Владимир Куковенко - Как подменили Петра I
Поэтому мы и послали к вашей любви с нашего царского величества письмом посланника Василия Шпилькина с несколькими из наших подданных, чтобы вы указали передать ему означенного нашего изменника и переслать его нам.
(До сих пор первое письмо от 31 октября 1652 г. и второе от 5 января 1653 г. были слово в слово схожи одно с другим. В последнем далее прибавлено:) Но в минувшем году в декабре месяце прибыл к нам Петр Микляев из Новгорода и доставил нашему царскому величеству от ваших советников доказательство, что он с Иоганном фон Гореном из Любека схватил означенного нашему величеству изменника в вашем городе Нейштадте, что ими принесена вам жалоба и сообщено о его воровстве и что в силу этого вы приказали его доставить из вашего княжеского города Нейштадта в Готторп и содержать под сильной стражей. Поэтому мы и посылаем с настоящим нашего царского величества письмом означенного Петра Микляева, чтобы вы, согласно с первым и настоящим нашим письмом, приказали передать выше означенного арестанта и нашего изменника нашим посланникам Шпилькину и Петру Микляеву и другим нашим подданным и соизволили через них переслать его к нам, дабы изменник не бежал и не вызвал дальнейших беспокойств и смуты. За то и наше царское величество, в свою очередь, окажем вашей любви всякую услугу, когда в этом будет необходимость.
Вор и изменник нашего царского величества по имени Тимошка — весьма низкого звания. Он сын простого торговца холстами, отца его зовут Демкою Акундиновым из предместья Вологды, его мать — Соломонидкою, а сына, который еще жив, Сережкою. Означенный Тимошка служил в Москве в Новой четверти и обворовал нашу казну, убил свою жену и сжег ее в своем доме, вследствие чего сгорели одновременно и дома многих других людей и многим нашим подданным нанесен был убыток. Поэтому он приговорен к смерти, бежал и находится в бегах до настоящего времени, вызвав во многих странах беспокойство.
Дано в нашей царского величества столице Москве
5 января в год от сотворения мира 7161-й (от Р.Х. 1653-й)»
Третье и последнее письмо к его княжеской светлости по тому же поводу было отослано 17 октября того же года, после чего пленник был передан русским.
Один из посланников, доставивших эти письма и отвезших пленника, был, как видно из этого письма и как уже сказано, (Василий) Григор(ьевич) Шпилькин, писец, бывший сотоварищ Тимошки в канцелярии «четверти», у которого Тимошка обманным образом выманил драгоценности его жены. Когда ему однажды было разрешено видеть пленника и разговаривать с ним в присутствии нескольких знатных придворных чинов, Тимошка важною походкою выступил к нему навстречу, представился, будто он его никогда не видал, не хотел даже говорить с ним по-русски, но требовал, чтобы тот говорил с ним на сарматском языке[26], которого Шпилькин не знал. Когда Шпилькин спросил: «Не он ли Тимошка Акундинов, обокравший великокняжескую казну и совершивший другие злодейства?», он ответил: «Весьма возможно, что негодяй, по имени Тимошка Акундинов, и обокрал казну великого князя (здесь говорят «обокрасть казну великого князя» не про кражу со взломом в самой казне, но про утайку денег, которые должны были идти в казну или принадлежали казне), но его лично это не касается, так как его имя Iohannes Szuensis, по-сарматски — Шуйский. В это время он не хотел сказать, что он сын великого князя Василия Ивановича Шуйского. Когда, однако, Шпилькин еще дольше с ним стал говорить и начал напоминать ему про прежнюю его жизнь, он начал смеяться над ним и ругать его: он говорил, что не может признать его посланником, что он, как видно из его фамилии, очевидно, торговец шпильками.
Некоторое время спустя, по выраженному им же желанию, через придворного канцлера и советника, стали спрашивать Тимошку о некоторых пунктах, а именно: «Какого он происхождения и рода? Родственник ли он великому князю? Почему его великий князь преследует? Чем он мог бы вредить ему?», и Тимошка отвечал частью устно, частью в особой записке. Его собственные слова таковы: «Ведь уже слышали, что я Iohannes Szuensis, или по-сарматски Ян Шуйский, наречен в святом крещении Тимофеем. Я — сын Василия Домени-циана Шуйского, который имеет свое фамильное имя от лежащего в Московии города Шуи и происходит из фамилии московской нации. Родился я и воспитывался в некой части королевства Польского, в провинции Новгород-Северской, вотчинник я в Украйне Северской, где у меня собственные именья «Великое Болото» близ московитской границы. Нынешний великий князь мне вовсе не родственник, так как отец его только из дворян, мой же отец был из княжеского рода. Так как великий князь знает это, то он и преследует меня. Хан татарский, ныне воюющий с короною польскою, подстрекал меня враждебно напасть на московскую землю, но я, помня, что мои древние предки называли эту страну своим отечеством, из любви к ней, не сделал подобной попытки, то есть не пытался на насилие ответить насилием. Я бы мог послать в землю великого князя 100 000 сабель, но Бог да хранит меня от подобного поступка и т. д.»
