Иосиф Флавий - Иудейская война
3. Одного из них, Александра, он поволок в Рим и обвинил его перед Цезарем в том, что он хотел отравить его ядом. Сначала Александр едва мог выразить словами свое возмущение. Но, увидев перед собой судью более опытного, чем Антипатр, и более разумного, чем Ирод, он опомнился и, умалчивая, из почтения к отцу, о поступках последнего, он тем решительнее отвергал его обвинения. Доказав также невинность своего брата, находившегося в одинаковой с ним опасности, он начал горько жаловаться императору на коварство Антипатра и на испытываемые ими обиды и унижения. Кроме чистоты совести ему в этом случае помогла еще сила красноречия, ибо он был выдающийся оратор. Когда он в заключение прибавил еще: «Пусть отец, если он желает, умертвит своих детей, но пусть не возводит на них такого тяжкого обвинения», тогда все присутствующие были тронуты до слез, а на самого императора это произвело такое глубокое впечатление, что он отверг обвинение и тут же помирил с ним Ирода. Условия мира были таковы, что они должны во всем повиноваться отцу, а последний может завещать корону кому пожелает.
4. После этого царь возвратился из Рима к себе домой. Хотя с виду он отказался от обвинения, но внутренне он еще не был свободен от подозрения. Провожал его Антипатр – виновник раздора. Открыто он, конечно, из боязни перед посредником мира, не осмеливался обнаружить свою вражду. Плывя мимо Киликии, они высадились на Элеузу{195}, где Архелай их очень радушно принял, благодарил за спасение зятя и от всей души приветствовал состоявшийся мир, тем более что он сам обращался раньше к своим друзьям в Риме с письменными просьбами содействовать Александру в его процессе с отцом. Он провожал их до Зефириона и дал им подарки, стоимость которых оценивалась тридцатью талантами.
5. По прибытии в Иерусалим Ирод собрал народ, представил ему своих трех сыновей, отдал отчет о своей поездке, вознес благодарность Богу, а также императору, положившему конец раздорам в его семье и восстановившему между сыновьями согласие, имеющее большее значения, чем власть.
«Это согласие, – продолжал он, – я желаю укрепить еще больше. Император предоставил мне полную власть в государстве и выбор преемника. Стремясь теперь без ущерба для моих интересов действовать в духе его начертаний, я назначаю царями этих трех сыновей и молю прежде Бога, а затем вас присоединиться к этому решению. Одному старшинство, [102] другим высокое происхождение дают право на престолонаследие, а обширность государства могла бы дать место еще для некоторых. Император помирил их, отец вводит их во власть. Примите же этих моих сыновей, даруйте каждому из них, как повелевает долг и обычай, должное уважение по старшинству; ибо торжество того, который почитается выше своих лет, не может быть так велико, как скорбь другого, возрастом которого пренебрегают. Кто бы из родственников и друзей ни состоял в свите каждого из них, я всех утвержу, но эти должны ручаться мне за сохранение солидарности между ними; ибо я слишком хорошо знаю, что ссоры и дрязги происходят от злонамеренности окружающих; когда же последние действуют честно, тогда они сохранят любовь. При этом я объявляю мою волю, чтобы не только мои сыновья, но и начальники моего войска пока еще повиновались исключительно мне, потому что не царство, а только честь царства я передаю моим сыновьям: они будут наслаждаться положением царей, но тяжесть государственных дел будет лежать на мне, хотя я и неохотно ношу ее. Пусть каждый подумает о моих годах, моем образе жизни и благочестии. Я еще не так стар, чтобы на меня уже можно было махнуть рукой, не предаюсь я роскоши, которая губит и молодых людей, а божество я всегда так чтил, что могу надеяться на самую долговечную жизнь. Кто с мыслью о моей смерти будет льстить моим сыновьям, тот в интересах же последних будет наказан мною. Ведь не из зависти к ним, выхоленным мною, я урезываю у них излишние почести, а потому, что я знаю, что лесть делает молодых людей надменными и самоуверенными. Если поэтому каждый из их окружающих будет знать, что за честное служение он получит мою личную благодарность, а за сеяние раздора он не будет вознагражден даже тем, к кому будет отнесена его лесть, тогда, я надеюсь, все будут стремиться к одной цели со мною, которая вместе с тем и есть цель моих сыновей. И для этих последних полезно, чтобы я остался их владыкой и в добром согласии с ними. Вы же, мои добрые дети, помните прежде всего священный союз природы, сохраняющий любовь даже у животных; помните затем императора, зиждителя нашего мира, и, наконец, меня, вашего родителя, который просит вас там, где он может приказывать, – оставайтесь братьями! Я даю вам царские порфиры и царское содержание и взываю к Богу, чтобы он охранял мое решение до тех пор, пока вы сохраните согласие между собою». После этих слов он нежно обнял каждого из своих сыновей и распустил собрание. Одни искренно присоединились [103] к выраженным Иродом пожеланиям, другие же, падкие к переворотам, не обратили на них ни малейшего внимания.
