Владимир Кованов - Хирургия без чудес: Очерки, воспоминания
Был он невысокого роста, плотный, с большой головой и характерным прищуром подслеповатых глаз под очками в металлической оправе. Говорил медленно, чуть растягивая слова и как бы подчеркивая их жестом руки. Комиссар не любил вмешиваться в административные дела и подменять начальника госпиталя, даже когда того не было на месте. Ему больше по душе были дружеские, доверительные беседы. Особенно с теми, кто сник, приуныл или устал. Сколько раз ему приходилось успокаивать, вселять в сердца людей бодрость и надежду!
Старшая медицинская сестра К. И. Чуркина взяла на себя подготовку операционных и перевязочных сестер. Она муштровала их так, что у них совсем не оставалось свободного времени. Но что делать — обстановка требовала самой напряженной учебы! Я поражался дару Чуркиной ясно и просто излагать сложные вопросы физиологии и патологии человека. Девушки, уже кончившие перед этим краткосрочные курсы медицинских сестер, слушали, как зачарованные. Каждое положение она подкрепляла случаем из своей практики, а опыт работы в госпиталях Казани позволял ей иллюстрировать свой рассказ разнообразными примерами хирургической обработки ран. При этом Чуркина не забывала подчеркнуть, что обстоятельства и условия, при которых оказывается хирургическая помощь раненым, подчас могут быть весьма сложными.
Главное внимание уделялось выработке технических навыков у медсестер — умению быстро и ловко подавать нужные инструменты и перевязочный материал, делать перевязки, накладывать шины. Их учили переливать кровь, вводить в вену лекарственные препараты, безболезненно делать уколы, давать наркоз, ставить банки, перестилать постель. Получив такую широкую и разностороннюю практическую подготовку, медицинские сестры могли свободно работать во всех подразделениях, начиная от перевязочной и операционной и кончая эвакуационным отделением.
Особенно ловкими и сообразительными оказались Н. С. Плахова и А. Н. Самолетова. Плахова пришла в госпиталь совсем девочкой, с косичками, нежным румяным личиком, черными глазами, опушенными длинными ресницами. Ходила она крупным мальчишеским шагом, ловко носила форму и очень огорчалась, что копна густых волос мешает правильно носить пилотку. Самолетова была сиротой, пришла в армию из детского дома.
Обе девушки жили вместе с Чуркиной, понимали ее с полуслова, старались делать все так, как она учила: не только правильно, но красиво. Н. С. Плахова и А. Н. Самолетова стали первоклассными операционными сестрами.
«Университет» позволил выявить возможность каждого, узнать, кто на что способен. Я, например, сомневался, что из медицинской сестры Т. И. Дикиной выйдет толк. Уж очень она выглядела беспомощной и слабенькой. Казалось, стоит подуть ветру, и ее унесет. Но ошибся! Во время наступления она сутками дежурила в операционной и к тому же успевала побывать в палатах, где лежали прооперированные тяжелобольные. Не раз отправлял ее отдыхать, но она под тем или иным предлогом возвращалась и не уходила до тех пор, пока не убеждалась, что без нее обойдутся.
Еще в «университете» мы неожиданно обнаружили, что у Т. И. Дикиной очень красивый голос. Но она неохотно участвовала в вечерах самодеятельности, и мы не знали, чем это объяснить. Только много позднее она призналась: «Боялась петь, вдруг заберут в ансамбль — мне уже не раз предлагали, и тогда — прощай, медицина! А я хочу стать врачом. Ну а голос при мне останется…»
В постоянных занятиях шло время. Нас экипировали по–зимнему: полушубки, ушанки, валенки. Было холодно, дули сильные ветры, свирепствовала метель, и движение было затруднено. Часто приходилось расчищать путь для колонн транспорта, день и ночь идущих в сторону Сталинграда.
По многим признакам чувствовалось, что близится начало решающих действий. Вскоре нам предложили быстро закончить занятия и быть готовыми в любую минуту сняться с места. Начальника госпиталя В. В. Крылова и комиссара А. Ф. Комарова вызывали то на одно совещание, то на другое, и каждый раз, возвращаясь, они собирали весь личный состав. В такие минуты не дай бог было допустить хоть небольшую оплошность — немедленно следовало строгое наказание. Оправдываться чем–то было бесполезно. Да и все понимали - обстановка требует максимальной собранности.
Поздно вечером, ложась спать, продолжали обсуждать, как лучше все подготовить к передислокации, кого необходимо выдвинуть в передовую группу, а кто будет следовать с основным составом госпиталя. Не сегодня–завтра должны были начаться горячие дни. Начальник полевого эвакопункта Е. Б. Меве возлагал на нас, как на головной госпиталь, большие надежды.