То же самое изложил он и в письме на имя патриарха. Первый московитский посланник, прибывший из Швеции, явившись к нему, стал с ним дружелюбно говорить и посоветовал ему обратиться с прошением на имя патриарха, имеющего большое влияние на великого князя и легко могущего своим заступничеством вновь вернуть ему милость; и сам посланник также обещал похлопотать. Шуйский, положившись было на слова этого русского, передал ему закрытое письмо на имя патриарха, в котором, между прочим, говорилось: «Он родился русским и в крещении наречен Тимофеем (отсюда уменьшительное — Тимошка), его прельщали, чтобы он послал в страну 300 000 сабель, но ночью явился ему ангел, увещевавший его не предпринимать ничего подобного против собственного отечества и религии; он принял это к сердцу и хотел вновь в мире идти домой; недавно в Нейштадте ему снова можно было освободиться, но он не захотел этого сделать, чтобы иметь возможность представиться и с посланниками вновь вернуться в Москву».
Когда, однако, посланник вскрыл это письмо и прочел его в моем присутствии, Тимошка стал отрицать свою руку и сказал: «Он ничего об этом не знает»; он показал другого рода почерк и ругал и поносил посланника так, что тот, не будучи в состоянии стерпеть, плюнул на письмо и бросил его ему в лицо. Тимошка тотчас же разорвал письмо на мелкие кусочки.
Своими непостоянными и переменчивыми речами и записками Тимошка достаточно ясно выказал, что он стоит на лживой основе. Иногда он говорил: «Он — русский и сын великого князя Василия Ивановича», а в переданной записке он называл своего отца Василием Доменицианом. Между тем известно, что из трех братьев Шуйских — а других Шуйских тогда и не было в России — никто не назывался так. То опять он отрицал свое русское происхождение и писал в вышеупомянутой записке: «Я могу доказать с очевидностью, что — хотя тело мое нестерпимыми муками и ослаблено — тем не менее ни из языка, ни из привычек, ни из состояния моего нельзя вывести, что я московит». Он не отпускал бороды, как другие русские. Во время долгих своих путешествий он изучил довольно сносно несколько языков, как-то латинский, итальянский, турецкий и немецкий, так что на каждом из них мог излагать свои мысли. Он умел также писать по-русски разными почерками, меняя руку, смотря по тому, как это ему было выгодно. Грамоты, приходившие, ради него, от его царского величества к его княжеской светлости он старался представить подозрительными и старался в переданной им записке убедить нас, что эти грамоты вымышлены и фальшивы, так как они не подписаны ни его царским величеством, ни кем-либо из вельмож. «Богу и людям известно, — говорил он, — что каждое запечатанное письмо, подобно настоящим, лишенное подписи, не может иметь значения». Однако Тимошка ошибался, воображая, что мы не знаем канцелярских обыкновений русских. Ни одна из царских миссий или грамот к другим государям, даже никакие договоры не подписываются самим царем; считается достаточным, что они снабжены большой печатью. Бояре же и государственные советники, которые вели переговоры по данному делу, подписывают особую грамоту, относительно договоров, и подкрепляют ее своими печатями, которые имеют то же значение, как если бы подпись была дана самим его царским величеством.
Когда Тимошка увидел, что хитрость и обман его разгаданы и что ему не удастся выговорить себе свободу, но что он будет, в конце концов, выдан русским, он из отчаяния думал сам себя лишить жизни. Когда он на пути в Травемюнде, где его должны были посадить на судно, проезжал мимо Нейштадта, он нарочно выбросился из повозки, упал на голову и подвалился под колесо, надеясь так покончить с собою, но так как ехали по песку и телега сейчас же остановилась, то его невредимого снова посадили в телегу и стали еще старательнее сторожить. Позже на пути в Москву он придумывал разные средства, чтобы лишить себя жизни; но так как это заметили, то эти средства были у него отняты прилежною охраною. В общем, он был все время довольно весел, вплоть до приезда в Новгород; здесь он начал печалиться и уже от Новгорода до Москвы не желал ни есть, ни пить.
