Владимиро-Суздальская Русь - Юрий Александрович Лимонов
Через несколько минут Андрей очнулся.[304] Он нашел в себе силы встать, несмотря на страшную боль, пройти переход, соединявший спальню с башней, и спуститься по винтовой лестнице вниз. Каждый шаг причинял ему неимоверные страдания. В прошлом неоднократно раненный и умевший превозмогать физическую боль, крепкий и закаленный человек, он не мог сдержать стоны «и начат ригати, и глаголити и вь болезни сердца». Его путь буквально был отмечен кровавыми следами. Выйдя на площадь, князь держась за стену башни, прошел несколько шагов и опустился на землю. Но его стоны привлекли внимание заговорщиков. Они остановились на площади около собора, а затем повернули обратно. Один из них стал уверять своих товарищей, что он увидел в темноте, как князь вышел из башни. Вот как описывает эту сцену летописец: «Они же слышавше глас (т. е. стон Андрея. — Ю. Л.), возворотишася опять на нь, и стоящим им, и речь один стоя:,Видих яко (но) князя идуща с сении (т. е. с башни. — Ю. Л.) долов!“ И рекоша: „Глядаите его!“ И текоша позоровати». Заговорщики стали везде искать князя, поднялись во дворец, но и там не обнаружили Андрея. Все это вызвало панику среди перепуганных убийц. Тот, который заметил выходившего из башни князя, в ужасе закричал: «Есме погибохом, вборзе ищете его!» Зажгли свечи и по лужам крови нашли князя, сидящего у стены башни, «вьжегоше свещи налезоша и [его — X. П.] по крови… седящю ему за столпом вьсходным.». Тут началось кровавое побоище. Заговорщики, как звери, набросились на князя. Первый ударил его мечом Петр, «Кучков зять»: «Петр же оття ему руку десную».[305]Летописец, правда, ошибся, была перерублена левая рука. Художник, иллюстрировавший Радзивиловскую летопись, изображая эпизод убийства, был более точен: на рисунке Петр отсекает князю левую раненую руку. Вслед за «Кучковым зятем» князя стали рубить и другие заговорщики. Видимо, летописец, не желая описывать по ряду политических обстоятельств эту страшную и отвратительную сцену, ограничивается весьма лаконичной констатацией: Андрей «убьен же бысть в суботу на нощь.». Исследование останков князя позволяет несколько подробнее рассказать о его смерти.
Известный патологоанатом проф. Д. Г. Рохлин рисует на основе своего анализа скелета князя Андрея потрясающую картину. Серия ударов, последовавшая за ударами Петра, заставляет предположить, что в страхе и ярости заговорщики убивали не только не сопротивляющегося, но даже неживого человека. Вот вывод экспертизы: «Только один из ударов был нанесен противником, стоящим лицом к нападаемому, правильнее, несколько сбоку и спереди. Это был сравнительно легкий удар рубящим оружием (саблей или мечом) по левой ключице». Действительно, это был сабельный удар, нанесенный Андрею еще при борьбе на пороге спальни. «Все остальные ранения были нанесены сбоку и сзади или уже по лежачему. Сбоку и сзади опытным бойцом был нанесен удар мечом по левому плечу, вызвавший значительное кровотечение и сделавший Боголюбского длительно небоеспособным (это удар Петра. — Ю. Л.), но это не удовлетворило нападавших. Были нанесены новые удары неодинаковым оружием: удар сзади по затылку рубящим оружием (мечом или боевым топором), тяжелое ранение, нанесенное сбоку колющим оружием (копьем) в лобную кость. Последнее ранение само по себе могло бы повлечь в дальнейшем смерть. Затем посыпался целый ряд ударов мечом, боевым топором или саблей по человеку, лежавшему на правом боку. Рубили не только лежащего, но безусловно совершенно неспособного защищаться человека, по-видимому, потерявшего сознание, истекавшего кровью, рубили некоторое время, должно быть, уже труп». «Число ран, нанесенных Боголюбскому, несомненно было больше, чем об этом можно было нам судить лишь на основании скелета, ибо не каждый удар был связан с повреждением костей».[306]
И, наконец, основное заключение специалиста: «Этого, конечно, не бывает ни в единоборстве, ни в сражении. Это нападение нескольких человек, вооруженных разным оружием, с определенной целью — не ранения, хотя бы и тяжелого и в дальнейшем смертельного, а убийства тут же на месте».[307]
Убив князя, заговорщики вернулись во дворец. Здесь при входе в башню находился, видимо, связанный «милостьник» князя Прокопий, голосу которого подражал один из убийц, когда обманом хотел проникнуть в спальню Андрея. Лишний свидетель не был нужен заговорщикам. Они убили его. Затем поднялись на второй этаж башни, где хранились княжеские сокровища: «идоша на сени и выимаша [выбраша — X. П.] золото и каменье дорогое, и жемчюг, и всяко узорочье.» Драгоценности были снесены вниз, погружены на коней княжеских слуг и «послаша до света прочь», т. е. до зари были отправлены из Боголюбова. Было захвачено и оружие, хранившееся во дворце и предназначенное княжеским слугам. Летописец пишет: «а сами воземьше [въземше — X. П.] на ся оружья княже милостьное».[308]
К утру все было кончено. В руках заговорщиков оказалась резиденция князя, оружие и казна.
Рассмотрение внешней стороны событий, произошедших в ночь на 29 июня 1174 г., может привести к элементарному объяснению схемы поведения участников драмы, а также их действий и причин, побудивших к убийству. В самом деле это подтверждает как будто и местный летописец. Все было предельно просто. Участники событий — приближенные слуги Андрея. Мотивы преступления — страх перед князем, который из-за своего дурного характера мог казнить без всякой вины (?) своих приближенных. А отсюда вытекает действие испуганных людей: стихийный, спонтанный протест против жестокого и агрессивного самодура. Этот протест выразился в непроизвольном, необдуманном, возможно, даже для самих участников акте — в защите своей безопасности, которая подразумевала устранение носителя зла. Так сказать, непредумышленное убийство. Другими словами, несчастье. Характерно, что, несмотря на известное осуждение убийства, владимирский летописец почти не стремится задержаться ни на подлинных причинах убийства, ни на критике содеянного. Осуждение летописца исходит из общеморальных постулатов, из абстрактно-христианских этических понятий. Он, скорее, осуждает убийство вообще, нежели убийство Андрея (добавим, благодетеля и патрона церкви, при которой велась летопись). Отношение летописца к происшедшему, пожалуй, можно свести к моральной сентенции: это убийство, как и любое другое убийство, — зло,
