Аполлон Коринфский - Народная Русь
Могучий вздох народа, заслоненного приспешниками, огородившими тыном красно-солнышко Земли Русской, вздох богатыря-великана, вылетающий из миллиона грудей, звучит отголоском во многих песнях, навеянных по словам баяна-песнотворца недавних дней, «с пожарищ дымом-копотью, с сырых могил мятелицей». И чуткое сердце русского «белаго царя» неизменно отзывается голосу народного горя. «Ясныя очи государевы», те — по именованию народа — «очи соколиныя», увидеть которые всегда слыло счастьем для каждого русского человека, — видят силою проникновения: кто народу и государю друг, кто — враг. Они, эти зоркие очи, снимают тяготы непосильные, отводят от народа беду наносную. Наделяя царя всем, в чем видит силу и обаяние, народ налагает на него великую ответственность перед Богом. «Народ согрешит — царь умолит, а царь согрешит — народ не умолит!», «За царское согрешение Бог всю землю казнит!», — изрекает он со всею своей прямотою и резкостью, не щадя даже того, в ком видит олицетворение высшего начала на земле.
Радость царская — радость всей Земли Русской, печаль государева — горе всего народа, грех царев — прегрешение всей Руси. Эти три понятия яркой полосою прошли в слове-предании русского народа. Они же и в наши дни волнами всплывают на поверхности могучей своею самобытностью народной стихии, проходя в жизнь и дух народа, как тепло солнца и влага дождя — в корни растений. В воле царя народ видит закон, в законах — ясно выраженную мудрость цареву, пред которою древние памятники изустной мудрости советуют преклоняться с благоговением. Безграничное доверие к проявлению этой воли, беззаветная преданность и бескорыстное служение тому, кто — в представлении народной творческой мысли, как солнышко красное лучами животворными — пригревает Землю Русскую светом ясных очей своих с высоты святорусского трона, — вот три звена, в одну могучую стихию связующие народную душу с сердцем царевым.
Древние грамоты недаром именовали русский народ царелюбивым: он относит слово «царь» — ко всему наиболее величественному в природе, обступающей его со всех сторон, в природе, с которою он связан, как со своим надежею-царем, всею своей жизнью. Так, например, огонь и вода — две главные силы могучей природы. Русский народ говорит: «царь-огонь», «царица-водица»… Могущественнейший между птицами орел, по народному крылатому слову — «царь-птица», сильнейший между зверями лев — «царь-зверь», прекраснейший представитель цветочного царства розан — «царь-цвет». Идет из народных уст слово и о «царь-траве», и о «царь-земле» и о «царь-камне». Прославленная русскими сказками всем красавицам красавица слыла «Ц а р ь-Девицею». Очевидно, это всеобъемлющее слово на такой недосягаемой высоте высокой стоит в понятии народа-пахаря, что ярче его нет в народном словаре никакого прислова. Даже лучшая песня слыла на Святой Руси «песней царскою умильною». А наиболее долговечные из этих «царских» песен, былинные сказания, зауряд кончались такой славою государю, как:
«Слава Богу на небе, слава! Государю нашему на всей земле, слава! Чтобы нашему государю не стареться, слава! Его цветному платью не изнашиваться, слава! Его добрым коням не изъезживаться, слава! Его верным слугам не излениваться, слава! Чтобы правда была на Руси, слава! Краше солнца светла, слава! Чтобы царева золота казна, слава! Была век полным-полна, слава! Чтобы большим-то рекам, слава! Слава неслась до моря, слава! Малым речкам до мельницы, слава!»
