Двор халифов - Хью Кеннеди
Неожиданная смерть халифа незамедлительно вызвала кризис. Споров по поводу законного нового халифа не было, им являлся Хади — но он находился в далеком Джурджане. При дворе в Масабадане и в Багдаде поднялась паника. Когда новость о смерти халифа доходила до народа, всегда возникали проблемы, так как войска начинали бунтовать, требуя особой оплаты. Как и преторианская стража римских императоров, они считали вступление на престол нового правителя поводом к обогащению и не позволяли такой возможности проскочить мимо.
Проблема обострилась из-за того, что Хади был любимцем военных, а на Гаруна и его советников смотрели с некоторым подозрением. Но новый правитель был за сотни миль, и официальные лица при дворе боялись принять решение, которому вспыльчивый Хади мог бы воспротивиться по возвращении.
Немедленной реакцией свиты Махди стала тревога за безопасность Гаруна: они предупредили его, что он не будет в безопасности, когда солдаты в Масабадане узнают, что Махди мертв, и посоветовали ему хранить в секрете весть о смерти отца до возвращения в Багдад, причем забрать тело для захоронения с собой. Когда он вернется в Багдад и все необходимые приготовления будут сделаны, можно будет сообщить новость народу.
Конечно же, Гарун обратился за советом к Яхье Бармакиду. Яхья возразил, что смерть не удастся сохранить в секрете, и когда войска обнаружат, что сопровождают тело халифа, они потребуют выплаты за три года или даже больше, прежде чем позволят захоронить тело. Можно заметить, как свита Аббасидов боится армии — которая, по идее, предназначена для ее поддержки и защиты. Страх этот много раз аукнется при последующих военных режимах.
Яхья продолжал доказывать, что они должны тайно захоронить халифа («Да будет господь милостив к нему!») прямо здесь, чтобы не было проявлено никакого неуважения. Им следует успокоить Хади, послав начальника разведки прямо в Джурджан с кольцом-печаткой халифа и жезлом Пророка. Потом нужно выплатить каждому солдату по 300 дирхемов и сказать, что они могут быть свободны. «Если у них в руках окажется по 300 дирхемов, — доказывал он, — они будут думать только о семьях и о доме, и постараются вернуться в Багдад». Так оно и оказалось: солдаты, без сомнения, обрадованные неожиданно привалившим богатством, оставили лагерь и устремились назад в столицу{141}.
Но проблема была лишь отсрочена. Когда войска узнали, что их обманули, вспыхнул бунт. Дом Раби, который оставался управлять в Багдаде, подвергся нападению и частично был сожжен. Именно в этот момент Хайзуран, мать нового халифа Хади и Гаруна, стоящая теперь прямо рядом с троном, взяла бразды правления в свои руки, потребовав, чтобы Яхья Бармакил и Раби помогли ем. Деньги были найдены, войска получили двухгодичную оплату, и кризис оказался предотвращен.
Когда новый халиф прибыл в Багдад, в городе царил мир, но политическая атмосфера была напряженной. Проведя двадцать четыре часа отдыха с любимой рабыней, которую не видел с тех пор, как ушел в поход, Хади принялся за формирование нового правительства. Яхье Бармакиду позволили оставаться управляющим делами Гаруна, а новым главой армии и командиром стражи стал молодой человек — Али ибн Иса ибн Махан, которому пришлось сыграть ключевую роль в трагедии, развернувшейся через четверть века после смерти Гаруна.
Хади имел сильные подозрения по поводу роли Раби при наследовании, обвиняя его в том, что тот забрал все дело в свои руки. Раби весьма опасался за свою жизнь; он составил завещание и доверил его старому другу Яхье Бармакиду. В конце концов их помирили с халифом, но Раби, так долго и преданно служивший и Мансуру, и Махди, вскоре умер своей смертью{142}. Его статус во многом унаследовал его сын Фадл, которому, как и Али ибн Исе ибн Махану, пришлось играть одну из ключевых ролей в политике времен правления Гаруна — и в трагедии, которая последовала за ним.
Хади расположился во дворце, который построил его отец в Исабадхе, в восточной части Багдада, а его брат Гарун с домочадцами занял Дворец Вечности, который Мансур построил между Круглым Городом и рекой{143}. То, что происходило в течение следующих тринадцати месяцев, стало предметом слухов и сплетен уже в те времена — и оставалось таковым много позже. Факты говорят, что Хади метался между твердым желанием уважать волю отца и обращаться с Гаруном на людях как с наследником, и страстным желанием удалить его от наследования. Он стоял перед ясной дилеммой.
С одной стороны, у него был сын Джафар, которого он хотел сделать халифом после себя. Это не было просто следствием родительского обожания или гордости — многие в армии хотели сохранить наследование для Джафара просто потому, что не верили Гаруну и его кругу. Для них было важно, чтобы халифом оставался Хади; а если он умрет (ведь здоровые молодые люди часто умирали в расцвете лет), тогда пусть ему наследует тот, кто продолжит его политическую линию. Еще более соблазнительней эту идею делало то, что всем казалось, будто брат Хади вовсе не зарится на корону. Ведь Гарун неоднократно намекал, что намерен вести личную жизнь со своей новой невестой, принцессой Зубейдой{144}.
Все эти соблазняющие голоса — и его собственное сердце, и подначки сторонников — толкали Хади к смещению брата и назначению наследником собственного сына.
Но сделать это было совсем не просто. Гарун имел много могущественных сторонников — в первую очередь клан Бармакидов. Он мог устраниться для личной жизни, но Бармакиды сильно зависели от будущего молодого принца и не желали видеть его в стороне, уступившим без борьбы. Кроме того, как подсказывали Бармакиды (и не только они), разрыв клятвы верности не был чем-то таким, от чего можно было легко отмахнуться. Если клятва Гаруну объявлялась нулем и пустышкой, то что же тогда значила клятва Джафару?{145} Кроме того, Джафар тогда был всего лишь маленьким мальчиком, и принесение клятвы верности ребенку у многих вызывало недовольство.
Но самое большое сопротивление планам Хади было оказано со стороны его матери. Теперь невозможно сказать, почему отношения между халифом и матерью оказались столь плохими. Конечно, Хади сопротивлялся тому, что чиновники продолжали посещать его мать, прося ее помощи в разных делах: «Что за порядки, когда женщина обсуждает мужские дела?» — возмущался он перед ведущими чиновниками, а потом