Глава двадцать четвертая
Злокозненность Антипатра и Дориды. – Глафира – виновница ненависти к Александру. – Помилование Ферора, заподозренного, и Саломеи, уличенной в заговоре. – Евнухи Ирода подвергаются пытке, Александр заключается в тюрьму.
1. Сами братья, расставшись друг с другом, унесли с собой свою вражду. Их взаимное недоверие увеличилось еще больше против прежнего. Александр и Аристобул увидели себя уничтоженными тем, что за Антипатром действительно утверждены права старшинства; Антипатр не мог простить братьям уже одно то, что они были поставлены ближайшими после него. Но в то время, когда последний умел хранить свои мысли при себе и весьма искусно скрывать свою ненависть к братьям, те, как люди благородного происхождения, высказывали все вслух. Многие усердно старались разжигать их неудовольствие, но еще больше, чем действительные друзья, вкрадывались в их доверие шпионы. Каждое слово Александра переносилось к Антипатру и препровождалось от него с прибавками к Ироду. Даже самые невинные выражения не проходили для него безнаказанно: его слова преднамеренно искажались; а когда он позволял себе какую-нибудь откровенность, то к простодушным и ничего не значащим выражениям прибавлялись самые ужасные небылицы. К тому еще Антипатр исподтишка подсылал к нему людей, которые всегда подзадоривали его для того, чтобы ложь могла быть подтверждена хоть какими-нибудь ссылками; а если удавалось доказать хоть кое-что из того, что распространялось молвой, то уже и все остальное считалось заслуживающим веры. Его же собственные друзья были или по натуре своей очень молчаливы, или приведены в молчание подарками. Жизнь Антипатра не без справедливости можно назвать таинственным служением злу, ибо и приближенных Александра он или подкупами, или коварной лестью, которой он все побеждал, сделал изменниками, и они воровским [104] образом передавали ему обо всем, что там говорилось или происходило. Действуя осторожно и с ловкостью актера прокладывая всякой клевете дорогу к Ироду, он пользовался услугами подставных доносчиков, а сам оставался под личиной добродетельного брата. Если царю что-нибудь доносилось против Александра, то Антипатр, как будто случайно, являлся к Ироду и опровергал сначала ложные слухи, но тут же своими объяснениями мало-помалу делал их опять вероятными и таким образом снова возбуждал негодование царя. Все интриги были направлены к одной цели: возбудить против Александра подозрение в том, что он намеревается убить своего отца. И ничто не придавало этим клеветам большего вероятия, как то, что Антипатр принимал на себя роль защитника.
2. Раздраженный всем этим Ирод, по мере того как отстранял от себя обоих юношей, все более и более сближался с Антипатром. Вместе с царем отвратились от двух братьев все придворные: одни добровольно, другие по приказанию, как, например, Птолемей – ближайший друг царя{196}, братья царя и вся его фамилия; Антипатр значил теперь все; и, что больше всего оскорбляло Александра, мать Антипатра также сделалась всемогущей{197}. Ее наветы всегда были направлены против них; она ненавидела их не только как злая мачеха, преследующая своих пасынков, но как рожденных от царицы. Все теперь раболепствовало перед Антипатром, виды которого сделались столь блестящи, а Александра покинули все его друзья до последнего, так как царь обратился ко всем вельможам с приказом прекратить всякие сношения как лично с Александром, так и с его окружающими. Этот приказ напугал не только внутренних друзей, но и внешних, так как император предоставил царю никому еще не дарованное право преследовать бегущих от него людей даже в чужих, не принадлежащих ему странах. А между тем юноши не знали даже, какая опасность им грозила, вследствие чего они, по неосторожности своей, тем скорее приближались к ней. Никогда отец не порицал их открыто в глаза, только холодное его обращение и постоянная раздражительность заставляли их догадываться о причинах. Антипатр настроил враждебно против братьев также и их дядю Ферора, равно и тетку, Саломею, с которой он для того, чтобы направить ее на них, обходился так интимно, как будто она была бы ему женой. Ее вражду разжигала еще жена Александра, Глафира, которая с гордостью перебирала своих благородных предков и, возведя свое происхождение до Темена{198} по отцовской линии и до Дария{199}, сына Гистаспа, по [105] материнской, возомнила себя владычицей всех женщин в царском доме. Сестру Ирода она часто дразнила ее низким происхождением; точно так же она поступала с его женами, которых он выбирал себе единственно из-за их красоты, нисколько не заботясь об их происхождении (Ирод имел много жен, так как законы иудеев разрешают им многоженство, а Ироду это пришлось по вкусу). Хвастовство и оскорбительные речи Глафиры сделали их всех врагами Александра.