В стародавние времена воспевались народом русским царские милости, славились походы государевы, запечатлевались в песне и горе, и радость царские по поводу того или другого события. И всегда слышалось в этих песнях благоговейное отношение к высокому предмету воспевания. Как трогательно-простодушно хотя бы следующее, сложившееся в более позднюю пору песенное сказание:
«Когда светел, радошен во Москве благоверный царь Алексей, царь Михайлович, народил Бог ему сына царевича Петра Алексеевича, перваго императора по земле. Все-то русские как плотнички мастеры, во всю ноченьку не спали, колыбель-люльку делали они младому царевичу; а и нянюшки, мамушки, сенныя красныя девушки во всю ноченьку не спали, шинкарочку вышивали по белому рытому бархату оне красным золотом; тюрьмы с покаянными они все распущалися; а и погребы царские они все растворялися. У царя благовернаго еще пир и стол на радости, а князи собиралися, бояра съезжалися и дворяне сходилися, а все народ Божий на пиру пьют, едят, прохлаждаются, — во весельи, в радости не видали, как дни прошли для младшаго царевича Петра Алексеевича, перваго императора»…
Русские цари всегда являли живой и яркий пример истинно христианского благочестия. Ни одно важное дело не предпринималось ими без испрошения благословения Божия. Каждая мысль венценосца сливалась с многомиллионной народною стихией, могучими волнами поступавшею к вековым стенам Кремля, в сердце которого — под сенью московских святынь — горело неугасаемой любовью сердце Земли Русской, воплощенное в ее державном хозяине. Общение с народом, проявлявшееся в царских — больших, малых и тайных — выходах, непосредственное участие государя в торжественных, освященных преданием обрядах (см. ниже) — не только доставляли московскому люду счастье видеть пресветлый лик самодержца, но и служили поводом к горячему проявлению нерушимого единения царя и народа.
Царь и народ, народ и царь… Проходили века, одно другим сменялись поколения; исчезало, — ровно с вешней полою водой сплывало, — с лица народной Руси все временное, преходящее, наносное. Но где бы, когда бы то ни было, произносились слова «русский народ», там всегда подразумевался и «русский царь»; где заходила речь о «русском царе», там неизменно выступал и вопрос о «русском народе». Это, действительно, в полном смысле слова, две равные части одной нераздельной, могучей своею многовековой самобытностью стихии.
VIII
Январь-месяц
С января — «перезимье» идет, морозами пугает лютыми, зимнею стужей весточку о весне подает: жива-де светлая Лада-весна, не властны над нею темные силы, заслоняющие животворный свет солнечный от Матери-Сырой-Земли, — только спит она до поры до времени под среброкованною белоснежной парчою, притаилась в трущобах непроходимых. Настанет ее пора вешняя, — и пробудится-воспрянет красная, заиграет лучами яркими да жаркими, зажурчит ручьями-потоками переливными, зацветет цветиками духовитыми. Январь — не весна, а зимушка студеная; а и тот ей сродни: не то дедом, не то прадедом доводится.
В стародавней Руси звался январь-месяц «просинцем», «сеченем» — прозывался; у поляков слыл он за «стычень», у вендов[30] был «новолетником», «первником», «зимнем» и «прозимцем»; чехи со словаками величали его то «леднем», то «груднем», кроаты[31] — «малибожняком». Кроме всех своих коренных названий, именовался в русском народе этот месяц и Василь-месяцем — от Св. Василия Великого, памятуемого 1-го января, — переломом зимы. «Еноуар месяц, рекомый просинец», — писали старинные русские книжные начетчики; а народ приговаривал в ту пору, как и в наши дни: «Январь — году начало, зиме середка!», «Январь два часа дня прибавит!», «Январь на пороге — прибыло дня на куриный шаг!», «Январь трещит — лед на реке в просинь красит!», «Январю-батюшке — морозы, февралю — метелица!» и т. д. В первые времена церковного летосчисления был на Руси январь месяц одиннадцатым по счету (год начинался с марта); позднее — когда новолетие (см. гл. XXXVI) стало справляться в сентябрьский Семен-день, — пошел он за пятый; XVIII-й век застал его, по крутой воле Великого Царя-Работника, первым, с 1700 года, из двенадцати братьев-месяцев.
