История Франции - Марк Ферро
Да, были совершены и другие постыдные злодеяния, бесчестные, оставшиеся позорным пятном в истории Республики. Дело в том, что дух Виши существовал задолго до режима Виши… Декрет от 21 января 1939 г. санкционировал создание лагерей для нежелательных иностранцев — как, например, лагерь Рьекро, превращенный в октябре 1939 г. в женский лагерь, а потом перемещенный в Бранс недалеко от Гайака[368] в феврале 1942 г.
Речь шла также о лагерях, созданных в 1939 г. для испанских беженцев.
Гражданская война в Испании была в то время непосредственно связана с внутриполитической борьбой во Франции. Французские правые поддерживали Франко, а левые — республиканцев. С 1937 г. во Францию прибывает все больше и больше беженцев-басков. И очень быстро появляются инструкции, в которых гуманитарные заботы первых недель войны оказываются забытыми. Беженцев возвращают в Испанию через Восточные Пиренеи. После событий 1935 г. в Сааре[369] их стараются не собирать в лагеря, но с осени 1937 г. Макс Дормуа, министр внутренних дел правительства Народного фронта, требует от полиции установить «непреодолимый барьер»… А особенно неспешность в деле оказания помощи беженцам демонстрирует местное население, подчас шокированное политическими страстями, бушующими среди гостей.
Но именно великий исход испанских республиканцев 1939 г., отступление, Ретирада, вызывает у французов отторжение, которое сохранили кинохроники: на лентах видно, что жандармы и полиция обращались с беженцами — стариками, больными, ранеными — как со скотом. «Мнение французов о нас было крайне негативным. Они находились под влиянием пропаганды испанских франкистов, газет и радио, которые вели лживые кампании, говорит испанец Давид Грауда. Конечно в газетах, близких социалистам и радикалам — «Попюлер» и «Евр» — об Испании пишут как о жертве, а Франсуа Мориак, Жак Маритен, кардинал Вердье поддерживают «борцов за свободу». И это только католические писатели… Но эти газеты ничто по сравнению с правыми «Матен», «Жур», «Эпок», которые сообщают об «отбросах общества», «опасных захватчиках», выливая на беженцев потоки грязи, или же с ультраправыми изданиями «Гренгуар» и «Кандид», которые говорят о «хищных тварях» Интернационала, об «отребье подонков и каторжников», об «армии преступников, орудующих во Франции».
Таким образом, «манией» министра внутренних дел стало обеспечение внутренней безопасности, а принятые меры, отражают, скорее, страх от потока беженцев, чем заботу о гостеприимстве. Вокзал городка Тур-деКароль во Французских Пиренеях «был похож на большой лазарет. На цементном полу лежали мужчины, женщины, дети, старики. Многие громко молились, глядя в небо. Казалось, что все они лишились сил… Изувеченные дети бродили по платформе в поисках родителей… подстилки были красными от крови, у многих были ампутированы конечности», — свидетельствует Антуан Миро.
А потом их помещали в лагеря: Аржелес, Люрс, Шомон… где они находились весь период оккупации.
Без сомнения, власти не справлялись с событиями и потоком беженцев. Но проблема была не в этом. Правительство Народного фронта, как и его предшественники, обращалось со своими союзниками — испанскими республиканцами, причем не важно, считали их коммунистами или нет, — как с преступниками.
А ведь война еще не была объявлена, и дух Виши царил при Даладье задолго до прихода к власти Петэна. В Марселе, например, где многие беженцы пытались отправиться на кораблях в Мексику, «они привлекают внимание наших служб, — говорится в отчете полиции в конце 1940 г. — Некоторые принимали участие на родине не только в военных действиях, но были замечены и в преступлениях… Их пребывание на свободе может представлять серьезную опасность для общественного порядка. Их передали военным властям или поместили в лагерь Сен-Сиприен».
Тех самых испанцев, которые первыми приняли бой с фашизмом, Третья республика поместила в лагеря, где потом их содержали приверженцы Виши.
Уничтожение евреев: кто был осведомлен и о чем?
Семнадцатого июля 1942 г. в Париже были арестованы 12 884 человека, в основном женщины и дети, которых транспортировали в автобусах на Зимний велодром, оттуда — в лагерь Питивье, затем в Дранси — последнюю остановку перед Аушвицем. Этот эпизод истории, осуществленный исключительно французской полицией в оккупированной зоне, является одним из наигнуснейших примеров коллаборационизма: он напоминает о закоренелом антисемитизме властей режима Виши и об их желании сохранить контроль над управлением, самостоятельно проводя аресты, как показывает процесс над Морисом Папоном, чиновником из Бордо, ответственным за аресты и депортацию евреев. Ответственность власть имущих установлена. Но о чем было известно жертвам?
Сложность постижения реальности происшедшего связана с несколькими факторами[370]. Для большинства жертв осознание своей идентичности изменилось за последние шестьдесят лет. Сегодня, при существовании государства Израиль, с возвращением религиозных верований и восстановлением памяти о Холокосте, у части этих жертв вновь воскресло осознание самих себя как евреев, конечно, когда оно не преобладает над другими чертами их гражданства. Так ли было в 40-е годы? Когда современные люди говорят о «депортации» и «геноциде», они очень часто игнорируют различие между французами и иностранцами, которое тогда являлось фундаментом политики Виши и выражением национальной идентичности среди части этих жертв. Во время войны значительное число французов, которых нацисты причислили к евреям, вовсе не чувствовали свою принадлежность к ним, считая иудаизм, который многие не исповедовали, своего сорта исчезающим архаизмом. Эти граждане, естественно, не считали себя принадлежащими к еврейской расе, даже если у них, светских людей, и существовало чувство солидарности по отношению к «собратьям по вере» среди иностранцев, которые стали жертвами нацистского режима, и если они чувствовали себя жертвой антисемитских настроений. У них не возникало и мысли, что они сами могут принадлежать к этому сообществу иммигрантов из Польши или Германии. Со времен войны мнение большинства из них изменилось. И перемены в восприятии их собственной идентичности определили пересмотр воспоминаний о той эпохе.
Еще один фактор делает неясным вопрос о том, кому конкретно было известно об окончательной судьбе депортированных и какова была их судьба. На деле, по