Наконец 5‑я ударная вступила в дело. Завязались тяжелые бои. Мы двигались вслед за наступающей армией. Дороги были запружены разбитой немецкой техникой. Повсюду валялись трупы гитлеровцев. На два-три дня госпиталь останавливался в отбитых у врага населенных пунктах, чтобы обработать раненых, а затем — снова вперед. Позади остался Калач. Мы проехали по улицам, где еще дымились пожарища. Война показывала свой зловещий оскал. И все же главное было в том, что мы наступали! На трудности не жаловался никто. Легкораненые просили не отправлять их далеко, чтобы можно было быстрее вернуться в часть. Многие из них двигались со своими медсанбатами, а некоторые оставались при нашем госпитале и помогали в обслуживании тяжелораненых.
Фашистские войска оказывали упорное сопротивление, цепляясь за каждый населенный пункт, каждую складку местности. Не затихала артиллерийская канонада. В воздухе стоял неумолчный рев моторов, грохот взрывов, треск выстрелов.
После усиленной артподготовки и массированных ударов нашей авиации пехота стремительно выходила на новые рубежи. Мы следовали за наступающими частями, готовые развернуться в первом же крупном населенном пункте.
Не успели наши машины подъехать к зданию школы у большой станции Тормосин, как стоявший здесь медсанбат снялся с места, почти на ходу передав раненых. Неожиданно подбросил своих раненых и кавалерийский корпус, уходящий в глубокий рейд по тылам противника.
Предстояло рассортировать более двух тысяч человек, разместить их по домам, накормить, произвести санитарную обработку и оказать необходимую хирургическую помощь. А у нас всего пять врачей, двенадцать сестер, восемь санитаров и несколько легкораненых бойцов, оставленных для лечения. Как быть? Пришлось поставить в операционную А. И. Лапину и М. С. Родину, а в помощь им — Е. Алферову. В сортировочной, у доктора М. Г. Локшиной, скопилось более 200 человек. Не успевали оперировать бойцов с ранениями в грудь и живот. К тому же еще целая «очередь» в перевязочную была из легкораненых. Пришлось срочно устраивать дополнительную операционную для их обработки и поручить это М. С. Родиной. А. И. Лапина обрабатывала раны конечностей. Сам я оперировал тяжело раненых.
К вечеру в госпиталь приехал армейский хирург В. А. Русанов. Вместе с ним мы закончили оперировать тяжело раненных в живот и грудь. Не спали трое суток; глаза слипались от усталости. Подбадривали себя крепким чаем. Иногда на короткое время удавалось навестить раненых в госпитальном отделении. Здесь шла настойчивая, упорная борьба за жизнь тех, у кого оперировали живот, грудь и голову. Медицинские сестры не отходили от них ни днем, ни ночью: переливали кровь, физиологический раствор, удаляли скопившуюся жидкость из плевральной полости, подбинтовывали, ставили банки…
Поодаль лежали раненые с огнестрельными переломами рук и ног. Они были закованы в гипс и не могли обойтись без посторонней помощи. Их обслуживали легкораненые: кормили, поили чаем, подавали им «утку». Приходилось уговаривать раненых, особенно молодых парней, чтобы они, не стесняясь, просили «судно» или «утку».
Наконец, все раненые — стоило это нам огромных усилий — были обработаны. Некоторый порядок был наведен и в подразделениях госпиталя. Каждый врач и медсестра стали работать четко, без суеты.
Появилась возможность осмыслить наши действия при массовом поступлении раненых (с чем раньше мы не сталкивались) и уяснить для себя главный вопрос, почему все же в госпитале хоть на короткое время возникла растерянность, неорганизованность? Казалось, сделано было все возможное для надлежащей подготовки медицинского персонала.
Он действительно был хорошо обучен. Но ошибка заключалась, по–видимому, в том, что мы упустили необходимость заблаговременной тренировки к действиям всех врачей и медсестер госпиталя при массовом поступлении раненых. А здесь решающим являлась быстрая сортировка, обязательное разделение потоков тяжело и легкораненых, устройство для последних специальных перевязочных.
Штат госпиталя рассчитан на прием и обработку до 200 человек в сутки. При необходимости, как показал опыт, мы могли «справиться» и с 300–400 ранеными. Но когда сразу поступило около двух тысяч, сил не хватило. Резервов у нас не было. Между тем жизнь показала, что на фронте всегда нужно быть готовым к маневру, чтобы наилучшим образом использовать все имеющиеся возможности.
