блеск серебра оправы алмазов, как издавна любили делать ювелиры семейства Дюваль, изысканно вклиниваются точки золотых крапанов закрепки нежно-пурпурных самоцветов[164].
Привозили столь красивые топазы из Бразилии. Камни и так были крупны и хороши, но из-за нагрева до 500 градусов Цельсия, как открыл в 1750 году парижский ювелир Дюмель, они изменяли свою природную оранжевую окраску на больше напоминающую «королевский» пурпур светло-фиолетовую, а иногда походили даже на красные яхонты-корунды. И до сих пор под пышным именем «рубина бразильского» скрывается торговое название ярко-розового и розово-красного с сиреневатым оттенком топаза.
Жженые бразильские топазы в первые два десятилетия XIX века были в большой моде, а поэтому довольно часто (как rubis de Brezil) упоминались в украшениях, сделанных Франсуа Дювалем для его августейшей хозяйки[165].
Когда до Петербурга из далекого Таганрога дошла печальная весть о кончине 19 ноября 1825 года Александра I, тут же начали готовиться к церемонии погребения усопшего государя. Вдруг неожиданно выяснилось, что непонятно куда затерялись принадлежавшие покойному самодержцу ордена: недоставало шведского Серафимов, польского Св. Станислава, саксен-веймарского Белого Сокола и французского Св. Людовика. Но что самое ужасное, никак не могли найти ожерелье ордена Золотого Руна, которое после упокоения «в Бозе почившего» императора непременно следовало возвратить в Мадрид. Пришлось прибегнуть к помощи петербургского золотых дел мастера Хенрика Таппера.
К его услугам обратились не случайно. Выходцу из Финляндии, прибывшему в столицу Российской империи, повезло попасть в ученики к Карлу-Фридриху Бреденбергу, одному из лучших серебряников «Северной Пальмиры», а поэтому удостаивающемуся придворных заказов. Этот мастер иностранного цеха ювелиров, уроженец города Борго, брался обучать ремеслу лишь своих земляков и теперь с удовольствием передавал свои обширные знания талантливому и способному Хенрику Тапперу.
Понятливый ученик уже в 1808 году получил статус подмастерья и еще четыре года совершенствовался у своего учителя в познании тайн избранной профессии. Может быть, именно в это время он сблизился с Иваром (Иваром-Кристианом) Прагстом, ставшим подмастерьем в том же 1808 году. Юноша получил образование в мастерской своего отца, шведа Иоганна-Кристиана Прагста, перебравшегося в Петербург из Риги и вступившего мастером в столичный цех ювелиров еще в 1791 году, а затем, после скандала с Теннером, неоднократно работавшего для Придворной конторы. Общение с Иваром Прагстом очень многое дало Хенрику Тапперу, жадно постигавшему в общении со своим ровесником важные, дотоле не знаемые секреты работы над драгоценными металлами, и в результате он уже около 1815 года стал мастером достопочтенного цеха ювелиров. Что же касается Ивара Прагста, то он смог выдержать экзамен на это высокое звание лишь в 1822 году.
