1905-й год - Корнелий Фёдорович Шацилло
Крестьяне включаются в борьбу
В борьбе с самодержавием верным союзником пролетариата стало крестьянство. Характеризуя происходившие в 1905 г. в России события, В. И. Ленин писал: «…это была крестьянская буржуазная революция, ибо объективные условия выдвинули на первую очередь вопрос об изменении коренных условий жизни крестьянства, о ломке старого средневекового землевладения, о «расчистке» земли для капитализма, объективные условия выдвинули на арену более или менее самостоятельного исторического процесса действия крестьянской массы»{203}. Крестьянство выступило в поддержку пролетариата, ибо с либералами, среди которых весьма важную роль играли помещики, договориться об «изменении коренных условий жизни крестьянства» было невозможно. Первые же месяцы 1905 г. убедили в этом.
В феврале на очередное заседание кружка земских либералов «Беседа» приехал один из его членов, крупный саратовский помещик II. II. Львов. Сторонник конституции, мирного эволюционного развития страны, он ругал царскую бюрократию с ее произволом, жертвовал некоторые суммы из огромного состояния на школы, больницы и считал, что дружно живет со своими крестьянами. Но «дружба» эта продолжалась только до тех пор, пока крестьяне терпели существовавшие порядки.
Н. II. Львов попросил «Беседу» прервать свое заседание и выслушать его сообщение. «Я видел ужасы, нечто вроде пугачевщины, — рассказывал он. — Началось по соседству с моим имением у кн. Волконского. Крестьяне стали рубить лес (считая его своим. — К. Ш.). У Волконского есть тяжба с ними, в которой он едва ли прав…»{204}На шестой день «беспорядков» приехал саратовский губернатор II. Л. Столыпин с казаками. Собрали на сход крестьян. Но уговорить возбужденную толпу было невозможно. «Когда он (Столыпин. — К. Ш.) стал им грозить, они тоже отвечали угрозами по отношению к полиции и казакам. Тогда, — продолжал свой рассказ взволнованный Львов, — он один вышел к ним и сказал: «Убейте меня». Тогда они кинулись на колени. Но как только он сел в сани, чтобы уехать, в него стали кидать камни. Тут же ранили пристава, несколько казаков и солдат. Крестьяне вооружились — насадили на палки какие-то пики»{205}.
Львов довольно точно рассказал и о неорганизованности крестьянства, и о его глубокой революционности. Забитые, неграмотные мужики могли еще упасть перед губернатором на колени, но желание любой ценой добиться иной, лучшей жизни побеждало минутное замешательство. Собрав «своих» крестьян (тоже по примеру соседей начавших рубить помещичий лес), Львов обратился к ним с речью. Оп объяснил, что «нигде и никогда допускать грабежа нельзя, что в них будут стрелять, если они не образумятся.
Они: Подай нам плапты!
— Какие плапты?
У меня с ними не было тяжбы, — пояснял Львов. — Правда, — добавлял он, — у них давно был спор о нескольких пожалованных имениях, бывших государственных землях, в том числе и о нашем имении. Но ведь наше имение было пожаловано еще при Екатерине»{206}.
Вот куда — к «матушке Екатерине» и даже еще дальше, в глубь веков, — уходили корни споров между крестьянином, который столетиями обрабатывал и поливал своим потом землю, и помещиком, не трудившимся на ней, но считавшим ее своей собственностью на основании решения того или иного батюшки-царя.
В январе — феврале 1905 г. власти зарегистрировали 126 крестьянских выступлении, в марте — апреле — 247, в мае — июне уже 791.
Начались выступления в земледельческом центре России, основном месте сосредоточения «дворянских гнезд», где размеры помещичьих латифундий измерялись сотнями и даже тысячами десятин, а крестьянское безземелие было особенно острым. По сообщениям царских властей, события развивались так: «10 февраля 1905 г. в селе Сальном Дмитриевского уезда Курской губернии появилась прикрепленная к сохе возле колодца на улице прокламация, озаглавленная: «Братья-крестьяне». В ней крестьян призывали «сразу встать и передавить всех тех, которые живут их трудами, — помещиков и чиновников…» Собираясь толпами, крестьяне не позволяли сорвать эту прокламацию, с видимым удовольствием читали ее и затем стали высказывать убеждения, что скоро вся земля будет крестьянской. Они говорили: «Теперь все наше — и поле, и луга, и леса, все можно теперь забирать нам от владельцев — пахать землю, жать, рубить леса…»{207}.
Вскоре волнения охватили окрестные села, в течение недели было разгромлено 15 экономий.
Из Курской движение перекинулось на соседние губернии — Черниговскую, Воронежскую и Орловскую. Власти испугало то, что среди крестьян уже выделились свои руководители. «Движение стало распространяться с поразительной быстротой, причем нельзя было не усмотреть, что оно шло по заранее выработанному плану, — доносили чиновники министру внутренних дел. — Так, в каждом селении крестьяне с вечера запрягали лошадей и ждали сигнала, который подавался им… в виде пука зажженной соломы. Тогда село на подводах с криком и шумом и ружейными выстрелами бросалось на ближайшую экономию»{208}.
Крестьяне разбивали помещичьи амбары, делили между собой хлеб, скот и птицу, уничтожали долговые расписки и конторские книги, сжигали винокуренные, сахарные, маслобойные заводы, а часто и дом помещика. С наступлением весны они применили и другую меру антифеодальной борьбы — насильственный захват и запашку помещичьей земли. Причем, как специально отмечали жандармы Воронежской губернии, примером для крестьян, по их собственным словам, были петербургские рабочие, которые боролись за выполнение «своих требований, несмотря ни на какие уговоры и советы начальства и даже на то, что в них стреляли войска…». Крестьяне не собирались отступать от своего решения, даже если и в них будут стрелять войска, «так как они готовы для достижения своей общественной пользы пожертвовать несколькими жизнями из своей среды»{209}.
Восстания в центре страны бушевали до середины марта, в них приняли участие десятки тысяч крестьян 116 сел и деревень четырех губерний.
Лишь мобилизовав полицию, казаков, солдат, правительству удалось в основном подавить выступления крестьян и начать расправу над ними. По деревням засвистели розги. Торжествующие победители не знали пощады. Всю деревню от мала до велика собирали на многочасовые «сходы», крестьян в грязь и снег ставили на колени, начиналась публичная экзекуция. Дома «зачинщиков» для острастки сжигали, а их самих заковывали в кандалы и везли на судебную расправу в город. «Впечатление потрясающее, но благотворное», — с удовлетворением и гордостью сообщал в столицу о подобных актах вандализма начальник Черниговского жандармского управления{210}.
Но никакие зверские меры царского правительства не могли остановить рост крестьянского движения. Из месяца в месяц число крестьянских выступлений увеличивалось. Следуя примеру рабочего