Кончается год Васильевым вечером («богатый», «щедрый» вечер, также — «Авсень», «Овсень», «Усень», «Таусень»), Васильевым днем начинается. 1-е января — Новый год — слывет в народе за «Василь-день», а по месяцеслову Православной церкви посвящается не только чествованию св. Василия Великого, архиепископа кесарийского, но и празднованию Обрезания Господня. «Свинку да боровка — для Васильева вечерка!» — говорит деревня, приговаривая: «В Васильев день — свиную голову на стол!». Считается чествуемый в этот день святитель покровителем свиноводов. «Не чиста животина свинья», — можно услышать в народе, — «да нет у бога ничего нечистого: свинку-щетинку огонь палит, а Василий зимний освятит!». Слывет починающий год Василий за «зимнего» — в отличие от Василия-капельника (день 7-го марта), Василия-теплого, памятуемого 22-го марта, и Василия Парийского, — на которого (12 апреля) «весна землю парит». По народной примете, звездистая ночь на Василь-день обещает богатый урожай ягод. Святитель Василий Великий — не только покровитель свиноводства, но и хранитель садов от червя и ото всякой помахи. Потому-то и принято у садоводов, придерживающихся дедовских обычаев, встряхивать утром 1-го января плодовые деревья. Встряхивают они яблони-груши, а сами приговаривают: «Как отряхиваю я, раб божий (имярек), бел-пушист снег-иней, так отряхнет червя-гада всякого по весне и Святой Василий! Слово мое крепко. Аминь». Хоть, по народному поверью, и скрадывают ведьмы месяц на Василь-вечер, но никакими хитростями не укоротить дня темной силе лукавой: день растет, ночи Бог росту убавляет — что ни сутки, все приметнее. Приходит Св. Василий Великий в народную Русь на восьмой день Святок, в самый разгар гаданий святочных. «Загадает девица красная под Василья, — все сбудется, а что сбудется — не минуется!» — говорят в деревне, твердо верящей в силу гадания, приурочиваемого к этому вещему дню. Многое множество обычаев было связано в народном воображении с Васильевыми вечерами; немало дошло их и до наших забывчивых, недоверчиво относящихся ко всему старому дней. И теперь местами, по захолустным уголкам Руси великой, отголоском стародавней обрядности — блюдутся такие обычаи, как варка «Васильевой каши», засевание зерна, или хождение по домам. Васильева каша варится спозаранок, еще до белой зорьки. Крупу берет большуха-баба из амбара заполночь; большак-хозяин приносит в это же время воды из колодца. И ту, и другую ставят на стол, а сами все отходят поодаль. Растопится печь, приспеет пора затирать кашу, семья садится вокруг стола, стоит только одна большуха (старшая в доме), — стоит, размешивает кашу, а сама причетом причитает: «Сеяли, растили гречу во все лето, уродилась наша греча и крупна, и румяна; звали-позывали нашу гречу во Царь-град побывать, на княжий пир пировать; поехала наша греча во Царь-град побывать со князьями, со боярами, с честным овсом, золотым ячменем; ждали гречу, дожидали у каменных врат; встречали гречу князья и бояре, сажали гречу за дубовый стол пир пировать; приехала наша греча к нам гостевать»… Вслед за этим причетом хозяйка берет горшок с кашей, все встают из-за стола: каша водворяется в печи. В ожидании гостьи-каши коротают время за играми, за песнями да за прибаутками всякими. Но вот она и поспела. Вынимает ее большуха из печки, а сама опять — с красным словцом своим: «Милости просим к нам во двор со своим добром!». Все принимаются оглядывать горшок: полон ли. Ходит по людям поверье, гласящее, что, «если полезет вон из гнезда Васильева каша — жди беды всему дому!». Не хорошо также, коли треснет горшок: не обойтись тогда хозяйству без немалых порух! Снимут пенку, и — опять новое предвещание: красно каша упреет — полная чаша всякого счастья-талана, белая — всяко лихо нежданное. Если счастливые. приметы — съедают кашу дочиста, худые — вместе с горшком в прорубь бросают. В засевании «Василь-зерна» принимают наибольшее участие ребята малые. Жито — преимущественно яровое — разбрасывается ими по полу избы. Ребята разбрасывают зерна, а большуха — знай подбирает да приговаривает: «Уроди, Боже, всякого жита по закрому, да по великому, а и стало бы жита на весь мир крещеный!» Чем скорее подберет баба, тем будущий урожай спорее! Эти зерна бережно хранятся до посева яровины и подмешиваются в семена. В малорусском краю детвора на Василь-день перед обеднями бегает по селу, ходит по подоконью, рукавами трясет, зерном сорит. При этом иногда распевается и присвоенная обычаю, сложившаяся в стародавние годы, звучащая простодушной верою песенка:
